«А бить челом я, холоп ваш, на него по 184 год (1676-й — год устранения А. С. Матвеева от дел. — В. К.) не смел потому, что я, холоп ваш, человеченко беспомошной». Кстати, всё дело потом решилось в пользу подьячего, добившегося, чтобы ему возместили убытки по службе, только уже не деньгами, а солью, выданной ему на сумму в тысячу рублей[294]. И это тоже были деньги, которые сохранил когда-то для казны Артамон Матвеев, «всего-то» презрев из своих соображений право подьячего на жалованье.
В московской приказной системе очень многое зависело от личных связей и ходатайств за тех или иных челобитчиков. «Сильные люди» были внимательны к таким просьбам, даже когда противостояли друг другу. Особенно если дело доходило до сведения царя. Так было со спором иверских старцев во главе с архимандритом Феодосием со старорусским воеводой Иваном Боборыкиным, родственником окольничего Никиты Михайловича Боборыкина. 28 июля 1672 года патриарх Питирим пожаловался царю на самоуправство этого воеводы прямо во время всенощного бдения в Новодевичьем монастыре (такие обращения к царю во время церковных служб возбранялись, но для патриарха, видимо, делалось исключение). Царь Алексей Михайлович не только принял челобитную, но обнадежил патриарха «и не такова воеводу» для его прошения «как годно учиним», то есть примем любое решение о смене воеводы по патриаршему ходатайству.
Спустя месяц боярин Богдан Матвеевич Хитрово представил старцев Иверского монастыря думному дворянину Артамону Матвееву. Когда старцы дошли со своими бедами до Матвеева, то встретили полное содействие, несмотря на сложности его взаимоотношений с боярином Хитрово. Матвеев был страшно зол на воеводу и по сути повторил угрозы царя Алексея Михайловича. «Для Микиты Боборыкина держу ево там, — говорил Матвеев в присутствии челобитчиков, — будет не уймется, скину, что гайна» (то есть разорю его гнездо). И свои слова подкреплял еще ругательствами, до двадцати раз «сказывал ему б… сына»[295]. Редко когда в источниках «прорываются» такие сильные чувства…
До сих пор речь шла о «прикладных» задачах, решавшихся Матвеевым. Но главным все-таки оставалось определение направлений внешней политики. Исследование истории дипломатии в России 1670-х годов — отдельная тема[296]. Поэтому снова обратимся к челобитным Артамона Матвеева и посмотрим, что он сам выделял в качестве своих заслуг во главе Посольского приказа. Несчастная судьба опального боярина, низринутого с высоты своего положения, парадоксально помогает историкам. У Матвеева (и его помощников) оказалось достаточно времени для написания и редактирования своих челобитных, вошедших в «Историю о невинном заточении…».
Думный дьяк Алмаз Иванов и его приемный сын Артамон Матвеев долго вынуждены были бессильно наблюдать, как царь Алексей Михайлович полностью доверился Афанасию Лаврентьевичу Ордину-Нащокину, сначала заключившему Андрусовское перемирие с представителями Речи Посполитой, а затем подтвердившему его в Москве в конце 1667 года. Но, как оказалось, уже в это время Матвеев думал о будущем, понимая слабость дипломатических позиций московской стороны, особенно в волновавшем царя вопросе возвращения Киева. При заключении Андрусовского перемирия удалось достичь соглашения только о временном нахождении Киева под властью московского царя, поэтому оставалась угроза возвращения его Польской короне или военного вмешательства короля. Артамон Сергеевич хорошо знал, как к такой перспективе относились в Войске Запорожском. Там постоянно ходили слухи о возможной сдаче царем Киева, согласно условиям Андрусовского перемирия. Но еще большая угроза возникла после включения в московские договоренности пункта о вспомогательном войске в 25 тысяч человек в случае нападения Турции или Крыма на земли одного из государств. В конце 1670 года в Москве от нового короля Польши Михаила Вишневецкого получили сведения о подготовке похода турецкого султана на соседние земли. И проблема подготовки вспомогательного корпуса выдвинулась на первый план.
Артамон Матвеев стремился сделать всё, чтобы найти аргументы, препятствовавшие выполнению таких невыгодных для московской стороны обязательств, грозивших новыми восстаниями на Украине:
«…и учало, Великий Государь, доходить к великим теснотам; для того, что в тех договорах поставлено: ставить с стороны Вашего Царского Величества меж Днепра и Днестра, или куда воинский случай употребляти будет, дватцать пять тысящ конных и пеших; а будет Турский Султан, или Хан Крымский, наступит с войски своими из обоих Великих Государей на которое ниесть государство, и те обои Великие Государи должны всеми своими силами поступать против общаго неприятеля…»[297]
Остановить исполнение договора можно было, только найдя аргументы о его неисполнении другой стороной. Понимая это, Артамон Матвеев, еще находясь во главе Малороссийского приказа, а не всей посольской службы, применил прием, давно использовавшийся московскими дипломатами. Он стал искать подтверждения умаления царского титула, а для этого «посылал в Черкасские городы для листов королевских и сенаторских и книг укоризненных, ведая их неопасные нравы». Агенты Матвеева в итоге нашли книгу «Пашквиль, речением Славенским: подсмеяние или укоризна». Ухватившись за эту «соломинку», ее, образно говоря, превратили в «бревно», брошенное поперек дороги.
