Потому что, чувак, если вспомнить времена ночевок в «Миссии» или то, как ему доводилось спать в лесу, то балдеть в номере в «Говард Джонсон» было просто раем. Классная крыша над головой. Мягкая кровать, чтобы спать. Никто не орет на тебя, что ты удолбался, не надо тащить свой зад в какую-нибудь контору по утрам. И никто не галдит тебе про Иисуса.
Войдя в комнату, он надел цепочку на дверь: ему вдруг страшно захотелось проверить, как там поживают его запасы. Он вынул свою заначку из тайника.
Сначала он пытался сообразить, сколько же всего снюхал, пытаясь оставаться в пределах своей нормы. Скажем, восемь дорожек в день, не больше. Ну ладно, может, двенадцать. Или шестнадцать, но это уже край, всё.
Вообще в последнее время он как-то перестал за этим следить. Ну, была еще пара дамочек, с которыми он развлекался, и…
Подождите-ка. Разве это все, что осталось? А куда же делось остальное?
Ситуация с деньгами оказалась еще более поразительной. Из первоначальных 5000 долларов оставались жалкие четырнадцать стодолларовых банкнот. Однако дороговато оказалось жить в «Говард Джонсон», да еще и этот зануда-менеджер со своим обязательным депозитом в 500 долларов на случай причинения ущерба, поскольку у Слэша, понимаете ли, нет кредитной карты. Да, погулял он неслабо. Плюс еще эти бабы.
Стоп, а он действительно уже получил все деньги, которые мог?
Ему срочно нужно было занюхнуть. Немедленно. Это, знаете ли, ускоряет работу мысли. Он вытащил бритвенное лезвие, зеркальце и свернутую сотню, которой обычно пользовался: она помогала ему ощутить себя настоящим гангстерюгой.
Вот только кокс на сей раз отчего-то не вправил ему мозг. Наоборот, его начало мандражить. Куда делись все бабки? Их что, кто-то спер?
А что за парень был тогда с Венди? И как они узнали, чем он, Слэш, занимается?
Он посмотрел на кокс. Затем вынюхал еще одну дорожку.
В его голове уже царил настоящий кавардак. Но те мысли снова и снова так или иначе возвращались к нему.
Он должен позвонить человеку, который тогда нанял его. И все будет тип-топ.
Слэш долго возился со своим телефоном, пока, наконец, не нажал вызов.
— Чего тебе? — раздался в трубке мужской голос.
— Эй, это Слэш.
— Знаю, — отрезал мужчина. — Что тебе нужно?
— Я тут напоролся на чувачка, который спрашивал, мол, могу ли я подкинуть кокс кому-нибудь в дом. И держался так, словно знал про ту бабу, с которой я это тогда проделал.
— Что? Кто этот чувачок?
— Без понятия, — сказал Слэш. — Так, хрен какой-то. Я его первый раз видел. И с ним еще та цыпочка была. По-моему, ее зовут Венди.
— Венди? Ну-ка, опиши мне эту Венди.
— У нее… Черт, у нее такая шикарная задница, не поверишь. Огонь прямо.
— Какого цвета ее волосы?
— Каштановые. Или черные. Плевать.
— А глаза?
— Да не знаю я. На дойки ее загляделся.
— Что еще? Татуировки у нее были?
— Ага. Парочка.
— Хорошо, — прошептал мужчина. — Тогда не о чем беспокоиться.
— А вот хрен-то. Откуда они про меня узнали?
— Не в курсе. Может, ты сам кому трепанул? Ну, знаешь, похвалился перед дружком-наркошей.
— Нет, чувак. Я никому ничего не сболтнул.
— А я — тем более.
— Тогда откуда они узнали обо мне? — заорал Слэш.
— Сказал же, не в курсе.
И тогда Слэш начал:
— Я хочу еще денег. И кокса.
— Что? Нет. Забудь.
— Щас полная засада. Те типы про меня знают. Я на такое не подписывался.
— Что ж, это твоя проблема. Меня не колышет.
— Если меня накроют, тебе придется похуже, чем мне. Я праведником сроду не был.
Это было правдой. И они оба об этом знали.
— Черта с два, — сказал мужчина. — Да и нет у меня больше.
— Чего нет? Денег или кокса?
— Ни того, ни другого. Не звони мне больше.
Мужчина повесил трубку. Слэш втянул еще одну дорожку.
Глава 38
Первым моим порывом, как и всегда бывало в присутствии моих родителей, было защитить Тедди.
Я понятия не имела, почему они внезапно оказались возле моего дома, как вообще нашли меня, чего хотели от меня добиться. Как бы то ни было, но Тедди должен был остаться в стороне. Его отказ от наркотиков с трудом балансировал на краю пропасти (и этот край постоянно осыпался), особенно когда он смотрел на Венди. Я боялась, что, если он поймет, кто эти два незнакомца, это станет последней каплей, которая окончательно отправит его в бездну.
— Стойте, где стоите, — рявкнула я на своих родителей. — Не двигайтесь.
Хоть я еще и опиралась на грузовичок, чтобы сохранить равновесие, все же нашла в себе силы подойти к двери машины и распахнуть ее.
— Уезжай. Немедленно, — сказала я, пытаясь сдерживать дыхание.
— Кто эти люди? — спросил Тедди.
— Никто — ответила я.
