Со стороны положение боярина Морозова, постоянно находившегося рядом с царем Алексеем Михайловичем, казалось незыблемым. Да он и сам, по правилу всех царедворцев, не признавался никому в происходивших тревожных переменах и ухудшении здоровья. В сохранившейся переписке боярина Бориса Ивановича со своими приказчиками всё было, как раньше. Морозов распоряжался и вникал в детали управления, раздавал наказы управителям своих всё увеличивавшихся вотчин. Более того, морозовские владения продолжали прирастать: в 1659 году боярином Борисом Ивановичем были куплены большие поместья в Курмышском, а в 1661 году (в год смерти!) — в Алатырском уезде. Не забывал он и об устройстве своих основных владений в подмосковном селе Павловском, где в это время строилась церковь, и в нижегородских Лыскове и Мурашкине. Там Морозов помогал Макарьевскому Желтоводскому монастырю. 4 апреля 1660 года, отсылая в монастырь «на церковное строенье» 729 с половиной пудов «свитцкого» (шведского) железа, он писал: «А про меня пожалуете, похотите ведать, и я при государских светлых очах апреля по 4 день, дал Бог, здорово, а впереди Бог волен»[163]. И только содержащийся в этом же письме вопрос о «телесном здоровье», заданный монастырскому келарю, может насторожить. Пусть это была всего лишь дань этикету в подобной переписке, но сам вопрос очень показателен. Как и щедрые церковные вклады боярина Морозова, подтверждавшие, что он уже начинал думать об «устройстве души». 2 января 1661 года боярин Морозов прислал огромный вклад в 1000 рублей «по родителех своих» в Троице-Сергиев монастырь[164].
Важное свидетельство о последнем годе жизни и обстоятельствах болезни боярина Бориса Ивановича Морозова осталось в сочинении посла Священной Римской империи барона Августина Мейерберга. Австрийский дипломат, приехавший в Русское государство 25 мая 1661 года, рассказал в своем сочинении об увиденном в посольстве и дал характеристику ближайшему окружению царя Алексея Михайловича и его «любимчикам» (так перевели слова барона в 1874 году). Прекрасно разобравшись в порядках при московском дворе, барон Мейерберг свысока смотрел на бояр и Думу, считая ее только «декоративным», несамостоятельным органом управления, а отношение царя к своим фаворитам — «переменчивым». Но даже пристрастный наблюдатель Мейерберг, не останавливавшийся перед сильными и неблагоприятными характеристиками бояр, сделал исключение, говоря о глубоком искреннем отношении и доверии царя Алексея Михайловича к своему воспитателю. Боярин Морозов «никогда не испытывал утраты его расположения». По словам Мейерберга, царь настолько не мог обходиться без совета Морозова, что даже в последние месяцы его жизни тайно приходил к нему: «Искренность этой дружбы Алексей дал ему почувствовать многими опытами в то время, когда расстроенное здоровье не позволяло ему выходить из дома. По тому, что хоть он и удалился от гражданских должностей, но в увядавшем теле сила ума и здравого суждения были еще в полном цвете: от того-то Великий Князь часто и навещал его тайком и советовался с ним о важнейших делах»[165].
Обстоятельства болезни и лечения боярина Бориса Ивановича Морозова оставили свой след в документации Апеткарского приказа; нашлись рецепты, выписанные ему в сентябре 1661 года. «Состав» забирал из приказа боярин Илья Данилович Милославский и нес «вверх к государю». Подтверждается известие Мейерберга, что царь каждый день бывал у Морозова в болезни даже в самые тяжелые дни, когда боярин находился без сознания, возможно, даже не на своем дворе, а в царских покоях. Выяснилось также, что боярин более доверял не иноземным, а своим лекарям и лечился корнем «заячье копыто»! В этом для него не было ничего необычного; он посылал распоряжения собирать и сушить «свороборинново цвету» (шиповник), готовить «дягильное коренье» и «зверобойную траву», собиравшуюся «о Купальнице» (23 июня, в канун дня Иоанна Предтечи). Правда, тогда же готовили и травы для лечения лошадей…[166]
Доморощенные травники едва не довели лечение боярина Морозова до плачевного результата. Об этом писал и барон Мейерберг: «…еще в бытность мою в Москве, он лишился голоса, движения и всех чувств от употребления какого-то настоя, прописанного ему одним деревенским знахарем, с трудом опамятовался только три дня», но еще долго боролся с болезнью. По устроенному розыску выяснилось и имя привезшего корень человека — гостиной сотни Федора Белозерцева. Сам лечившийся этим кореньем купец предупреждал боярина Морозова, что лечение надо проводить осторожно, «что от того корени будет тяжело, тоска и жар». Поэтому принимать снадобье следовало, «уведывая свой нрав, чтоб того кореня принимать не через силу». По словам Федора Белозерцева, боярин Морозов поверил в это лечение и говорил, «что де я положился на волю Божию и стану ж принимать, как меня Бог наставит»[167].
