не пропустить». В грамотке воевода писал, что он не «молчит» и уговаривает новгородцев, «чтоб оне от такие дурости перестали». Но ему, как он признавался, не удалось на них повлиять: «И оне, приходя народом, говорят слова непригожие, что бутто государь об них не радеет, деньгами подмогает и хлебом кормит немецкие земли». Не в силах был воевода и справиться с выступлением с помощью местных служилых людей: «…в Новегороде их смирить некем, всякие жилецкие люди сопчились и воруют единодушно». Поэтому князь Хилков и просил боярина Морозова о заступничестве[141].
Сначала были приняты обычные в таких случаях меры, связанные с мобилизацией новгородских дворян, живших в своих поместьях. Времени для неурочного вызова на службу (а обычно она начиналась в конце апреля) требовалось много, поэтому, чтобы узнать обстановку и попытаться мирно воздействовать на восставших новгородцев, из Москвы был отправлен с царскими грамотами дворянин Яков Павлович Соловцов. Ему с предосторожностями удалось проехать мимо земской избы, где был создан особый центр власти восставших новгородцев, и доставить грамоты митрополиту Никону, а также перешедшему к нему на подворье воеводе князю Хилкову. Действуя согласно царскому распоряжению, новгородцы были позваны к оставленной воеводою съезжей избе. Там и оказалось, что восставшие просто не поверили царским грамотам, привезенным Соловцовым, посчитав его… человеком боярина Бориса Ивановича Морозова. Напрасно Соловцов доказывал обратное и призывал в свидетели тех новгородцев, с которыми виделся в Москве. В толпе говорили по-другому: «Почему де ты ведаешь, что в государеве грамоте написано? И какой де ты государев ближний человек?» Не поверили и митрополиту Никону, ставшему убеждать новгородцев отступить от «воровства» в соборной Софийской церкви. «И твою государеву грамоту, — писал митрополит Никон в Посольский приказ, где собирались все сведения о мятеже, — называли не прямою, воровскою, а тот де дворянин — не дворянин, человек боярина Бориса Ивановича Морозова». Кстати, назначение впоследствии Якова Павловича Соловцова полковником Стремянного приказа московских стрельцов, возглавлявшего царскую охрану, показывает определенную осведомленность новгородцев о его нерядовом положении и возможной близости к боярину Борису Ивановичу Морозову.
Из отчета митрополита Никона и воеводы князя Хилкова о неудаче миссии дворянина Якова Соловцова выяснились и другие неприятные для боярина Морозова обстоятельства. Выступление в Новгороде началось еще и потому, что какой-то бронницкий ямщик рассказал, что немцы, ехавшие из Москвы, везли с собою также «многую казну в бочках боярина Бориса Ивановича Морозова». Всё это совместилось с обвинениями воеводе окольничему князю Федору Андреевичу Хилкову, якобы исполнявшему распоряжение царского советника о сдаче Новгорода: «А бутто я, холоп твой, — отчитывался князь Хилков в Москву, — тот Великий Новгород хочю здать немцам по приказу боярина Бориса Ивановича Морозова, а взял де посул— четвертную бочку золотых у свейского посланника». Обвиняли воеводу и в том, что он из «пороховые казны зелье все выдал за рубеж». С тем бóльшим рвением восставшие отправили команду добровольцев для того, чтобы привести «морозовскую казну» с находившегося под их контролем Бронницкого яма в Новгород. Однако оказалось, что в тридцати найденных бочках находилась отнюдь не селитра и тем паче не золото. Судя по «письму» главы Приказа Большой казны боярина Ильи Дмитриевича Милославского, в Швецию был отправлен казенный поташ, предназначавшийся рижскому купцу Кашпиру[142].
«Тайный советник» царя Алексея Михайловича боярин Борис Иванович Морозов собирал разные сведения для доклада царю и принятия решений. Как говорилось, именно к нему обращался с грамоткой воевода князь Хилков. Когда в Москву от князя Ивана Хованского был прислан с грамотами бежавший от восставших митрополичий сын боярский Федор Иванов сын Негодяев, то боярин Морозов распорядился расспросить его об обстоятельствах новгородских событий. Сохранилось несколько боярских записок главе Посольского приказа думному дьяку Михаилу Волошенинову, показывающих, насколько досконально Борис Иванович Морозов умел вникнуть в проблему. Приведем текст одной из них полностью:
«Михайло Юрьевич! Роспроси Фетьку, коим обычаем митрополиту скорбь учинилася — в церкви от их удару занемог или какая над ним скорбь учинилася? Написали наугородцы в своем челобитьи, что ево бросило. Да и про столп, что им постало за зло, что стояли розбить для простору, не будет ли от того церкви порухи? И что в переговорах у наугородцов про тот столп? Роспрося подлинно, с тем же, государь, подьячим отпиши…»
В вопросах боярина Морозова содержалась отсылка к событиям, случившимся еще летом 1649 года, когда приехавший в Великий Новгород новый митрополит Никон решил «розобрать для свету» столпы соборной Софийской церкви. После чего и началось долгое противостояние горожан с митрополитом, обострившееся в дни восстания, когда на Никона приходили скопом, и даже ударили его, о чем и распорядился расспросить Федора Негодяева боярин Борис Иванович Морозов.
