Я отвернулся на какое-то мгновение, чтобы посмотреть, как синий свет прямой линией расчертил мой бледный путь, а когда повернулся вновь, то впереди я уже увидел смутную тень. Секунду назад ее не было, и вот я уже не один в тумане. Ближние Горизонты не терпели неуважения и наказывали за потерю бдительности неожиданными встречами. Силуэт был словно намеком на то, что всякий раз, как я расслаблюсь, Ближние Горизонты найдут способ, чтобы привести меня в чувства.
Силуэт тем временем становился все более отчетливым. Я видел в нем контуры человеческой фигуры с напряженно вытянутыми вперед руками.
Волк поднял голову от земли и остановился. В тот же момент мою левую руку прикрыл рычащий черный щит, а правую осветило описывающее непроизвольные дуги шипящее золото лесной кошки.
Волк медленно пошел навстречу неясному силуэту. Я увидел еще одну фигуру, стоящую напротив первой. Из-за плотного тумана ее вначале не было видно. Дорога пролегала как раз между ними. Чем ближе я подходил, тем более неясными и расплывчатыми становились эти две фигуры. Я долго не мог понять — в чем дело. Это было похоже на эффект ускользающего горизонта. Когда я подошел к тому месту, где должны были стоять обладатели силуэтов, я ничего не увидел.
Я не решался идти дальше — впереди могло быть опасно. Мгновение назад я точно видел две фигуры, и то, что они исчезли, не давало мне покоя.
Я всматривался в туман. Вокруг меня стояла ватная тишина. Я не слышал никаких звуков — ни шагов, ни дрожащей от напряжения и этим выдающей себя притаившейся нечисти — ничего, даже шорохов волнующейся под ногами травы.
И тут я увидел их. Они были рядом и стояли ровно на тех же местах, что и раньше. Ничего удивительного в том, что мне не удавалось их рассмотреть, не было — фигуры полностью состояли из тумана. Я смог рассмотреть их только потому, что весь остальной туман был в движении. Внутри же фигур туман был совершенно неподвижен.
В тумане и из тумана были выведены человеческие фигуры. Увидев это один раз, больше не видеть этого было невозможно. Я огляделся по сторонам и содрогнулся — человеческие образы буквально окружали меня. Все они протягивали руки в разных направлениях и на разной высоте. Какие-то из них тянули руки к небу, какие-то пытались показать что-то на земле, но большинство из них протягивали руки на уровне моей груди или головы. Фигуры были неподвижны. Еще я увидел за спиной каждой фигуры широко распростертые ангельские крылья. Еще мне слышался звук отдаленного похоронного колокола. Густые печальные удары, которые раскачивали меня, подчиняя своему ритму.
Если я хотел идти дальше по дороге, мне пришлось бы пройти сквозь вытянутые руки, а я ведь даже и не знал, что это такое и чего мне ждать.
Я не спешил. Спешить мне было некуда. И причиной тому было простое объяснение — я умер, и время умерло вместе со мной. Траурный колокол оплакивал меня. Остановившись, я присмотрелся к фигурам более внимательно. Ничего нового я не увидел.
Я закрыл глаза и спустя какое-то время открыл их снова. Как я и ожидал, на этот раз хаос первого впечатления исчез. Как и любая картина, все окружающее меня со второго, более спокойного и осмысленного взгляда стало понятным и четким. Это как кристалл — сначала ты видишь брызги блеска, затем ты понимаешь его прозрачность и уж только после этого ты начинаешь видеть четкую структуру граней, которая и есть основа и блеска, и прозрачности.
Фигуры из тумана на самом деле стояли не беспорядочно, а образовывали замкнутый круг. Фигуры не были живыми. Кому-то, видимо, просто захотелось украсить это забытое место, и он создал из тумана человеческие образы с ангельскими крыльями и расставил их в круг. И печальный колокол, словно у меня в груди: «Бом… Бом-м-м… Бом… Бом-м-м…»
Дорога вела меня внутрь этого круга. Руки фигур действительно указывали в разных направлениях, но все они при этом были обращены к центру круга — там был источник печали. Лиц фигур я по-прежнему не видел, но, странное дело, я чувствовал скорбь, которую они выражали. Это было настоящее чувство, а не то, которое пытаются изобразить в застывшем камне. Эта скорбь была скорбью истины, и потому постепенно она передалась и мне.
Почувствовав эту скорбь, волк поднял тяжелую голову в небо, прикрыл мохнатыми веками выпуклые, горящие злым огнем глаза и мучительно завыл. Он давился своим мертвым воем. Вой выжигал его внутренности, но он не мог остановиться, скорбь была сильнее его.
Вместе с волком завыл и я. Искреннее чувство вместе со звуками колокола терзало мою холодную душу. Руки мои бессильно опустились. Мои доспехи стали слишком тяжелы для меня. Я почувствовал в своей груди лед чего-то чужого, того, что нес я все время своего существования. Острыми краями чужеродное тело разрезало меня изнутри. Больше сосуществовать с ним я не мог — с этого момента оно не желало жить во мне и теперь просто физически пожирало меня.
Я почувствовал боль — скорбь заставила меня вспомнить, что это такое. Я чувствовал, как внутри меня лопаются туго натянутые жилы, которые до того держали меня на земле и расправляли мне плечи, помогая сопротивляться тяжестям бытия.