Но одной веры пациента в снадобье, конечно, было мало. Неизвестно, какой вред был нанесен боярину Борису Ивановичу Морозову приемом «заячьего копыта», но здоровье его продолжало ухудшаться. Спустя несколько месяцев он скончался и был похоронен рядом с тем местом, где жил — в Чудовом монастыре в Кремле.
Боярский дом
Заглянем напоследок в боярский дом Бориса Ивановича Морозова.
Меньше всего можно сказать о том, как выглядел боярский дом изнутри. Описаний двора боярина Морозова не сохранилось, известно только, что он находился по соседству с Чудовым монастырем. И даже годы спустя это место в Кремле иначе не называли, как двор Бориса Ивановича Морозова.
Кроме дома — двора в Кремле, есть еще другой «дом» — огромные владения боярина Бориса Ивановича Морозова под Москвой в Павловской слободе, в Нижегородском уезде — Лысково и Мурашкино и во многих других уездах Русского государства. Боярин Морозов строил свой «дом» долго, не гнушаясь разными средствами. Сам «проект» такого невиданного ранее по объемам разностороннего хозяйства уже представляет интерес, так как позволяет понять цели и предпочтения богатого «ближнего человека» московского царя. Боярин Морозов лично следил за посевами ржи, овса, ячменя и пшеницы, состоянием конюшен, разведением племенного скота. Давал распоряжения о посадке под Москвой в Котельниках садов с яблоками, «дулями» (грушами) и вишнями. Из одних вотчин боярину по его указам везли хлеб, из других поставляли рыбу на боярский двор, из третьих привозили сотни ведер «каразинной» (малиновой) водки и другого «доброго вина». Крестьяне были обложены оброком, их обязывали поставлять ядра лесных орехов, предусмотрительно «обшитые» в материю для сохранения «духа», а также заготавливать «рыжики» и другие лучшие грибы.
Крестьяне Бориса Ивановича Морозова занимались промышленной торговлей хлебом, в нижегородском селе Лыскове существовала целая Хлебная площадь. Хлеб (а еще и соль) морозовские крестьяне возили в судах по Волге. Но главную прибыль в боярском хозяйстве приносила выработка «поташа» — древесной золы, пережженной с дубовыми и ольховыми дровами. Получавшийся порошок обладал особыми химическими свойствами, позволявшими использовать его при изготовлении пороха, а еще «в мирных целях» — в слюдяном промысле и при варке мыла. Бочки поташа выгодно поставлялись в казну для продажи на экспорт. Можно еще раз вспомнить события новгородского восстания 1650 года, когда в бочках, отправленных боярином Морозовым за границу, искали золото, а нашли тот самый поташ.
У всех бояр был на виду образец дворцовых владений царя Алексея Михайловича. Сравнивая возможности боярина Морозова с дворцовыми селами Измайловом или Коломенским, понимаешь, что боярский размах все-таки не был царским. Хотя это не отменяет того, что в Русском государстве появился, образно говоря, особый «чин» — приказные люди Бориса Ивановича Морозова. Вокруг боярина Морозова было немало всем ему обязанных приказчиков разных вотчин, получавших инструкции от своего владельца. С ними Борис Иванович вел личную переписку, отсылал свои распоряжения, решал текущие хозяйственные дела и наказывал нерадивых «подданных» его сеньории. Служа «сильным людям», крестьяне начинали и вести себя соответственно со своими соседями. В 1648 году это дорого обошлось боярину Морозову…
В составе уникальных документальных комплексов «Актов хозяйства боярина Б. И. Морозова», опубликованных в 1940 и 1945 годах, сохранилось немало так называемых «документов вотчинной переписки». Документы, вышедшие из «канцелярии» боярина Бориса Ивановича Морозова, позволяют «услышать» его голос, хотя в основном боярские наказы по-деловому коротки (и это тоже их важная характеристика) и далеки от красот литературного стиля. Они часто повторяют принятый делопроизводственный формуляр, когда сначала воспроизводилась суть челобитной или раскрывались обстоятельства дела, а затем следовало распоряжение или наказ о рассмотренных делах. Обратимся к наказам боярина Морозова, чтобы узнать, как он решал дела по управлению своей вотчиной. Вотчиной в широком значении этого слова, потому что боярские земли, как уже говорилось, были разбросаны в разных уездах, часть владений боярина Морозова составляли поместья, но он сам мог не задумываться о разнице между поместной и вотчинной землей. Ни один бспоместный служилый человек не стал бы претендовать на боярские поместья.
В архиве боярина Бориса Ивановича Морозова сохранилось много распоряжений приказчикам уладить дела с соседями. Кому-то требовалось вернуть беглого крестьянина, кому-то сжатый «по ошибке» чужой хлеб, провести новую границу и вернуть землю соседям… Не зная времени создания этих документов, можно было бы подумать, что их автор — самый справедливый из бояр-владельцев, всегда помогавший своим соседям. Но одна и та же дата у нескольких документов аналогичного содержания — лето 1648 года — позволяет понять, что, оказывается, боярин Морозов своими распоряжениями хотел быстрее снять соседские претензии на фоне московского бунта, а все эти дела ранее не решались годами!