Гостеприимная деревня
Перевод Г. Александрова и К. Глазуновой
Мы поехали в деревню. Мы — это каймакам[47], начальник жандармского отделения, уездный писарь, я… — всего восемь человек. Деревня была плохонькая, поэтому к вечеру мы собирались вернуться. Но староста запротестовал:
— Нее, господа, ни за что на свете! Пока не поужинаете, я вас не отпущу!
— Помилуй, староста, мы нагрянули к тебе неожиданно, да и дома нас ждут.
— Все будет в порядке, ужин уже готов. Прошу в деревенскую комнату, мы принимаем гостей в деревенской комнате, — приглашал староста, не слушая наших отговорок.
Никто из нас не знал, что это такое «деревенская комната». Из маленькой прихожей мы попали в довольно большое помещение. Столы и стулья здесь были обычными, но при виде скатерти мы разинули рты от удивления. Пока рассаживались, я незаметно отвернул краешек скатерти и увидел: «Made in England».
— Устраивайтесь поудобнее, гости дорогие, — приговаривал староста, — мы так вам рады…
Гостям из уезда придавали, видимо, большое значение в этой бедной деревне — недаром скатерть из Англии…
— Эй, Кязим! Где пепельницы? — крикнул староста сторожу.
Кязим принес пепельницы. Бог мой, что это были за пепельницы. Какие красочные, каких причудливых форм! Одна непохожа на другую. Я заглянул под донышко той, которую поставили передо мной, и чуть не икнул. Там значилось: «Made in Czechoslovakia». Я показал ее каймакаму, а каймакам — мне большую, изогнутую пепельницу, на донышке ее было выбито мелкими буквами: «Made in Italy».
— Браво, староста, пепельницы у вас одна лучше другой, — не вытерпел я.
— Мы любим гостей, — вымолвил он, поглаживая усы, — хотим, чтобы все для них было красивое…
Мы полезли в карманы за сигаретами.
— Нет, — остановил нас староста, — в этой комнате будете курить гостевые.
— Эй, Кязим, — крикнул он, — почему нет сигарет на столе?
Кязим куда-то убежал, но вскоре вернулся с картонной коробкой в руках и стал вытаскивать из нее сигареты — пачку за пачкой. «Salem», «Kent», «Pall Mall»[48] — все что ни пожелаете!
— Помилуй, староста, откуда это? — спросили мы.
— Угощайтесь, гости дорогие, выбирайте, что кому по вкусу… мы рады угодить гостям…
— Но ведь сигареты стоят денег, — сказал я.
— Боже мой, что вы говорите, сударь мой, ради гостей мы готовы и душу отдать.
Не успели мы выбрать по сигарете, а староста уже снова кричит Кязиму:
— Где зажигалки?
Кязим выложил на стол зажигалки. Каких только здесь не было — и газовые, и на батарейках!
— Чему вы удивляетесь? — недоумевал староста. — Гости приезжают к нам раз в сто лет, не прикуривать же им от спички?.. Вот газовая, вот электрическая. А эта — самовоспламеняющаяся…
Самовоспламеняющаяся пошла по рукам…
— Все это наше общее, деревенское, всюду инвентарные номера… — пояснил староста.
На столе появились стаканы… Что это были за стаканы! И бокалы из генуэзского хрусталя. Рюмочки совсем маленькие и чуть побольше, фужеры низкие, высокие, с ножками и без ножек, с рисунком и без рисунка… Целая коллекция хрусталя… Мы уже устали поражаться и быстро расхватали кто что успел…
— У меня тунисского производства, — выкрикнул писарь.
— А у меня японского, — отозвался я.
— А это чехословацкий, — сказал каймакам.
Мы смотрим в глаза старосте и ждем разъяснений.
— Что поделаешь? Очень уж мы гостей любим, — отвечает он.
За стаканами последовали тарелки — мелкие, глубокие, расписанные и гладкие — одна красивей другой… Да, староста решил сразить нас.
Подали на подносах цыплят, плов. На еду никто и не смотрит — подносы разглядывают…
— Это турецкая работа, — пояснил староста, — чеканка по меди, не стоит внимания, господа… Подносы принадлежит мне, а все остальное — общее, деревенское.
