Первое распоряжение: «От Бориса Ивановича в орзамаскую мою вотчину в село Богородцкое человеку моему Корнилу Шанскому» — в составе морозовского архива датируется 7 июня 1648 года. Это несколько дней спустя после начала выступления служилых и посадских людей в Москве, после казни и расправы над судьями и дьяками приказов. Приказчику в далекой арзамасской деревне, конечно, ничего не говорили о том, что происходит в Москве. Но в документе оказалась необычная ссылка на разговор в Москве с одним из детей боярских, чьи земли располагались рядом с имением самого Морозова: «Нынешняго 156-го говорил мне Михайло Иванов сын Засецкой…» Рядовой арзамасский сын боярский мог добиться приема у боярина по своим соседским делам, но почему такая неопределенная дата — 7156 год? Может быть, боярину раньше было недосуг написать об этом разговоре? Очевидно, пропуск точной даты — признак торопливости, отсутствия времени, чтобы уточнять детали, да они могли просто и не отложиться в памяти, если разговор с Засецким состоялся в дни начавшегося московского «гиля». Суть устного обращения («говорил мне») арзамасского сына боярского была обычной: соседские крестьяне не могли войти в боярский лес без разрешения приказчика вотчины боярина Морозова: «деревня де его блиско моей вотчины села Богородцкого, и ты, де, Корнило, людей ево и крестьян в лес без моего указу не пускаешь». Теперь боярин Борис Иванович дал такое распоряжение пускать чужих крестьян в свой «вотчинной лес» и приказывал не брать «топоровщины» — пошлины за вход в лес для рубки деревьев. Хозяин Морозов остался рачительным собственником, он специально давал поручение приказчику по-прежнему следить, чтобы соседские крестьяне «бортей со пчелами не драли и меду не выдирали». Такова истинная причина, по которой чужие крестьяне не могли войти в боярский лес. Оговаривались и другие ограничения: пришлецам нельзя было давать рубить и портить лес, сечь его «на продажу» и снимать «лубье» (кору). «И никакова б угодья за посмех не пустошили» — в этих словах хорошо виден боярин Морозов. За окном бушует московский пожар, на боярский двор рвутся разные люди, готовые сжечь и разграбить морозовское имущество, а Борис Иванович, даже сделав доброе дело, не забывает о строгости распоряжений.
Пройдет еще два дня, и боярину Борису Ивановичу Морозову придется быть покладистее и разрешить «для хоромного и дровяного лесу безъявочного пущать» жителей целого города Арзамаса. Они до этого даже зимой не имели возможности войти в морозовский лес и замерзали «без дров», так как другого леса рядом с городом не было. Очень удачно в те дни каким-то образом оказался в Москве арзамасский староста Иван Спиридонов, подавший свою челобитную, а в ответ получивший «белую грамоту» (черновик остался в боярском архиве, а подлинник всегда можно было предъявить при будущих спорах)! Аналогичный «примирительный характер имели и другие распоряжения приказчикам своих вотчин», сделанные в начале июня 1648 года: «в соседстве жить смирно и в совете», «сыскать накрепко в правду и по сыску указ учинить тотчас безволокидно». Могло показаться, что времена переменились, теперь будет легче и своим крестьянам, но боярин Борис Иванович Морозов пресек любые надежды на этот счет.
Устранение Бориса Ивановича от власти носило временный и внешний характер. Объявить об этом в Москве, где составляли мирские челобитные на царское имя и где требовали созыва Земского собора, было невозможно. Другое дело, земли самого боярина Морозова. 11 июня 1648 года он разослал свои грамоты, чтобы предостеречь крестьян от каких-либо надежд на уступки, если они тоже начнут бунтовать. Борис Иванович действовал через своих приказчиков, велев собрать в своих арзамасских вотчинах «старост, целовальников, выборных людей и всех крестьян». На этих сходах от имени боярина следовало объявить крестьянам, «чтоб они жили за мною по прежнему, ни в чем бы не сумнялися», и предостеречь их от каких-либо выступлений: «а заводов бы от них, крестьян, на дурные дела никаких не было». Всем ослушникам, которые «учнут дуровать или какой завод заводить», грозили карами; приказные люди должны были немедленно прислать «ходока» в Москву, «и их, крестьян, государь укажет смирить».
Потрясение все-таки было велико. В арзамасских вотчинах стали появляться челобитчики «для крестьян», иногда уже с грамотами Бориса Ивановича о выдаче их прежним владельцам. Отмахнуться от нараставшего напряжения и беспокойства крестьян боярской вотчины было невозможно. Поэтому боярин Морозов требовал от своих приказчиков разговаривать с челобитчиками — дворянами и детьми боярскими, «покладным обычеем», чего раньше, видимо, не было. Борис Иванович, увидев силу уездных дворян, собравшихся вместе в Москве, соглашался иначе говорить со своими соседями. «Кому доведетца», крестьян отдавать, у других «упрашивать сроку» и немедленно писать к самому Морозову. Главное, чтобы «вотчины не осиротить». Самым опасным оставался приезд «скопом» и «з большим шумом» в морозовские вотчины. Поэтому Борис Иванович и наказал своим приказчикам действовать «покладно», уговаривая челобитчиков, «какое они безверемянье увидели, хотят вотчину мою разорить»[168].
