8 ноября войско боярина князя Алексея Никитича Трубецкого вышло в обратный путь в Москву, где-то в «стрелецких приказех» (а значит, в ведении Артамона Матвеева?) везли Данилу Выговского — зятя Богдана Хмельницкого и родного брата Ивана Выговского. Но ценного пленного не довезли, он умер по дороге из Калуги в Москву 30 ноября[245]. 7 декабря царь Алексей Михайлович торжественно встречал в Калужских воротах Спасов образ, бывший в полках боярина князя Алексея Никитича Трубецкого «в Черкасских городех», и проводил эту икону в Кремль, в домовую церковь Святой Евдокии. 11 декабря 1659 года, когда в Москву пришли сведения о падении Старого Быхова, состоялся молебен в Успенском соборе. С этого времени война с «черкасами» стала считаться завершенной, сарский и подонский митрополит Питирим поздравлял царя Алексея Михайловича с возвращением «старобытной своей вотчины, множества градов и весей» и желал, чтобы Малая Россия была «присовокуплена» царем «к своему благохранимому царству на веки неподвижно»[246].
В последовавших в декабре 1659-го и январе 1660 года торжествах участие Артамона Матвеева никак не заметно. Такова была плата за тайный характер его миссий к Хмельницкому и Выговскому, о чем знали сам царь и несколько доверенных думных людей. Однако это не значит, что заслуги Матвеева забыли, время наград пришло чуть позже. 23 февраля 1660 года царь торжественно принимал в Золотой палате участников похода на Украину боярина князя Алексея Никитича Трубецкого и его «полчан». Тогда боярам были пожалованы кубки, шубы, ефимки (крупные иностранные серебряные монеты) и ковши. В царской речи, обращенной к боярину Трубецкому, вспоминали и памятный Матвееву отход войска от Конотопа «к Семи реке» (Сейму) «в добром здоровье». Кроме главных воевод, особо были пожалованы рейтарский полковник Венедикт Змеев, полковники и головы стрелецкие Семен Полтев (ездивший с сеунчом с Переяславской рады 1659 года) и Артамон Матвеев. Каждый из них получил «по ковшу, по сорок соболей, по 800 ефимков»[247].
Не остался Артамон Матвеев и без других пожалований, перечисленных в Боярской книге 1658 года. «За черкаские службы и за конотопской бой 167-го и 168-го году» Артамону Матвееву увеличили денежный оклад на 30 рублей. «Потолка» поместного оклада в 1000 четвертей, позволявшего иметь значительные земельные владения, стряпчий Матвеев достиг раньше. С этим окладом он был записан в другой, более ранней Боярской книге 155-го (1656/57) года. Поэтому большую поместную придачу в 200 четвертей, положенную Артамону Матвееву, заменили увеличением оклада, достигшего у полковника и стрелецкого головы тоже немалой суммы в 225 рублей (практически половина обычного боярского оклада)[248]. Артамон Матвеев владел землями в Закудемской волости Нижегородского уезда. Земли этой прежней дворцовой волости рано пошли в раздачу в вотчины за службы в Смуту боярам князьям Воротынским, Лыковым, Черкасским и Шеиным. Там же, как говорилось, располагались вотчина Кузьмы Минина, перешедшая к князю Ивану Борисовичу Черкасскому, и вотчина Бориса Ивановича Морозова[249]. Деревни Сумкино и Покровка Закудемской волости, бывшие за Артамоном Матвеевым, располагались совсем неподалеку от морозовского села Лыскова и Макарьевского Желтоводского монастыря[250].
Знаком особого царского внимания к своему другу стала и выдача особых «родильных коврижек» по случаю рождения царевны Марии Алексеевны 18 января 1660 года. Этой чести удостоились самые приближенные бояре, окольничие, думные люди, «да в государеве имени» дьяк Тайного приказа Дементий Башмаков, полковники и главы трех первых стрелецких приказов, охранявших царский дворец: Яков Соловцов, Семен Полтев и Артамон Матвеев, дополнительно выполнявший особые поручения царя Алексея Михайловича[251]. При раздаче «родильных коврижек» все были «без мест», а оговорка «Дневальных записок Тайного приказа» о личном назначении от имени государя очень показательна.
Дальнейшая служба Артамона Матвеева протекала в столице, рядом с царем Алексеем Михайловичем, хотя ему еще не раз придется вернуться к малороссийским делам.
Охрана царя
Караульная служба в царском дворце требовала особой готовности выполнить любой приказ царя Алексея Михайловича. Поэтому назначение того или иного стрелецкого головы с приказом в определенный день было предметом царского внимания.
Царь хорошо знал, на кого он может положиться в службе. Стрелецкий голова мог быть вызван для доклада царю или получал устный царский указ от находившихся в этот момент при царе «ближних» и «комнатных» людей. Иногда царь звал к себе Артамона Матвеева, не привлекая внимания других царедворцев. Например, когда «на Петров день и Павла» был «родильный стол» по случаю рождения царевны Феодосии 29 июня 1662 года. Царь угощал «взваром» церковные власти, бояр и весь двор, к столу были также приглашены стрелецкие головы и полковники, гости и другие чины. Вечером же того дня «на карауле» во дворце остался Артамон Матвеев со своим приказом[252]. Подобное назначение было не случайным выбором, а помогло царскому другу поучаствовать в семейном празднике царя Алексея Михайловича «в узком кругу».
