Дворовый воевода
Назначение Бориса Ивановича в Государев поход под Смоленск первым «дворовым воеводой» (вторым был боярин Илья Данилович Милославский) было решением царя Алексея Михайловича, собственноручно составлявшего роспись войска. Когда Государев полк выступил из Москвы 18 мая 1654 года, то первыми перед царем щли грузинский царевич Николай Давыдович и дворовые воеводы[151]. В отличие от других главных воевод армии, бояр князя Якова Куденетовича Черкасского и князя Алексея Никитича Трубецкого, решавших прежде всего военные задачи похода, должность «дворовых воевод» — штабная. Морозов и Милославский не выходили с войском на битву, а помогали царю Алексею Михайловичу решать стратегические задачи похода на польского короля Яна Казимира. Записей подобных совещаний с царем в походе, конечно, не сохранилось. Но достаточно других, косвенных упоминаний о роли боярина Морозова, вместе с царем Алексеем Михайловичем определявшего направление государевых походов, проводившего смотры войска и участвовавшего в выработке дипломатических решений.
Основные вехи царских походов на Смоленск, Вильно и Ригу в 1654–1656 годах хорошо известны. Вспоминая о возвращении Смоленска 23 сентября 1654 года, штурме и взятии Вильно 29 июля 1655 года, осаде Риги 23 августа — 5 октября 1656 года, надо помнить, что «дворовый воевода» боярин Борис Иванович Морозов всегда был рядом с царем Алексеем Михайловичем и участвовал в выработке общей стратегии войны.
Для царя Алексея Михайловича начавшаяся война не ограничивалась отвоеванием Смоленска и других земель, составлявших древнерусское наследство. Конечной целью был Константинополь, где в Святой Софии должна была состояться общая молитва патриархов Вселенской православной церкви при участии патриарха Никона. Сам царь Алексей Михайлович говорил об этом только в частных разговорах, например, с приехавшим в Россию антиохийским патриархом Макарием. Диакон Павел Алеппский, автор описания путешествия патриарха Макария, вспоминал, как «великий визирь», как он называл боярина Морозова, передавал царские слова о защите Вселенской православной церкви и особом отношении к одному из восточных патриархов, оказавшемуся в Москве: «Как нам сообщил впоследствии его великий визирь, царь возымел великую веру к нашему учителю»[152].
Главным дипломатическим итогом походов стали Виленские соглашения, заключенные боярином князем Никитой Ивановичем Одоевским 24 октября 1656 года. Перемирие с Речью Посполитой заключалось на выгодных для России условиях, предусматривавших передачу польского королевского престола царю Алексею Михайловичу и его наследникам. Виленский договор привел к вступлению России в войну со Швецией в 1656–1658 годах и к обострению дел на Украине. Но его заключение позволило утвердить новое значение московского двора в европейских делах. К царю Алексею Михайловичу приезжали с посольством представители венецианского дожа, чтобы узнать перспективы антитурецкого союза. Интересовался русскими делами и лорд-протектор Оливер Кромвель в Англии, также присылавший в Москву своего посла.
К сожалению, даже в специальных исследованиях по истории русской дипломатии 1650-х годов можно найти лишь несколько упоминаний об участии боярина Бориса Ивановича в делах. Конечно, он обсуждал наказы боярину князю Никите Ивановичу Одоевскому, отправленному в Вильно в 1656 году. Сохранилось известие, что о «тайных делах» с дворовыми воеводами царя беседовал посланник курляндского герцога. Боярин Морозов получал предостережения (впрочем, неуслышанные) гетмана Богдана Хмельницкого от заключения договоренностей с польским королем. И дальше Борис Иванович традиционно участвовал в принятии решений на малороссийском направлении.
Немного больше известно о контактах боярина Бориса Ивановича Морозова с представителем великого литовского гетмана Павла Сапеги.
Вскоре после взятия Вильно, 30 ноября 1655 года, гродненский подстолий Самуил Гладовицкий приехал в царскую ставку в Смоленск. Дальше несколько дней шли переговоры, о которых историк Лев Валентинович Заборовский, исследователь дипломатии России, Швеции и Великого княжества Литовского времен польского «Потопа», написал слова, приоткрывающие эмоции исследователя, работающего с дипломатическими документами того времени: «Не запротоколирована процедура приема или отпуска С. Гладовицкого царем, хотя обычно это делалось. Очевидно, это происходило в полу- или неофициальной обстановке. Не говорю уже о невозможности из-за отсутствия источников воссоздать ход обсуждения русской стороной выдвигаемых при переговорах предложений — это вообще часто встречающийся, хотя и в разной степени, минус тогдашней дипломатической документации России. В данном случае всё это усугублялось и походной обстановкой, многое, надо полагать, просто не фиксировалось, а определялось в устной форме».
