Наверняка эта Мелани Баррик что-то умело скрывала. Эми просто пока ничего не обнаружила. И должна была продолжать поиски.
Глава 52
Не могу сказать, что прошедшая неделя пролетела незаметно: в карцере жизнь замедляется настолько, насколько это возможно.
Мистер Ханиуэлл молчал, что весьма тревожило меня: он не звонил и не приходил. В единственной записке, которую я получила от него, говорилось, что подготовка к суду идет хорошо и что ему удалось связаться с Беном. О чем именно был их разговор, в записке не упоминалось. Мне даже в голову не приходило, что бы мог в данном случае предпринять Бен, особенно если он находился сейчас в Нью-Джерси или куда там еще он удрал.
Записка заканчивалась ободряющими словами — видимо, адвокат хотел поддержать мое настроение.
Ну, конечно. Ему-то легко было говорить.
Не найдя, чем заняться, кроме как прокручивать в уме все произошедшее, я вспомнила наш последний разговор с мистером Ханиуэллом. Как изменился его взгляд, когда он взирал на меня в офисе шерифа. Словно мое дело стало окончательно пропащим. Словно я уже не была невиновной, как он до последнего момента считал. Словно теперь я стала одной из тех его подзащитных, благодаря которым он не спал по ночам.
И я ничего не могла с этим поделать. Даже не могла ответить ему и сказать: «Чтобы сохранить хотя бы остатки рассудка, я расскажу своему защитнику все, что только смогу вспомнить». Почтовых марок у меня не было. Даже охранники не могли одолжить мне хотя бы одну: передача предметов от охранников заключенным была строго запрещена тюремными правилами.
Воскресенье 8-го апреля — за день до моего суда — почти ничем не отличалось от других дней, разве что пошел дождь. Во второй половине дня, когда меня выводили на прогулку, охранник, как всегда, для проформы спросил, желаю ли воспользоваться своими конституционными правами. И явно удивился, когда я сказала да.
Затем в очередной раз повторилась процедура с надеванием наручников и препровождением меня в клетку. Когда меня ввели внутрь, то сняли браслеты и оставили, так сказать, свободной — забавное словцо, особенно если учесть, что вся моя свобода заключалась в том, чтобы мерить шагами жалкое пространство камеры размером 15 на 15 футов.
Лил теплый дождь, дававший жизнь урожаю и цветам. Не ливень, но почти. Вода заливала бетонные плиты двора, на них растекались лужи, в которых танцевали падающие капли.
Через несколько минут залило и меня. Ну и что — зато меня не поливали из тюремных шлангов, так что я не имела ничего против того, чтобы промокнуть. В любом случае под дождем было великолепно.
Я настаивала на выходе главным образом потому, что хотела как следует выспаться в ту ночь. Рассчитывала, что свежий воздух мне поможет. Спортивные упражнения — тоже. Я начала с пробежек по клетке, затем занялась отжиманиями.
Я стала сильнее. Можно даже сказать — мощнее. Я похудела, и теперь мой вес был на пять фунтов меньше положенной диетологами нормы. Кожа плотно облегала ребра. Мышцы послушно повиновались мне, когда я двигалась. Казалось, я могу сделать что угодно. И я прыгнула на забор, словно пытаясь перелететь его.
Меня отбросило на землю. Ноги, удовлетворенно чавкнув, приземлились рядом. Но я все равно поднялась и снова начала упражняться. Потом несколько раз присела. И все по той же причине.
Занятия всем этим пробуждали во мне странное волнение. Может быть, из-за того, что мое тело, которому судом было отказано во всем, в чем только можно, даже под стражей все еще оставалось моим.
Несмотря на окружающий меня бетон я чувствовала, каким острым, пьянящим, живым был воздух вокруг меня.
Дождь пошел еще сильнее. Вместе с ним я увеличивала нагрузки, с маниакальной свирепостью переходя от одного упражнения к другому, бегая по мизерному пространству камеры до тех пор, пока мою грудь не начало разрывать от слишком большого количества кислорода.
Но именно этого, естественно, мне и хотелось.
Почувствовать себя живой.
По окончании серии этих так называемых упражнений я была полностью вымотана и лежала посреди клетки, раскинув руки, позволяя дождевым каплям стучать по моему распростертому телу.
Я думала об Алексе. Но это не были привычные воспоминания, которым я так любила предаваться. Впервые с начала всей этой катавасии я позволила себе думать о будущем. Я старалась визуализировать то, как соцслужбы долины Шенандоа вернут его мне. Я представила, как специалист по семейным делам Тина Андерсон передает моего ребенка мне на руки. Я думала о том, как он обрадуется, о том, что я вновь увижу эти прекрасные глаза и ослепительную улыбку.
Опасные это были мысли.
Но я продолжала цепляться за них изо всех сил.
Глава 53
Дождь всегда делал день тяжелее.
Если шел дождь, это значило, что на улице с ребенком ей не погулять. Идет дождь — значит, придется сидеть дома, пытаясь придумать новые способы его развлечь.
А это было уже не так просто, как раньше. Когда он только-только оказался у них, то бодрствовал не более часа или двух за раз. В книгах говорилось, что в этот период он вел себя почти так же, как во время так называемого четвертого триместра, словно еще находился в материнской утробе. Когда он не ел и не какал, он спал.