Когда Кязим принес столовые приборы, мы просто потеряли дар речи. Ложки — столовые, десертные, чайные. Ножи из чистого серебра… Все сверкает, блестит.
— Ложки тоже общие? — спросил я.
— Да, сударь мой. Дома мы едим деревянными… — ответил староста и крикнул: — Кязим, а салфетки гостям!
— Да не надо салфеток…
— Нее, господа, как же без салфеток?
Принесли салфетки — разнообразные по размеру, форме, рисунку…
— Это, вероятно, изделия деревенских девушек? — осведомились мы.
— Да нет, вот две греческие, та — французская, эти — египетские, а остальные я и сам не знаю откуда.
— Вы их купили на деревенские средства? — поинтересовался каймакам.
— Что вы, какие у деревни средства! Просто у нас очень любят гостей принимать.
Едва мы прикоснулись к еде, как староста закричал:
— Эй, Кязим, а где же напитки?
— Помилуй, староста, мы и так доставили тебе много хлопот, пить мы не будем.
— Не-ет, не выпить нельзя.
Кязим втащил большой ящик и достал из него бутылку виски…
— Здорово! — выдохнули мы все разом.
А староста сморщился, словно на стол поставили бутылку, в которую попали мухи, и закричал:
— Что это за виски! Достань другую бутылку!
Кязим запускал руку в ящик и доставал французское вино, венгерскую абрикосовую палинку, русскую водку, немецкое пиво… Стол превратился в международную выставку вин и напитков…
Ну как тут не выпить?! И мы начали пить. Староста сначала отказывался, но, когда на него насел сам каймакам, устоять не смог… Мы ели, пили, но всех мучило любопытство — не давал покоя вопрос: «откуда все это?»
— Мы очень любим гостей, — твердил свое староста.
— Ну, староста, за твое здоровье!
— А теперь за здоровье каймакама!
После очередной выпитой рюмки староста заговорил:
— Я вам все расскажу, господа. Деревня наша бедная. Мужики в город подались на заработки. Кто привратником устроился в министерстве в Анкаре, кто официантом в ресторане, кто швейцаром в отеле… Дай им бог здоровья! Вот и решили мы между собой: кто в деревню на побывку едет, должен из города подарочек захватить — для всей деревни… Еще ни разу не было, чтобы кто-нибудь слова не сдержал… Там, в Анкаре, без приемов ни дня не обходится… Вот и мы решили: угостим получше начальство — глядишь, и о нас вспомнят. Может, ссуду какую дадут или кредит…
Мы не знали, смеяться нам или плакать.
Горе — не беда…
Перевод Г. Александрова и К. Глазуновой
Нусрет — мой школьный товарищ. Ровно десять лет мы просидели с ним за одной партой. Не сосчитать, сколько раз я давал ему списывать задачки. Оба мы из-за материальных затруднений не смогли доучиться, то есть дошли до последнего класса, но почему-то свидетельства об окончании школы не получили. Начинали мы жизнь одинаково, но я так и остался рядовым гражданином, а Нусрет стал большим человеком в деловом мире. Правда, сейчас и меня и Нусрета называют беями[49], но между нами огромная разница.
Недавно на меня свалилась беда: у меня тяжело заболел ребенок. И я решил пойти к Нусрет-бею. Пятьсот лир, которые требовались на лечение, возможно, и не спасли бы моего мальчика, но надежда никогда не покидает человека.
У порога меня встретил привратник.
— Мне нужно повидать Нусрет-бея, — сказал я.
— Нусрет-бея из бухгалтерии? — спросил он.
— Ей-богу, не знаю. Мне нужен Нусрет Туна.
— А, спрашиваете нашего хозяина… Подождите, я доложу. Как сказать?
— Скажи, товарищ по школе, он сразу догадается.
— По школе, — пробормотал привратник.
Вскоре он вышел:
— Заходите, хозяин ждет.
Много лет я не видел Нусрета. Помню, мальчишкой его коротко подстригали и на шее была видна глубокая впадина. Она запомнилась мне. Когда я вошел в комнату, Нусрет стоял ко мне спиной, и первое, что бросилось мне в глаза, была его шея с впадиной, но теперь по ней пролегли складки.