В «Пашквиле» нашли то, что искали, — подтверждение вероломства польской стороны: «В той книге положен совет лукавствия их: время доходит поступать с Москвою таким образом, и время ковать цепь и Троянскаго коня, а прочая явственнее в той книге». Распространенный образ из древней истории был понятен московским дипломатам: «троянского коня» они истолковали по-своему — как экспедиционный корпус, возглавить который, по условиям московских договоренностей, мог царь Алексей Михайлович. Ироничное отношение ни в каком случае, даже косвенно, не должно было распространяться на царя и его действия. Поэтому, уже получив в управление Посольский приказ, думный дворянин Артамон Матвеев начал далекоидущую дипломатическую интригу.
Сначала надо было добиться согласия польского короля на обсуждение новых статей, не сообщая об их содержании. Королевских представителей, готовых приехать в Москву для договора о вступлении в войну с турецким султаном и отсылке 25-тысячного корпуса московских войск, уже ждали. Но глава Посольского приказа 31 марта 1671 года отправил наспех в Варшаву посла Ивана Ивановича Чаадаева. С одной стороны, его миссия способствовала союзу, но с другой — главное, чего требовал Матвеев (конечно, с ведома царя): добиться отсрочки приезда послов в Москву и согласия на обсуждение дополнительных статей. Московскому послу велено было говорить «в ответе» на переговорах с сенаторами Речи Посполитой, «чтоб королевское величество велел дать своим великим и полномочным послам полную мочь на договаривание некаких новых статей, которыя явились противны договорам, к стороне вашего, великих государей, царскаго величества».
Познакомиться с новым главой Посольского приказа польские послы Ян Гнинский, Киприан Бжостовский и Александр Котович могли во время приема в Грановитой палате 8 декабря 1671 года. Несмотря на пышный характер встречи и произносившиеся на переговорах речи (в которых польские послы, в видах грядущей войны с Турцией, прославляли московского царя как победителя «диких наследников» Батыя и Тамерлана и говорили о нем как о «защитнике Европы»), позиция московской стороны была предопределена. На первый план вышли аргументы с публикацией «пашквильных книг» и «прописки» (ошибок и искажений) в царском титуле. В ход шли и исторические аргументы: из Посольской палаты королевского дворца в Варшаве требовали убрать «выображение» победы над войском царя Василия Шуйского в битве под Клушином в 1610 году и картину, изображавшую представление пленных братьев Шуйских королю Сигизмунду III на сейме 1611 года. Всё это было представлено как непреодолимое препятствие для целей «великого посольства», приехавшего в Москву присутствовать при царской присяге и крестном целовании о помощи в войне против турок и возвращении Киева. Победителей, как известно, не судят. Худо ли бедно, но предусмотрительность Артамона Матвеева сработала: «И естьли б, Великий Государь, не те прописные листы и книга укоризненная, нечего было б против записи и статей говорить с Послами».
Подводя итог этому московскому дипломатическому ристалищу, Матвеев писал: «…и прежние договоры, чтоб Киев отдать и войско ставить, то все отложено до того времени, как прежние договоры исправлены будут и в своей силе станут; и учинен с Польским государством покой»[298].
30 марта 1672 года состоялось уже четвертое по счету утверждение мирных постановлений между царем Алексеем Михайловичем и польской стороной. Как и говорил позже Артамон Матвеев, в самом начале договора была вписана статья о вновь объявившихся «трудностях» к исполнению отдельных статей, поэтому, «не вынимая их из договоров, присягою укрепленных», исполнение ряда обязательств московского царя было отложено до новой Комиссии в июне 1674 года. Польские послы подтвердили, что Киев до этой Комиссии должен по-прежнему пребывать «в руках его царского величества»[299].
Польские дела без малороссийских уже не существовали в дипломатии Московского царства. Получив всю полноту власти в посольских делах, думный дворянин Артамон Сергеевич Матвеев использовал ее для дальнейшего укрепления «Великой» России в «Малой» России. 17 июня 1672 года состоялись выборы нового гетмана Ивана Самойловича. Прошло не так много времени с проведения Глуховской рады в 1669 году, чем так гордился Матвеев. Но внутренние дела Украины, противоречия между Левобережьем и Правобережьем, подчинявшимся двум разным гетманам и ориентировавшимся на Русское государство и Речь Посполитую, приводили к новым «изменам». Думы казаков о союзе друг с другом немедленно трактовались как враждебные действия. А они всегда становились такими, как только казаки Войска Запорожского видели, что царь и король сговариваются о делах за их спиной.