асился вернуться к делу о свадьбе. Где же всё это время, начиная с 18 апреля, когда царь уже почти остановил свой выбор на Наталье Нарышкиной, могла жить будущая царская невеста? Слишком много претерпел Артамон Матвеев с обвинениями в колдовстве, чтобы дальше отказаться от ее поддержки. Известно, что она продолжала жить в Москве, в приходе Никольской церкви, что в Столпах, где служил ее духовник, которому она посылала подарки после свадьбы. И вполне возможно, что это был именно дом Артамона Матвеева, хорошо знавшего придворные нравы и готовившего выбранную царем невесту к ее будущей жизни во дворце.
Самое время вспомнить о семье самого Артамона Матвеева, женатого в это время на Евдокии Григорьевне Хомутовой, происходившей будто бы (так гласит легенда) из шотландского рода Гамильтонов.
Артамону Матвееву было не менее сорока пяти лет, но его жена должна была быть явно моложе его, так как для Матвеева это был четвертый брак. Подобные браки признавались Церковью в исключительных случаях, и как этого сумел добиться Артамон Сергеевич, остается неизвестным (нет сведений и о других его женах). В любом случае благосклонность царя и заслуги Матвеева в службе были таковы, что ему многое прощалось.
Красивая родословная легенда Матвеевых, значительно «возвышавшая» дьяческий род, все-таки не имеет под собой никакого основания. Как выяснили исследователи, родословная жены Артамона Матвеева уходит корнями к новгородским дворянам Хомутовым, помещикам Водской пятины, сравнительно поздно, уже при царе Михаиле Федоровиче, попавшем на службу в Москву[288]. Шотландские Гамильтоны — драгунский полковник Андрей Гомолтон (Хэмилтон) — были на русской службе в это время, но дуайен шотландцев в России Патрик Гордон никогда не упоминал в «Дневнике» о родстве с Артамоном Матвеевым своего «земляка и друга»[289]. Всё это не мешало Матвееву то ли шутить, то ли «водить за нос» доверчивых иностранцев.
«Иноземному» происхождению жены Матвеева соответствовало и убранство матвеевского дома, полное затейливых «немецких» вещей. Не случайно эта любовь к иностранному будет успешно передана им через первые подарки царевичу Петру Алексеевичу — будущему Петру I.
Но неужели только тщеславное желание подтвердить несуществующими аргументами выдуманную родословную «шотландской» жены с русским именем Евдокия руководило Матвеевым? Скорее в этом было общее веяние эпохи, ставшее следствием многих контактов времен Русско-польской войны и появления выходцев из Польши и Литвы в Московском государстве. Точно так же будет поддерживаться легенда о польском происхождении царицы Агафьи Грушецкой — жены царя Федора Алексеевича, в то время как ее предки по мужской линии служили по Кашину. Гербы, печати, даже рыцарские латы, в которых можно видеть на «парсуне» Артамона Матвеева, — такова была новая мода при дворе. И то же самое могло внушаться «воспитаннице» и будущей царице Наталье Кирилловне.
Родители невесты — Кирилл Полиевктович Нарышкин и Анна Леонтьевна (урожденная Леонтьева) — в это время были живы. В их семье, кроме старшей дочери, было еще пять сыновей. Младшие братья Натальи Нарышкиной рождались один за другим, и это тоже учитывали при выборе царской невесты. Они были кто чуть старше, кто чуть моложе сына Артамона Матвеева Андрея, рожденного в 1666 году. Глава семейства Нарышкиных вместе с женой и младшими детьми находился в это время на службе за пределами столицы. Осторожность царя, опасавшегося новых помех свадьбе, привела к тому, что родители невесты отсутствовали на свадьбе; за ними послали только спустя какое-то время после торжеств. Посаженым отцом и матерью невесты в чине царской свадьбы названы боярин князь Никита Иванович Одоевский и его жена, князь Яков Никитич Одоевский был первым дружкой. Всё это должно было способствовать «успокоению» аристократической партии. Артамон Матвеев был назначен на свадьбе «у сенника», то есть должен был готовить брачные чертоги вместе с боярином князем Иваном Алексеевичем Воротынским. Служба не самая почетная в свадебном разряде, но достаточно заметная, лишний раз показывавшая, что царь Алексей Михайлович не поверил никаким наговорам на Матвеева в подготовке каких-то «кореньев».
Самым важным подарком для Артамона Матвеева стал его первый думный чин, пожалованный царем Алексеем Михайловичем на другой день после свадьбы. C чином думного дворянина имя Матвеева упомянуто уже в свадебном разряде, а его жена Евдокия Григорьевна сразу стала комнатной боярыней царицы (как и тетушка невесты Авдотья Петровна, жена Федора Полиевктовича Нарышкина)[290].
Появление Артамона Матвеева в Думе подтвердило давно существовавший порядок, когда царь Алексей Михайлович советовался со своим другом и слугой по разным государственным делам. Обиженный впоследствии опалой, Матвеев не удержался и напомнил в своей челобитной, что был посвящен в дела Боярской думы до того, как был введен в ее состав:
«Работал отцу твоему Государеву, Великому Государю, знал советы всякие, когда и не причтен был к высокому лику вашея Государския Палаты; не сидел с Бояры, а тайну Ваших Государских дел полковых, ратных, посольских и иных всяких поторжнине (как помощник. — В. К.) ведал, радел, промышлял, прилежал»[291].