— Ну… ну ладно, — запинаясь, ответил Тедди. — А ты уверена, что…
— Немедленно убирайся, черт бы тебя подрал, — процедила я сквозь зубы.
Мои родители уже приближались к его грузовичку. Я захлопнула дверцу за Тедди.
— Стойте, где стоите! — крикнула я на своих родителей.
Не могла я позволить им увидеть Тедди, даже сквозь лобовое стекло. Хоть и маловато было шансов, что они смогут распознать ребенка, которого в последний раз видели в возрасте девяти месяцев, в двадцатитрехлетнем мужчине. Но рисковать я все равно не хотела.
Они остановились. Я практически чувствовала неуверенность Тедди, так что дважды хлопнула по капоту и крикнула: «Пошли вон отсюда!»
Он в конце концов съехал с подъездной дорожки, а мне пришлось впервые столкнуться с родителями, бросившими меня на произвол судьбы двадцать два года назад.
Когда-то темно-каштановые, как и у меня, волосы моей матери стали почти полностью седыми. Морщины выветрили ее лицо. Но все же это была она, и ее теперешний образ был ярче всех моих воспоминаний. К тому же, если учесть все имевшиеся обстоятельства, она выглядела даже лучше, чем я могла предположить.
Хотя, с другой стороны, мне казалось, что лучше бы она умерла.
Плечи отца были по-прежнему широки, разве что он стал горбиться и уже не казался таким высоким. Его густые, песочного цвета волосы изрядно поседели и стали гораздо реже. К тому же он отрастил усы почти того же цвета, что и волосы.
Они стояли у бампера своей машины, и на их лицах одновременно отражались нервозность и надежда.
Даже не сосчитать, сколько раз, будучи подростком, я представляла себе этот момент: мои родители появляются словно из ниоткуда и заявляют, что вновь готовы принять меня под крыло. Большая часть моей воображаемой речи была посвящена длинному списку тех ужасных поступков и унижений, которым я постоянно подвергалась по их вине: я была убеждена, что перед тем, как заводить разговор о возобновлении семьи, мне нужно было как следует их наказать. В этих грезах наяву я переживала самые разные эмоции, хотя, как правило, начиналось все с яростных обвинений в их адрес, а заканчивалось благодарностью за мое спасение.
Но теперь, когда они в самом деле вернулись, я буквально задыхалась от ярости.
— Как вы меня нашли? — резко спросила я.
Мама начала:
— Прости, тыковка, я лишь…
— Хватит называть меня тыковкой. Я взрослая женщина. Меня зовут Мелани.
— Да, Мел… Мелани, конечно.
— Сначала мы хотели позвонить, — сказал мой отец. — Но, к сожалению, смогли отыскать только адрес, а телефон — нет. Мне так жаль, что мы…
Моя мама заплакала, ее охватила дрожь. Любой другой женщине в подобной ситуации я бы непременно посочувствовала. Но только не ей. Слишком много слез я пролила по ее вине.
— Твоя мама прочитала о тебе в «Интернете», — сказал отец. — Она искала тебя годами.
— Я постоянно молилась о том, чтобы разыскать тебя, — сказала мама. — Ведь соцработники никогда не сказали бы мне, куда пропали вы с Тедди. Мы знали, что семья, которая усыновила Тедди, покинула этот район, но не имели никакого представления о том, куда переехали те люди. В Службе социального обеспечения нам сказали, что, если вы сами решите обратиться к нам, это другой разговор, но сами они не вправе давать нам никакой информации о вас.
— Закон о конфиденциальности, — добавил отец.
Мама продолжала.
— Твой папа был в долгом рейсе, когда я прочитала о тебе в газетах… о том, что с тобой случилось. Мы приехали сюда сразу после того, как он вернулся из плавания. Я даже не предполагала, что у тебя теперь новая фамилия. Ты… Ты вышла замуж?
— Какая тебе разница? — огрызнулась я.
— Мелани, дорогая, мне очень, очень жаль. Я натворила столько мерзостей… столько всего… Даже не могу передать тебе, как я сожалею обо всем этом, — дрожащим голосом сказала она. — После того как мы потеряли тебя…
— Вы не потеряли меня, вы меня бросили.
— Конечно, конечно, — сказала она. — И я даже не надеюсь, что ты поймешь, в какой глубокой яме я оказалась в тот момент. Я… Я себя просто возненавидела. Во мне словно возникла огромная дыра… Наверняка ты не поверишь тому, что я говорю, но я действительно думала, что лишиться родительских прав — лучшее, что мы могли для тебя сделать.
— Отлично. Поздравляю, у вас это здорово получилось, — сказала я.
— Мелани, пожалуйста. Конечно, мы не заслуживаем прощения и даже не просим об этом. Но… Мы очистились. Это заняло несколько лет и причинило много боли, но мы, наконец, оба поняли, что практически до основания разрушили свои жизни, главным образом — из-за зависимости. Теперь мы препоручили себя в руки Христа и благодаря его любви больше не прикасаемся ни к наркотикам, ни к алкоголю. Мы ходим в замечательную церковь…
— Просто сказка, — ехидно заметила я. — Может, вы прямо сейчас туда и отправитесь?
Моя мать поднесла руку ко рту, пытаясь сдержать рыдания. А я вела себя именно так, как представляла, будучи подростком — до предела жестоко, словно опять оказалась девятилетней девочкой, которую бросили родители, и мне было уже все равно. Как бы я ни вела себя, все равно они заслуживали худшего.