Решающими для превращения Артамона Матвеева в «ближнего человека» стали обстоятельства спасения царской семьи в дни Медного бунта 25 июля 1662 года. В тот день царь Алексей Михайлович случайно остался почти без охраны в селе Коломенском, куда приехал с семьей праздновать именины своей сестры, царевны Анны Михайловны. В обычное время никакой дополнительной, усиленной охраны и не требовалось, но всё изменилось, когда в Москве произошло стихийное выступление.
Началось оно после появления на Лубянке «подметного письма», приклеенного к какому-то столбу. В письме, несколько раз прочитанном перед «миром», сначала на паперти Феодосьевской церкви на Лубянке, а потом у Земского приказа, содержались имена «изменников» — боярина Ильи Даниловича Милославского, окольничих Ивана Михайловича Милославского и Федора Михайловича Ртищева, а также гостя Василия Шорина. Их посчитали виновниками экономических неустройств и разорения, вызванного, как сказали бы сегодня, «галопирующей инфляцией» находившихся в обращении медных, или «красных», денег, в отличие от серебряных, или «белых», монет. Подозрения пали на тех, кому молва приписывала участие сначала в заведении, а потом «порче» медной монеты, которую повсюду стали подделывать, увеличивая и увеличивая массу находившихся в обороте дешевеющих денег. Толпа, собравшаяся на Красной площади, не дала дьякам Земского приказа отобрать «подметный лист». По общему решению, его согласились отнести и передать в руки самому царю Алексею Михайловичу, находившемуся в Коломенском.
«Мятежников», по свидетельству участника событий известного шотландского офицера на русской службе Патрика Гордона, было около четырех или пяти тысяч человек. В основном они были безоружны, но в толпе мелькали дубины и палки. Одновременное появление такого количества людей, возбужденно требовавших встречи с царем, чрезвычайно напугало царскую семью. Потом говорили, что царица Мария Ильинична, только недавно родившая царевну Феодосию, болела из-за этого «болши году». Конечно, для царицы это должно было быть потрясением, поскольку речь шла о жизни ее отца, против которого выступил московский «мир». Не говоря уже об опасениях за жизнь самого царя Алексея Михайловича и находившихся рядом детей.
Первоначально царь Алексей Михайлович вынужденно вступил в переговоры с мятежниками, нарушившими его покой. Повторилась история 1648 года, когда «мир» также добивался от царя «наведения порядка» и устранения из своего окружения бояр, виновных в разорении людей. Не случайно среди требований, по словам Патрика Гордона, было «возмещение [убытков] за медные деньги, соль и многое другое». Люди спрашивали царя: «Чему де верить?» Нижегородский дворянин Мартьян Жедринский смог передать царю положенный в шапку подметный «лист». Кстати, символичная деталь: даже в такой момент восставшие выказывали уважение к царскому чину, чтобы не было передачи «листа» из рук в руки. Но царю все-таки пришлось принять оскорбительное для него послание.
Собравшиеся в Коломенском требовали, чтобы царь немедленно прочитал это письмо «перед миром» и приказал привести упомянутых в нем изменников «перед себя». Алексей Михайлович пообещал вернуться в Москву и учинить «сыск и указ» после того, как он «отслушает обедню». Ему даже пришлось «дать им на своем слове руку», подтвердив такой уговор рукопожатием с кем-то из мятежников (которого позже так и не нашли).
В этот момент царь Алексей Михайлович уже послал за подмогой, и первыми, о ком он вспомнил, были стрелецкие полки Семена Федоровича Полтева и Артамона Сергеевича Матвеева. Им, как и Патрику Гордону, на свой страх и риск бросившемуся в Коломенское, но не сумевшему пробиться сквозь толпу, запрудившую «дворцовые аллеи», предстояло исполнить царский указ о разгоне восставших. Сделать это было тем сложнее, что, как заметил опытный в военных делах Патрик Гордон, стрелецкие полки (а еще и Первый выборный полк Агея Шепелева) основательно поредели, так как многие стрельцы и солдаты присоединились к бунту.
После первой волны челобитчиков, получивших уверения царя о скором возвращении в Москву, в Коломенское двинулись другие люди, участвовавшие в грабеже двора гостя Василия Шорина. Именно его называли в перечне «изменников» в подметном письме. Случились нападения на дворы и других торговых людей. Согласно документам следствия о Медном бунте, участников волнений в Москве было «болши 5000 человек». Эта толпа уже жаждала крови: «почали у царя просить для убийства бояр, и царь отговаривался, что он для сыску того дела едет к Москве сам». Царю ответили оскорблениями и даже угрозами: «…и они учали царю говорить сердито и невежливо, з грозами: будет он добром им тех бояр не отдаст, и они учнут имать сами по своему обычаю». Тогда и прозвучали слова царя Алексея Михайловича, переданные в сочинении барона Августина Мейерберга: «Избавьте меня от этих собак!» Сказаны они были п