Теперь было уже по-другому. Периоды его сна становились реже и короче. А просыпаясь, он горел желанием исследовать окружающий мир.
Она пыталась примириться с этим. По крайней мере если дело происходило днем. Они купили «Бэби Бампо» — изумительное маленькое кресло из мягкого полиуретана, в котором он чаще всего сидел; ходунки «Джонни-попрыгунчик», которые они прикрепили к дверной коробке: в них он мог работать своими ножонками; развивающий коврик с дугами, с которых свисали маленькие игрушки-зверюшки. Как правило, на одном занятии ребенок сосредотачивался не более чем на пятнадцать минут, потому что был просто переполнен энергией и жаждал все новых и новых ее применений.
Ночью же все было иначе. К ночи она всегда уставала. Ведь, в отличие от биологической матери, у которой все тело переполнено всевозможными гормонами, предназначенными именно для такого периода, она страшно уставала.
Но для ребенка это не имело ни малейшего значения. Иногда по ночам — особенно если не было возможности прогуляться по улице в течение дня — он просыпался от голода, а потом начал просыпаться и просто так.
Вот и наступила одна из таких ночей. Дождливый день однозначно предвещал: до утра спокойствия не будет. Мальчик проснулся в одиннадцать часов вечера и не спал до часу ночи: откуда только в нем бралась неутомимая жажда игр и развлечений? В итоге ей, уставшей донельзя, потребовался лишний час, чтобы заснуть.
Было четыре часа утра, когда он снова проснулся. Она перевернулась на бок, услышав его. Подумала, может, толкнуть мужа и сказать: «Твоя очередь». Но он крепко спал, а она ведь нет…
В итоге она сама отправилась в детскую. Сейчас она быстро покормит его и снова положит спать.
Во всяком случае, она так думала. Но, оказалось, ребенок был совсем не голоден. Ему хотелось играть и еще раз играть. И началась битва характеров, в которой она была заведомо обречена на поражение. Чем старательнее она пыталась успокоить его, чтобы он заснул, тем активнее он себя вел.
Когда она уже почти отчаялась, в детскую вошел ее муж.
— Что тут происходит? — непонимающе спросил он.
— А на что, по-твоему, это похоже? — огрызнулась она, подняв ребенка так, чтобы он увидел: глаза его были широко открыты.
— Ладно, ладно. Может, ты отдохнешь, а я тут все улажу? — проговорил он, пытаясь взять у нее ребенка.
— Нет, — сказала она и отвернулась. — Я в порядке. Иди спать.
— Да ни в каком ты не в порядке. Ты устала. Ничего страшного, дай мне его.
— Говорю же: со мной все нормально! — завизжала она.
От этого ребенок заплакал. Она взглянула на него, и слезы потекли и из ее глаз.
Мужчина подошел ближе, деликатно, но настойчиво отнял у нее ребенка, а потом обнял жену, которая была явно в расстроенных чувствах.
— Тсс… Все будет хорошо.
Слова утешения он произнес шепотом.
Глава 54
Медленно тянулась ночь. Хотя я изо всех сил старалась вымотать свое тело, разум все еще бурлил, словно кипящий котел. Так что спать было просто невозможно.
Первым юридическим препоном, с которым мне пришлось столкнуться, стал судебный процесс по делу о хранении наркотиков, слушание по делу об убийстве еще не проводилось, а между этими Сциллой и Харибдой затесались и претензии социальных служб.
Горькая правда состояла в том, что я не могла опровергнуть первое обвинение. Все остальное было весьма спорным. Проиграть же вопрос с наркотой автоматически означало потерю Алекса. В чьих бы руках ни находился ребенок, закон был на их стороне.
Что могло быть для меня важнее в этот момент? Для чего мне теперь жить? Пусть уж лучше меня казнят.
Возможно, подобные мысли покажутся слишком мрачными. Но если ты находишься в карцере, а время — два часа ночи, у тебя пропадает молоко, и весь мир считает тебя виновной во всех смертных грехах, какой уж тут может быть оптимизм.
Я едва шевельнулась, когда включился верхний свет. Наступило шесть часов. Я сразу же поднялась, словно в моей комнате вдруг запустили фейерверк, и сердце гулко заколотилось в груди. Я подошла к двери и подождала, пока подойдет охранник: в это время они часто проходили мимо моей камеры.
— Эй, ребята, знаете, у меня ведь сегодня суд, верно? — сказала я.
— Знаем, Баррик, — ответил тот. — Попозже мы за тобой зайдем.
Я слишком нервничала, чтобы съесть завтрак, который, впрочем, и без того выглядел не особо аппетитно… Вскоре после того, как поднос забрали, явились два сотрудника этого заведения. Под их конвоем я в итоге была передана в руки двух заместителей шерифа, которые и отвезли меня в здание суда.
Когда меня привели в камеру предварительного содержания, смежную с залом заседаний, я с удивлением обнаружила, что на спинке койки висит платье — скорее всего, оно оказалось здесь стараниями мистера Ханиуэлла. Это было то самое платье, в котором я якобы выглядела как Кейт Миддлтон, и оно, насколько я помню, ему очень понравилось. Рядом в пластиковом пакете лежали туфли на каблуках. Интересно, как он попал в мой дом, чтобы забрать все это?