Надежды боярина Морозова уговорами уладить дела с соседями, убедив их потерпеть, не оправдались. Дела, не решавшиеся лет за «пять-шесть» до этого, то есть с момента значительного возвышения боярина Бориса Ивановича в царском окружении, стали предъявляться одно за другим. Кроме небогатых собственников из числа местных дворян, воспользовавшись моментом, в схватку за спорную землю вступили и другие представители боярской и княжеской элиты. Оказалось, что у арзамасских крестьян боярина Морозова застарелые споры с крестьянами боярина князя Василия Андреевича Голицына (отца будущего временщика при царевне Софье Василия Васильевича Голицына). В июле 1648 года дело дошло до вооруженных столкновений крестьян, стрелявших из лука в приказного человека боярина Морозова, чтобы захватить спорную деревню, которую им приказано было выжечь и разграбить. По словам крестьян, такой приказ якобы им отдал сам князь Голицын: «…а говорят, что де к ним, к прикащику и ко крестьяном, князь Василей Ондреевич писал, а велел вотчину Бориса Ивановича розорить всю без остатку». Конечно, видя падение «правительства» Морозова, многие хотели бы с ним посчитаться, и в этом случае арзамасские крестьяне, узнав о событиях в Москве, воспользовались моментом. Подобные жалобы боярину Морозову поступили еще на крестьян князей Григория Григорьевича и Федора Григорьевича Ромодановских, тоже бивших и грабивших морозовских крестьян со ссылкой на пришедшее из Москвы письмо. «А иные де такие невежливые слова говорят, что и писать нельзя», — отчитывался приказной человек Корнила Шанский.
Соседние землевладельцы знали твердо, что наказания за возвращение крестьян и грабеж имущества им не будет. Мстили они и за пресловутую «полесовщину», когда за вход в лес взимали «по алтыну»: «ныне де вам не старая пора». Из отписок, отосланных боярину Морозову в Москву, рисовалась совсем безрадостная картина. Повсюду, куда приезжали люди и крестьяне боярина Бориса Ивановича, их били и грабили в надежде уничтожить морозовскую вотчину «без остатку». Крестьяне оказались «заперты»: «на торги, и в лес для угоды, и на боярскую работу, и на свою пашню от их угрозы в поля выехать не смеют». Получив эти известия, боярин Борис Иванович Морозов обратился в Москве к князю Василию Андреевичу Голицыну. Из разговора с ним получалась совсем другая картина, виновником противостояния с соседями оказался сам приказной человек Корнила Шанский. Именно он хватал и сажал в земляную тюрьму крестьян князя Голицына, возвращавшихся с торга, «похвалясь» перед ними, что их село будет за боярином Морозовым. Борис Иванович выговорил ему: «И то ты делаешь не гораздо, не по моему указу, вотчину мою с окольными людьми ссоришь». Он обещал во всем разобраться и наказать своего приказного человека, если его действия подтвердятся: «И от меня тебе быть в кручине»[169].
Несмотря на грозные слова, боярин Борис Иванович Морозов сильно зависел от своих приказчиков, да и они были доверенными и проверенными людьми, и с ними боярин мог говорить очень откровенно. Приказчики возвышались над крестьянами, а некоторые из них, как тот же Корнила Шанский, могли происходить из детей боярских, добровольно поступивших на службу в боярские вотчины (например, известен род галичских детей боярских Шанских, где у Морозовых давно были вотчинные владения). Поразительное по своей откровенности общее распоряжение всем арзамасским приказчикам было послано боярином Борисом Ивановичем Морозовым в июле 1648 года. Он признавал, что грамоты об отдаче живших в его вотчинах крестьян прежним владельцам были написаны им под давлением: «А грамоты мои им, дворяном, даваны для нынешнего времени; а за иных было мошно и стоять». Поэтому, чтобы остановить отток крестьян, он прямо указывал их на время «поприхоронить», то есть спрятать, «чтоб было незнатно, а им, дворяном и детем боярским, неведомо». Расчет был на доверчивость уездных дворян, робевших в другое время обращаться с иском к боярину, а теперь составивших общую, «заручную», подписанную всеми истцами челобитную. Приказные люди должны были уговаривать таких челобитчиков, когда они приезжали в вотчины Морозова, что крестьяне, услышав об их челобитной, «розошлися» прочь. «Аргументы» разрешалось подкрепить специально сваренным для этого пивом и другим угощением, задабривая соседей, искавших своих крестьян в вотчинах Морозова и получивших от него грамоты: «Да велеть бы вам в моем хлебе пиво сварить, и которые дворяне и дети боярские в вотчину мою для крестьян з грамоты мои учнут приезжать, и их бы потчивать, и ничем их не безчестить, и честь им воздавать, а о зделке говорить им покладным обычеем». Крестьяне тоже должны были вести себя соответствующим образом и не привлекать к себе лишнего внимания, «штоб отнюдь в ту пору не шаталися и шуму б никакова не заводили».