. На обнаруженном в кармане Кодури листке бумаги было имя и номер телефона Мелани Баррик, а также слова «полночь» и «Торнроуз».
Несколько секунд Эми пыталась переварить услышанное. А присяжные проглотили бы все это, даже глазом не моргнув: «Жертву, можно сказать, буквально вытащили из могилы, чтобы получить ее показания».
— И как же мы рассуждаем? — спросила она. — Кодури звонит Мелани Баррик, женщине, на которую он настучал, и отправляется на встречу с ней на кладбище. Он что, решил, что она хочет обменяться с ним кулинарными рецептами? Не мог же он быть настолько тупым?
— Ты просто не знала Рика Кодури, — посмеиваясь, ответил Пауэрс. — Благослови его боже, но у молотка мозгов больше, чем было у него.
— Я пытаюсь быть серьезной.
— Я вообще-то тоже. Вполне возможно, он не знал, что имеет дело именно с Мелани Баррик — той самой, которую он сдал. Может быть, она назвалась другим именем, когда продавала ему наркоту. Ее настоящее имя ничего для него не значило.
— Как это не значило? Ее имя было на страницах каждой газеты!
— Рик Кодури был не из тех, кто любит читать газеты, — сказал Пауэрс. — Скорее всего, он подумал: «Сделка и сделка, ничего такого», — вот и не смог с собой совладать. Такие, как Кодури, без зазрений совести продадут родную мать за сотню баксов. Если он считал, что поход на кладбище принесет ему деньжат, то вряд ли слишком беспокоился о собственной безопасности. Тем более он знал, что встречаться будет с женщиной. Так что рассчитывал, в случае чего, одолеть ее. Откуда он мог знать, что она прихватит с собой бейсбольную биту?
— А орудием убийства точно была бейсбольная бита? Мне об этом не говорили.
— В общем, нет, это пока мои домыслы. С.М.Э. говорил, что травмы на его теле были нанесены тупым предметом, так что решение вроде бы напрашивается само собой. Мол, если ранений была бы всего пара, то он смог бы дать более точные сведения. Но череп Кодури был просто раскрошен, так что теперь вряд ли удастся точно определить, что именно послужило орудием убийства. Но Коко-мама по-любому не осталась перед ним в долгу.
— Если только это была она, — Эми буквально распирало.
— А кто еще, по-твоему, мог это сделать?
— Вот тут и зарыта собака. Мы должны не просто доказать, что это она: пусть нам придется вывернуться на изнанку, но мы должны железно обосновать то, что рассмотрели все возможные варианты. Дело очень серьезное, и она запросто может получить не одного, а двух адвокатов. После того как ее осудят, апелляция будет подана в Верховный суд автоматом. Заметь, в Вирджинии полно адвокатов, протестующих против смертной казни. Какой-нибудь умник обязательно сумеет найти способ вывести это дело на федеральный уровень, так что апелляции потом посыплются одна за другой. То, что мы сделаем в ближайшие две недели, следующие десять лет будет по косточкам разбираться такими людьми, о которых мы и представления не имеем. Так что нам нужно быть железно уверенными в каждом своем шаге.
— Понимаю, понимаю. Вот поэтому у меня под рукой достаточно ребят, которые именно по этой причине занимаются, так сказать, дикой охотой. Кстати, мы проверили записи с камер, установленных на кладбище, правда, не могу похвастаться, что оттуда удалось что-то вытянуть. В «Говард Джонсон» — там, где останавливался Кодури — у нас есть и свои детективы, и несколько вольнонаемных парней. Они изо всех сил роют его комнату на предмет отпечатков и прочего. К тому же мы шерстим все кладбище, пытаясь найти орудие убийства, и опрашиваем всех, кто мог там хоть что-нибудь увидеть прошлой ночью. Если вдруг обнаружится, что во всем этом замешан кто-то другой, клянусь тебе, мы не станем молчать.
— Спасибо, — сказала Эми. — Держи меня в курсе, хорошо?
— Не волнуйся.
Что-то в словах шерифа округа Огаста все же не давало ей покоя, когда она повесила трубку. К подозрениям насчет самого Пауэрса и его подручных это не имело отношения — она смогла (почти) выбросить их из головы. Полученный тяжелым трудом опыт подсказывал ей: ничто не приводит к бо́льшим ошибкам, чем расследование, которое ведут слишком уверенные в своей правоте люди, особенно следователь, считающий, что уже получил ответы на все вопросы.
Глава 46
Весь следующий день, пока дотошные представители шерифа перебрасывали меня с рук на руки, я старалась все отрицать.
Пусть даже меня и постоянно обвиняли, хоть и ошибочно, в каких-то жутких преступлениях, я продолжала верить, что скоро произойдет нечто, благодаря чему с меня снимут обвинения. Может, найдутся вещественные доказательства, которые помогут изобличить настоящего убийцу. Или на сцену выйдет новый свидетель. А кто-нибудь поумнее остальных — может быть, этим кем-то будет Эми Кайе — наконец выяснит, как же на самом деле все обстоит.
Хоть что-нибудь ведь должно было произойти.