— А, дружище! — воскликнул он и протянул мне руку.
Его рука была теплой и мягкой, словно ей никогда не приходилось работать.
Он сел в кресло, открыл ящик письменного стола, достал сигару. Я не мог оторвать глаз от его шеи.
— Где ты пропадал, дружище? — спросил он, протягивая мне сигару и щелкая блестящей зажигалкой.
— Здесь мы… — ответил я.
Он приблизил ко мне огонек, и я прикурил.
— Давно мы не виделись! Со школьных лет, не так ли? — проговорил он.
Я опустил голову…
— Ты чем-то расстроен? — спросил Нусрет-бей.
— Да нет, — ответил я. — Как ты поживаешь, чем занимаешься, как твои дела?
— Благодарение Аллаху, — ответил он. — После смерти отца нам достался тот старый дом в деревне — ты знаешь его — и земля… Мать и братья очень рассердились на меня за то, что пользуясь правам старшего, я решил продать и дом, и эти двадцать дёнюмов[50] земли. На вырученные деньги, хоть их было немного, построил небольшую лесопильню — сработала смекалка. Мы покупали лес, пускали его в распиловку и делали ящики… Дело расширялось. Стали выпускать двери и оконные рамы. Тут приятели мне и говорят: «В наше время стоит заняться предпринимательством, попробуй». Попробовать можно, имея деньги. Взял я да и купил большой участок, построил десятиэтажный дом с двухкомнатными квартирами… Тысячу раз благодарен Аллаху! Хорошие деньги я тогда выручил. Вскоре отгрохал второй дом, но на этот раз… Дай бог здоровья приятелю, который сказал мне, что у консервной промышленности богатые перспективы. На окраине Стамбула я выстроил консервную фабрику… Не знаю, помнишь ты или нет, одно время ощущался большой недостаток в гвоздях. Один знакомый привез из-за границы гвоздильные машины, но никак не мог построить фабрику. Я предложил ему вступить в пай. Он не захотел и предложил мне купить у него машины. Ну что ж, я купил машины, построил гвоздильную фабрику. Поставлял на рынок отличные гвозди. Потом задумал заняться издательским делом… На следующий год собираюсь открыть небольшой завод, буду выпускать запчасти к автомобилям… Так-то, а ты чем занимаешься?
«Наш Нусрет ворочает такими делами, что для него пятьсот лир! — подумал я тогда. — Попрошу-ка я у него тысячу, буду выплачивать аптекарю по пятьдесят лир в месяц. Кстати, я должен аптекарю больше пятисот лир. А в кармане еще рецепты… И долг доктору…».
— Честное слово, ты чем-то расстроен, — повторил Нусрет.
— Ребенок у меня болен, — ответил я…
— Дай бог ему быстрее поправиться! Не расстраивайся, дорогой, дети не то что взрослые: сегодня больны, а завтра, глядишь, здоровы…
— У моего больное сердце…
— Да что ты!.. И опять-таки не стоит убиваться! Медицина делает чудеса. Да, я забыл, ты что хочешь: чаю, кофе или чего-нибудь прохладительного?
Я отрицательно покачал головой.
— Я с просьбой к тебе, Нусрет-бей.
— Пожалуйста! Слушаю…
Он сказал «пожалуйста», но в глазах его появилась грусть, а щеки как-то обвисли. Наверное, он понял в ту минуту, что я попрошу денег…
— Эта болезнь совеем доконала меня и материально, и морально…
Я помнил по школе, что Нусрет был добрым малым… На этот раз его опечаленные глаза уставились в одну точку, а пальцами он стал выбивать дробь по столу, как бы подчеркивая драматичность разговора…
— Одному аптекарю я должен пятьсот лир, да еще врачу…
Я вытащил из кармана кучу рецептов.
— Все это нужно купить… А лекарства, черт побери, очень дорогие…
На рецепты он не посмотрел — отвернулся к окну… Я вообразил, что в этот момент он думал обо мне, стараясь представить себе мои страдания… в школе он часто читал стихотворение «Больной птенчик». Кто знает, может, ему вспомнилась птица, которая не могла научить летать своего больного птенчика.