С 22 февраля 1671 года под управление Артамона Матвеева, как говорилось, был передан важнейший в структуре управления государством Посольский приказ. К функциям главы Посольского приказа еще в 1667 году было отнесено руководство исторически сложившимися финансовыми учреждениями — Галицкой и Владимирской четвертями. Эти «приказы в приказе» занимались сбором разнообразных налогов. Новый глава Посольского приказа думный дворянин Артамон Матвеев продолжил создание такого «финансового центра» под своим управлением, и с 10 марта 1671 года судьи Посольского приказа стали ведать еще и Новгородской четвертью. Боярин Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин, всегда протестовавший против соединения «великих государственных дел» (дипломатии) с «кружечными делами» (сбором четвертных доходов с кабаков), уступил. В последние годы жизни он принял монашеский постриг, и это лучше всего объясняет его отношение к приказной службе в дипломатических делах как к служению. В отличие от Артамона Матвеева, призванного к казням и наказанию бунтовщиков на фоне чрезвычайных событий разинщины.
Доходы, собиравшиеся в Посольском приказе, занимали большое место в бюджете Московского государства. Артамон Матвеев стал предтечей петровских «прибыльщиков», искавших выгоды для казны. Собранные деньги употреблялись им расчетливо, во благо, а не для растраты или воровства, в чем его позже пытались обвинить. Свои заслуги в сохранении государственных «прибылей» он описал в челобитной царю Федору Алексеевичу. Ее текст позволяет узнать многие детали руководства Матвеевым приказами:
«Я ж, холоп твой, будучи в Приказе, вам Великим Государям служа, учинил прибыли великия: а вновь учинил аптеку, кружечный двор, и из тех сборов сделал дворы каменные, Посольский, Греческий, лавки; а в расходы иманы, что год, в Приказы Тайных дел, в Стрелецкий, в Иноземский, в Хлебный, тысяч по штидесять и больше, кроме покупок в мастерския палаты и во Дворец».
Из этих слов можно понять, как он действовал, как собирал казну, строил новые приказные здания и менял «логистику» расходов. Как далее объяснял Артамон Матвеев, он стал отправлять деньги «ратным людям на жалованье» в малороссийские города, управлявшиеся царскими воеводами, исключительно «из Новгородского Приказа и с четвертей, а из иных приказов не посылывали». Вместо сбора и отсылки на судах из Брянска «хлебных запасов» в Киев и другие города Матвеев распорядился отсылать деньги на покупку хлеба ратным людям, снизив цену на четверть хлеба с семи рублей до рубля (в семь раз!). Несмотря на все расходы, как с гордостью писал Матвеев, к концу правления царя Алексея Михайловича ему удалось создать большой «золотой запас» — 182 000 «золотых и ефимков и денег мелких». Не случайно он имел отношение и к возобновлению Денежного двора: «15 лет стоял пуст, пуда серебра в заводе на дело денежное не бывало; я ж, холоп твой, завел делать на том дворе деньги, и от того дела непрестанная прибыль была в твою Государскую казну»[292].
Под управлением Посольского приказа находился и Приказ полоняничных дел, традиционно связанный со сборами денег на выкуп пленных. Ратники времен Русско-польской войны, другие люди, уведенные в полон после крымских набегов, оказывались на невольничьих рынках Бахчисарая и Стамбула, попадали на турецкие «каторги» (суда). Часть из них бежала из плена и смогла найти пути домой. Некоторых после многих лет рабства просто отпускали владельцы, и они выбирались «на Русь» с какими-нибудь восточными купцами или богомольцами, ехавшими к московскому православному царю за милостыней. Централизованный выкуп пленных был организован на Валуйке, где провожали и встречали крымских послов. Зная об этом, крымские гонцы, ехавшие с миссией в Москву, набирали пленных для обмена. Русским послам и гонцам в Крым и Турцию тоже давалось поручение выкупать пленных и помогать им в возвращении домой. В 1671 году, когда Артамон Матвеев встал во главе посольской службы, было придумано интересное новшество, связанное с разрешением греческим купцам платить соболями из Сибирского приказа за участие в операциях по выкупу пленных[293]. Так можно было «оптимизировать» расходы, чем славился Матвеев, желавший «сэкономить» деньги в приказе.
Показателен случай, когда глава Посольского приказа не захотел заплатить деньги за службу подьячему Науму Колесникову, ездившему в посольстве в Персию в 1667–1670 годах и попавшему в плен в Астрахани, когда город был захвачен войском Степана Разина. Ограбленного подьячего привели перед казнью к самому Стеньке, но тот помиловал его «по упрошению полонеников», вывезенных им из «Шаховой земли». Подьячий Колесников смог убежать из Астрахани и вернулся в Москву, где подал челобитную в Посольский приказ о возмещении более тысячи рублей убытков. По его челобитной 18 марта 1671 года было дано распоряжение «выписать на пример» и наградить подьячего Наума Колесникова за службу. Но Артамон Матвеев поступил по-своему, выдав подьячему всего 20 рублей.