Документальные следы этой дипломатической миссии все-таки позволяют увидеть выдающуюся роль боярина Бориса Ивановича Морозова в текущих дипломатических делах. По возвращении в Брест, где находились гетман Павел Сапега с другими сенаторами, Самуил Гладовицкий отправил два письма ближнему царскому советнику, прекрасно разобравшись, через кого из бояр надо было действовать, чтобы быстрее донести до царя Алексея Михайловича необходимые сведения: «Ясневелеможный мне зело милостивый господине Борис Ивановичь Морозов, мой зело милостивый господине и милостивой благодетелю, первый ближний боярин его царского величества»[153]. Дальше следовали детали дела, из которых видно, что посланец гетмана Сапеги действовал уже в полных интересах царя Алексея Михайловича. Но служба эта не была бескорыстной. Еще перед самым приездом в царскую ставку Самуилу Гладовицкому передали 800 рублей[154].
Отрабатывая выданное жалованье, Самуил Гладовицкий сообщал боярину Морозову важные новости, услышанные им по возвращении в Брест. Например, о смерти прежнего гетмана Януша Радзивилла, с которым начиная со Смоленской кампании 1654 года воевали московские войска. Гетман Радзивилл был загнан в капкан Кейданских соглашений со шведами, разрушивших политическую самостоятельность Великого княжества Литовского в 1655 году. Литовской шляхте приходилось выбирать, кому служить дальше, если они не хотели подчиниться шведам. А выбор был между находившимся в изгнании в австрийских землях польским королем Яном Казимиром и наступавшим во всей мощи своих сил московским царем. Так преемником Радзивилла стал гетман Павел Сапега, имевший ставку в Бресте и тоже обсуждавший с царем Алексеем Михайловичем возможные союзные действия через Самуила Гладовицкого. Не случайно посланник Сапеги упоминал имена людей, готовых служить царю Алексею Михайловичу. «Инвестиция» в информатора вполне оправдалась еще и последующей посылкой Самуила Гладовицкого из Бреста для встречи с королем Яном Казимиром. О своих переговорах с польским королем Гладовицкий обещал держать в курсе боярина Бориса Ивановича Морозова, и он исполнил свое обещание. И это только один из многих эпизодов участия в «тайных» царских делах боярина Морозова во время государевых походов. Но эпизод вполне показательный, чтобы понять роль первого дворового воеводы в царском окружении.
Победы под Смоленском и Вильно вернули боярину Борису Ивановичу Морозову положение при дворе. 17 марта 1656 года, в день царского ангела, был большой «стол», на котором принимали патриарха Никона и царевичей: касимовского — Василия Араслановича и сибирских — Петра и Алексея Алексеевичей. Борис Иванович Морозов был первым приглашенным боярином. Но еще важнее была возвращенная ему привилегия участия в действе на Вербное воскресенье, когда он «под патриархом водил осля»[155]. Так патриарх Никон и боярин Морозов показали всем, что один остается главой Церкви, а другой — первым «ближним человеком».
18 апреля, на «столе» по случаю именин царицы Марии Ильиничны, случилось еще одно значимое событие, связанное с приемом антиохийского патриарха Макария. Среди приглашенных были патриарх Никон, родственники царицы — оба дворовых воеводы Борис Иванович Морозов и Илья Данилович Милославский, доверенный человек Морозова окольничий Богдан Матвеевич Хитрово. В тот же день у царя на отпуске были посланники польского короля, царю надо было еще раз обсудить планы предстоявшего выступления в поход в 1656 году и начало войны со Швецией[156]. Но у этого «именинного» приема была другая малозаметная подоплека, связанная с начинавшейся ссорой царя Алексея Михайловича с патриархом Никоном.
В Москве еще не оправились от потрясений чумного времени и огромной убыли людей. В моровое поветрие, на кремлевском дворе самого боярина Бориса Ивановича Морозова умерло 343 человека, а осталось только 19 человек[157]. Мор казался наказанием за отступление от старой веры. Патриарх Никон, уехавший тогда из Москвы, не увидел направленного против него чумного бунта. Доверие царя Алексея Михайловича к патриарху оставалось прежним, именно патриарх увез царскую семью из Москвы, где свирепствовала чума. Патриарх Никон стоял рядом с царем, окропляя святой водой уходившие из Кремля войска в поход на Смоленск в мае 1654 года, встречал царя, возвращавшегося с победами в Москву. Но его влияние на царя Алексея Михайловича явно падало во время отсутствия царя в государевых походах 1654–1656 годов, чего не скажешь о постоянно находившихся с царем «ближних людях».
Приезд в Москву антиохийского патриарха Макария и оказанный ему теплый прием явно дали повод разговорам о сравнении его с московским патриархом. Видимо, грубость «мужика» Никона была очевидным контрастом со смирением восточного владыки. Сам патриарх Макарий никак не участвовал в далеких от церковных дел расчетах придворных, его взаимоотношения с патриархом Никоном оставались очень хорошими. Передан