Неожиданно я впал в бешенство. Я разозлился на себя, я разозлился на этот мир. Ненависть вскипала во мне. Это был защитный механизм. Ближние Горизонты проверяли меня на прочность. Делали они это различными способами. Только теперь я понял, что опасаться нужно не только прямых угроз, когда кто-то или что-то пытается раскроить тебе голову, а потом насытиться тем, что от тебя останется. Существа, населяющие Ближние Горизонты, были многолики и разнообразны, таковыми же были и опасности, которые исходили от них.
Неизвестные создания из тумана пытались вырвать из меня хребет. Они хотели пожрать ту силу, которая двигала мной. Они хотели, чтобы я просто упал рядом с ними, перекушенный пополам, воя и скорбя по тому, что все в моем прежнем существовании было не так. Я буду лежать в состоянии столбняка, которым заразили меня скорбные лики тумана. Они будут медленно высасывать мое нутро, преисполняясь еще большим блаженством чистой скорби по всему тому, что только есть во всех мирах, которые сходятся в точке, имя которой Ближние Горизонты. И мрачный колокол будет сопровождать мои мучения.
Я в бешенстве ударил раскрытой ладонью по воющей волчьей голове. Удар был сильным, серебряные брызги так и посыпались в разные стороны от его траурной шкуры. Вой оборвался всхлипом. Наступила гнетущая тишина, наполненная траурным боем, которую нужно было чем-то заполнить, и я решил заполнить ее действием.
Я рассек золотой дугой ближайшую от меня фигуру. Кошачий след с яростным шипением прошел сквозь плотный на первый взгляд туман, не причинив ему ни малейшего вреда. Бледный образ по-прежнему указывал в небеса, скорбя по тому, что творится под ними.
Я, не переставая, наносил ему удар за ударом, наслаждаясь разрезающим воздух шипением, от которого мерзкий холод у меня в груди становился менее болезненным. Я наносил удары в полную силу, но по сути дела я рубил воздух. Это было действие ради действия. Туман оставался всего лишь туманом — я не мог поразить то, что населяло туман, для того чтобы это сделать, мне пришлось бы в первую очередь разрубить на куски самого себя.
Бешенство привело меня в чувство, но оно не было выходом. Я хотел идти дальше. Мне нужно было идти дальше, и я не мог позволить себе впадать в крайности, будь то просто сесть и больше никогда не сдвинуться с места или слепо пытаться уничтожить то, что уничтожить невозможно.
Я принял решение, но прежде чем опустить руки, я не удержался и раскрошил в щепки стоявшее рядом со мной дерево.
Как только я остановился, волк опять начал мучительно скулить. Он пока еще не выл, но я чувствовал, что это сильнее его и он вот-вот сорвется и завоет в полный голос. Я и сам готов был снова завыть от отчаяния.
«Бом… Бом-м-м… Бом… Бом-м-м…» — оплакивал меня далекий колокол.
Я направил свою ярость на преодоление самого себя. Я решил войти внутрь круга. Это решение было решением попавшего в капкан зверя — зверя, который ради свободы перегрызает собственную лапу.
Мысль о том, чтобы повернуть назад и бежать, мне даже не приходила в голову. Я давно переступил ту черту, за которой побег от самого себя вел к спасению.
По моему решению исчез волк, исчезли тени кабана и лесной кошки, а вместе с ними пропали и мои доспехи.
Безоружный вошел я в круг скорбящих. Их смытые туманом лица смотрели на меня. Я же остановился в центе круга, испытывая наслаждение от обрушившегося на меня страдания.
«Бом… Бом-м-м… Бом… Бом-м-м…» — монотонно бил колокол.
«Все и всегда было плохо, — понял я. — Я никогда не знал ничего хорошего. Я не знал, что правильно, и потому всегда поступал только неправильно. И все, что я не совершал, вело меня по дороге стыда и раскаяния. Мне нечем гордиться, потому что в мире нет ничего, чем стоило бы гордиться. Все цели, которые мы ставим перед собой, — это всего лишь туманные призраки. Все действия бессмысленны, как бессмысленна погоня за солнечными бликами, скачущими по земле».
«Бом… Бом-м-м… Бом… Бом-м-м…»
«За каждым обнадеживающим „да“, на самом деле всегда было и будет холодное и бездушное „нет“. Все проходит в пустых надеждах и безволии. Кто скажет: „Моя воля“, — пусть заглянет в уже вырытую для него могилу.
Воистину славная жизнь. Мерцание иллюзий. Самообман. Горе. Слезы. Совесть. Боль. Любовь. Жизнь. Страдания. Наслаждения. Смех сумасшедшего. Все обман. Ничего нет. Нет. Не будет. Никогда. Нет».
«Бом… Бом-м-м… Бом… Бом-м-м…» — негромко, но очень настойчиво.
«Горе мне, горе, потому что знал я только горе и ничего больше. Все разнообразие пережитого в действительности было лишь оттенками этого горя и ничем иным. Страданиям моим не будет конца. Ничто не принесет мне освобождения, потому что нет ничего, что смогло бы искупить все мои страдания. Как забыть их? А если нет возможности забыть, то как быть с ними дальше? Не поднимать глаз. Не поднимать рук. Не шевелиться».