— Я в очень тяжелом положении, Нусрет-бей. Мне, братец, необходима тысяча лир…
И вдруг Нусрет заплакал. Я не ошибся — он совсем не изменился: та же отзывчивость, та же чуткая душа…
— Я тебя огорчил, — сказал я.
— Нет, — ответил он. — Человеку необходимо излить свое горе…
— Спасибо, — сказал я. — Я знал, что никто, кроме тебя, не поймет меня…
— Эх, братец!.. Если не поделиться своим горем, можно сойти с ума… — произнес он.
Я жду, что он засунет руку в задний карман или вытащит чек из ящика стола и заполнит его: пожалуйста, мол, братец… и не торопись — отдашь, когда будут деньги.
— Эх, братец! — повторил он. — Помнишь, я рассказывал тебе о лесопилке. Так вот… Не на прошлой, а на позапрошлой неделе, во вторник, в полночь раздается пронзительный телефонный звонок… «Что случилось?» — спрашиваю. «Спеши, лесопилка загорелась». Бросился я бежать как был, в одной пижаме. Но опоздал — пламя уже охватило трубу… Ровно два миллиона лир убытка, Не знаю, кому излить свое горе… Поверишь, я даже не плакал… Не плакать же перед женой или детьми. Слава богу, ты пришел. Спасибо тебе!
И он зарыдал…
— Вах, вах. Не расстраивайся, братец, всякое бывает, — стал утешать я.
Нусрет вытер глаза, высморкался.
— Если бы только это! — с отчаянием сказал он. — Под одним из домов начала смещаться почва. Неделю назад муниципалитет опечатал дом: жить в нем стало опасно. Жильцы уже подали на меня в суд… Ну да шут с ними!.. Консервы, которые я собирался выбросить в этом году на рынок, за два месяца хранения испортились. Двести тысяч банок, представляешь!
— Не убивайся, Нусрет, не плачь!
— Как тут не заплакать. Не только заплачешь — руки на себя наложишь…
Он опять протянул мне пачку сигарет и щелкнул зажигалкой.
— Хорошо, что ты пришел! В голову так и лезут мысли о самоубийстве… Четыре дня назад рабочие гвоздильной фабрики начали забастовку. Ты, наверное, читал в газетах. Я долго их уговаривал, да разве они послушаются.
— Успокойся, Нусрет, не плачь…
— Если мне не плакать, так кому же плакать? Чего мне стоило нажить все это? Не спал ночами, работал круглые сутки — и такие страдания! Взял обязательство отпечатать для государства ценные бумаги, но к сроку не успел, да и отпечатаны они неправильно. Ровно на пятьсот тысяч лир ценных бумаг!.. А тут еще штраф начисляют за то, что заказ не сдан вовремя, — за каждый просроченный день тысячу лир… Эх, братец! Что мне делать — не знаю…
— Не плачь, Нусрет мой, не плачь, не изводи себя.
Он снова вытер глаза и высморкался:
— Хорошо, что ты пришел! Как хорошо!
Рука его потянулась к ящику письменного стола. «Ну вот, сам в таком положении, а мне хочет помочь», — подумал я.
Нусрет вытащил пистолет.
— Я и решил покончить жизнь самоубийством…
— Что ты! — воскликнул я. — Положи сейчас же пистолет на место!
— Но я сейчас в таком состоянии… у меня нет выхода! — И опять послышались рыдания…
— Уж лучше бы я не приходил. Ты совсем раскис…
— Не-е-е-т… Если бы ты не пришел… — он задыхался от слез, держа меня за руку.
— Говори, говори, — сказал я. — Тебе станет легче… Принести тебе стакан воды?
Он отрицательно покачал головой:
— Спасибо, не хочу… Ты знаешь, что самое неприятное: сегодня день рождения моей дочери. Впервые в жизни я не могу сделать ей подарок.
— Ну и что же? Обойдется…
— В кармане у меня всего три с половиной лиры…
Я встал, налил из графина стакан воды и протянул ему. Он выпил, вытер носовым платком слезы и снова устремил взгляд в пространство. Я порылся в карманах… Там была одна бумажка в пять лир и две по двадцать пять… Я положил деньги у его локтя и на цыпочках вышел из кабинета.