Другое «письмо» боярина Морозова, думному дьяку Волошенинову, формально стоявшему во главе расследования, было связано с посылкой боярину князю Ивану Никитичу Хованскому распоряжений о том, как действовать в Пскове: послать «лазутчиков» и грамоту к посаду, такую же, как раньше послали в Новгород[143]. В свою очередь, думный дьяк Михаил Волошенинов отчитывался перед боярином Борисом Ивановичем Морозовым о посылке «похвалной грамоты» князю Хованскому и указов о приведении новгородцев к присяге и выступлении войска на Псков. Боярин Морозов имел отношение и к делам, связанным с наказанием участников новгородского выступления. Он распорядился прислать царю Алексею Михайловичу «в поход» расспросные и пыточные речи восставших и привести к присяге новгородских стрельцов, принявших самое активное участие в событиях в Великом Новгороде весной 1650 года.
История новгородского выступления завершилась относительно бескровно, потому что от первоначального порыва жестоко наказать восставших в итоге отказались. Уже на подходе к Новгороду боярин князь Иван Никитич Хованский (кстати, родной племянник князя Дмитрия Михайловича Пожарского) договаривался с восставшими, чтобы его пустили в Новгород с находившимися при нем в сборе дворянами, «ста з два», с целью «розыска», а не «боя» или «казни»[144]. И в дальнейшем придерживался именно этой линии на смягчение последствий новгородского выступления, справиться с которым было важно и потому, что одновременно развивались еще более серьезные события в Пскове. 13 апреля 1650 года боярин князь Иван Никитич Хованский вошел в Новгород и провел, как обещал, «розыскание». Имена тех, кто выступил против боярина Бориса Ивановича Морозова, были названы в числе первых виновников восстания, сразу же после тех, кто начал «бунт и гиль» против митрополита и воеводы. Оказалось, что «боярским человеком» Якова Соловцова называли и «привели ево в земскую избу» «стрельцы Назарко Еремеев, Федька Ладогин, Богдашко Себеженин». Их наказали кнутом и ссылкой в недавно построенный город Карпов на Белгородской засечной черте[145]. Как видим, боярин Морозов за всеми делами не «забыл» о наказании своих обидчиков…
К 1651 году боярин Борис Иванович Морозов достиг главного в карьере любого царедворца времен Московского царства — его имя стали писать первым в боярских книгах, подтверждая первенствующее положение в Думе и ближнем царском совете. Однако устные советы и участие в обсуждении всех важных дел никак не записывались, поэтому судить о его участии в управлении государством можно не по отсутствующим «протоколам заседаний Боярской думы», а только по косвенным признакам. Историку приходится обращаться к дворцовым разрядам, хотя они составлялись с оглядкой на так называемое «удаление» Бориса Ивановича Морозова из царского окружения в 1648 году. Но бывает так, что сведения буквально «прорываются» в документах, фиксируя прежнюю, никуда не исчезнувшую «силу» боярина. Подобные оговорки источников очень важны и позволяют оценить настоящее участие боярина Морозова в делах.
Показательный пример влияния боярина Морозова связан с делом известного «европейского авантюриста» Тимошки Анкудинова, выдававшего себя за родственника царя Василия Шуйского[146].
Самозванческое эхо Смуты в начале правления царя Алексея Михайловича стало досадным казусом, оставившим свой след в дипломатической переписке с рядом государств. В Москве была разработана целая «специальная операция» по поимке врага номер один царя Алексея Михайловича. В поисках самозванца, скрывавшегося в разное время в Речи Посполитой, Молдавии, Валахии, на территории восставшего Войска Запорожского, в Риме, Швеции и Голштинии, участвовали все дипломаты, бывавшие в этих государствах, а еще монах Арсений Суханов, отправленный на Афон для приобретения греческих книг и рукописей. История тем более досадная для Московского царства, что она сковывала растущие планы и амбиции по возвращению к участию в европейских делах и защите православия. Особенно в постепенно возраставшем противостоянии православных казаков-«черкас» во главе с гетманом Богданом Хмельницким с польским королем-католиком Яном Казимиром в Речи Посполитой.
Гетман Хмельницкий, как и многие другие, долго использовал пребывание самозванца Тимофея Анкудинова в землях Войска Запорожского, находившихся под его контролем. Имея на руках такой «козырь», легко было добиваться своих целей и уступок московской стороны, у которой искали поддержки в борьбе с Речью Посполитой. Участвовал ли в этих делах боярин Борис Иванович Морозов? Вопрос, конечно, риторический. Но кроме представлений о его возможностях и влиянии на дьяков Посольского приказа, что хорошо иллюстрируется перепиской по делам подавления восстаний в Новгороде и Пскове, нужны и другие аргументы. И они есть. В фундаментальной публикации документов под названием «Воссоединение Украины с Россией», подготовленной в юбилейном 1954 году, можно встретить упоминание об одном из первых «посольств» к гетману Богдану Хмельницкому во главе с Василием Унковским, отправленном 16 августа 1650 года. Оказывается, гонец, посланный «в запорожскую землю к гетману к Богдану Хмельницкому и ко всему Войску Запорожскому», получил устные указания боярина Морозова: «Да мне, холопу твоему, Ваське, — писал позже в своем отчете Василий Унковский, — приказывал словом твой государев боярин Борис Иванович Морозов, да и все твои государевы бояре, о воре о руском человеке, которой был у него, гетмана, а ныне был в Лубнах»