Пока я сидела в штаб-квартире шерифа, мне разрешили коротко повидаться с мистером Ханиуэллом. Я сказала ему, что не имею ни малейшего представления о том, как Ричард Кодури нашел свою смерть. В девять часов я уже была дома, одинокая и сонная; впрочем, в моей ситуации это никак не помогало. Вот бы позвонил Маркус и опять предложил заказать тайскую еду…
Я спросила мистера Ханиуэлла, не мог ли он обратиться к Бобби Рэю Уолтерсу, чтобы засвидетельствовать видеозапись того, как я ехала по дороге, ведущей к моему дому, а потом не уезжала оттуда всю ночь. Разве эта запись не подтвердила бы мой рассказ?
Но нет. Мистер Ханиуэлл отметил, что видео, на котором была видна только часть подъездной дорожки, недостаточно для того, чтобы подтвердить: я не покидала свой дом пешком или как-нибудь иначе. Так что, какой бы паранойей ни страдал Бобби Рэй, все его съемки мне не помогли бы.
Потом мистер Ханиуэлл сказал, что, даже имей я железное алиби, меня все равно будут держать под прицелом. Обвинитель продолжал бы утверждать, что я была наркодилершей, связанной с обширной преступной сетью, то есть таким человеком, которому было раз плюнуть заказать чье-то убийство. Так что закон в любом случае одинаково отнесется ко мне, и неважно, сама ли я совершила преступление или заплатила кому-то другому, чтобы он это сделал.
Обвинение, так или иначе, должно быть мотивировано: получается, раз у меня была веская причина прикончить Ричарда Кодури, я автоматически становилась виновной.
Вскоре меня отправили в магистрат, а оттуда почти без промедления — в региональную тюрьму Мидл-Ривер. Похоже, дела мои стали совсем плохи — я уже настолько хорошо понимала происходящее, что даже знала, что последует дальше: сдача личных вещей, подписание неких документов (хотела я того или нет), передача меня из одних рук в другие.
Даже унижение от того, что мне засовывали пальцы туда, куда только возможно, начинало казаться рутиной.
После того как надо мной в очередной раз как следует поизмывались, меня снова облачили в оранжевую робу. Я была уже готова к тому, что снова стану широко известной заключенной, причем не в приятном смысле: сокамерницы наверняка станут издеваться надо мной гораздо сильнее, ведь они наверняка уже знают гораздо больше о смерти Ричарда Кодури, чем я.
Надсмотрщик уверенно нацепил на меня наручники. Мы шли по коридору и достигли той точки, на которой я — мне это было уже известно — должна была повернуть направо.
Вместо этого он толкнул меня влево.
— Куда мы идем? — спросила я.
— В одиночку, — холодно ответил он.
Одиночное заключение. Также известное как карцер. Мне уже доводилось слышать, что подобным образом заключенных наказывают за плохое поведение. Подразумевались под этим двадцать три часа одиночества в сутки, к тому же вы не могли посещать библиотеку и пользоваться теми немногочисленными свободами, которые давала тюрьма. А ведь именно эти маленькие свободы хоть как-то скрашивали тюремную жизнь.
— В одиночку? За что? Ничего такого я не делала, — заговорила я, пытаясь справиться с растущей во мне паникой.
Этот паренек хмыкнул.
— Я не в курсе.
— Стой, погоди, — взмолилась я. — Меня же только обвинили. Они же ничего не смогли доказать. Я не делала этого!
Но меня уже толкали в спину по этому странному коридору.
— Не сомневаюсь, — сказал он. — Знаешь, все, что мне известно, — начальник приказал отправить тебя в карцер, там ты будешь в полной безопасности и под защитой.
— Под защитой? От кого?
Тот снова рассмеялся.
— Защищать будут не тебя. Защищать будут от тебя всех здешних обитателей. Ничего, привыкнешь. Раз тебя осудили — посидишь в карцере. В смысле, в камере смертников.
От слов «камера смертников» у меня ушла земля из-под ног. Кровь, казалось, совершенно отлила от головы, а ноги перестали слушаться. Я почувствовала, что падаю на пол. Потом, как в тумане, услышала, что этот достойный представитель исправительного учреждения зовет на помощь медиков.
Выходит, меня уже принимали не просто за наркоторговку. Я стала настоящим монстром, безжалостной убийцей, и мое вопиющее пренебрежение к закону привело меня на путь, ведущий к смертной казни.
Пятилетним сроком уже и приблизительно не пахло. Выходит, остаток своей жизни я проведу как корова, которую ведут на бойню.
Я могла потратить несколько лет, взывая к правосудию. А может, мне отведут гораздо меньше времени. Где-то я читала, что в Техасе происходит больше всего казней, но в Вирджинии этот процесс совершается значительно быстрее. Благодаря упрощенной подаче апелляции переход от обвинения к наказанию опережает здесь любую другую часть страны. Внезапно время для меня словно растянулось. Оно шло и быстро, и медленно.
Но, как бы то ни было, теперь я навсегда останусь не просто Мелани Баррик, а печально известной убийцей. И все, что Алекс когда-либо сможет узнать о своей ужасной матери от добропорядочных граждан: судей, прокуроров и присяжных, — это то, что они вынесли решение, что мир станет лучше, если меня казнят.
Никогда больше я не встречусь с ним, пусть даже под чьим-то надзором, поскольку мои права на него как биологической матери оказались аннулированы. Социальные службы не разрешают детям посещать камеру смертников, а Департамент исправительных учреждений не позволит мне сделать ни шагу оттуда.