Не была исключением и «измена» гетмана Демьяна Игнатовича Многогрешного, послушно отославшего своего представителя на переговоры в Москву с «великим» польским посольством Яна Гнинского. Но обсуждать любые вопросы с казачьими представителями польские дипломаты отказались, несмотря на вписанные ранее статьи в договорах о перемирии. Артамон Матвеев тоже не посвящал казаков в детали своих дипломатических ухищрений по удержанию Киева. А именно судьба православных святынь главного города Войска Запорожского оставалась камнем преткновения в малороссийских делах. По-прежнему ходили слухи о возможном возвращении Киева под «королевскую руку», поэтому левобережный гетман в Батурине стал демонстрировать враждебность царским войскам и настраивать старшину против царя Алексея Михайловича, рассказывая о намерениях царя отослать их в сибирскую ссылку. Всё это происходило на фоне каких-то контактов гетмана Левобережья Демьяна Многогрешного с гетманом Правобережья Петром Дорошенко. Но единственно возможной «объединительной» идеей, если отказываться от подчинения королю и царю, оставалась для казаков Войска Запорожского служба турецкому султану.
Гетман Многогрешный не учел давней работы Артамона Матвеева с войсковой старшиной, а также разветвленной сети информаторов царя. Он был арестован своими же казаками и отправлен в Москву, где 14 апреля 1672 года начались его пытки и расспросы в присутствии бояр. Главным «следователем», по должности, стал Артамон Матвеев. Сложилась новая ситуация, когда казачья старшина, выдав гетмана в Москву, сделала такой шаг, который ей уже не могли простить в Войске. Все это понимали и очень боялись, что «черкасы» поднимутся за своего гетмана. Если бы решение вопроса об «измене» Демьяна Многогрешного было предоставлено раде, последствия такого шага действительно были бы непредсказуемыми. Сказался новый взгляд на гетманов Войска Запорожского как на царских слуг, чью судьбу царь волен был решать по своему усмотрению. Бояре приговорили Демьяна Многогрешного к смертной казни «на Болоте», в последний момент замененной царем Алексеем Михайловичем ссылкой в Сибирь. Вот как вспоминал Артамон Матвеев об очередной измене очередного гетмана: «А как увидели вашу Государскую премногую милость, и призрение к себе великое, и Гетману Демке не потерпели: со единомышленники его связав, прислали к вам Великим Государям, при моем же, холопа твоего, сиденье в Приказе Малыя России»[300].
Новым гетманом стал тридцатилетний генеральный судья Иван Самойлович. Выбор в преемники одного из участников заговора против гетмана Демьяна Многогрешного, конечно, происходил не без участия Артамона Матвеева. И выбор, судя по долгой службе гетмана Ивана Самойловича московскому царю, оказался правильным. «Конотопская» рада происходила в памятных всем местах между Путивлем и Конотопом, а на подкрепление позиций московского ставленника было отправлено шестнадцатитысячное войско[301]. Гетман Иван Самойлович принял символы гетманской власти — знамя, булаву и грамоту — из рук царского воеводы боярина князя Григория Григорьевича Ромодановского. Дополнительные «конотопские статьи» исключили на будущее претензии казаков участвовать не только в переговорах с Речью Посполитой, но и в ведении самостоятельных дел с другими странами. Это с одной стороны. С другой — казачья старшина, доказавшая свою лояльность царю, получала дополнительные привилегии. Все эти решения прекрасно характеризуют линию Матвеева в малороссийских делах. Он всегда стремился добиться поставления в Левобережье гетмана, последовательно державшегося присяги о подданстве царю Алексею Михайловичу.
Когда казачьи полки Левобережной Украины остались без гетмана, то сменить его мог «кошевой» атаман казаков Запорожской Сечи Иван Серко. Однако «контролировать» заслуженного героя казачьих походов, вдвое старшего, чем Иван Самойлович, конечно, не удалось бы, несмотря на все его прежние службы вместе с царскими воеводами. Помог случай: атамана Ивана Серко арестовал один из враждебных ему представителей полтавской старшины. Серко, как и гетмана Многогрешного, отправили под арестом в Москву. Атаману пришлось даже познакомиться с сибирской ссылкой, но вскоре, по ходатайству Артамона Матвеева, он был отправлен назад в Сечь[302].
Вольница Запорожья становилась особенно заметной во времена войн, а без своего «кошевого» атамана казаки в Сечи могли бы и восстать. В условиях вторжения турецкого султана на Правобережную Украину опытного воина Ивана Серко, наводившего ужас на крымские и турецкие города, отпустили, чтобы он снова возглавил запорожских казаков в войне.
Удачное решение малороссийских дел укрепляло позиции Артамона Сергеевича Матвеева при дворе. Но не настолько, чтобы дать ему возможность потеснить из царского окружения представителей аристократической элиты, князей Одоевских, Голицыных и других. Особенно глубокими оказались противоречия между Матвеевым и приближенными царя Алексея Михайловича по родству с первой женой — Милославскими, чувствовавшими угрозу своему прежнему первенствующему положению. Но ставка Матвеева на покровительство родственникам второй царской жены, Нарышкиным, в большой политической игре вокруг трона продолжала работать. 30 мая 1672 года родился царевич Петр Алексеевич, будущий Петр Великий. Именно в связи с этим событием Артамон Матвеев получил чин окольничего. Вспомним его слова, подчеркивавшие особые обстоятельства пожалования: «…в то время после молебного пения Великий Государь пожаловал его честью Окольничеством». «Честь окольничества» означала полноценное участие в делах Думы, а свой чин Матвеев теперь мог передать по наследству сыну, которому засчитывались заслуги отца.
С рождения царевича Петра и начинается «собирание власти» царского «ближнего человека» окольничего Артамона Сергеевича Матвеева. В отличие от бояр князя Ивана Борисовича Черкасского или Бориса Ивановича Морозова, Матвееву не удалось возглавить весь административный круг приказов, позволявших одновременно руководить войском, охраной царя, дворцом, казною и внешней политикой. Шаги в этом направлении, конечно, предпринимались, но «родословного» веса Матвееву явно недоставало. Требовались какие-то особые обстоятельства, чтобы в Думе согласились на его дальнейшее усиление в окружении царя. Ими стали изменения в новой царской семье.
14 марта 1672 года, еще в то время, когда царица Наталья Кирилловна только ожидала первенца, Матвееву была поручена «Аптека». В подчинении Аптекарского приказа находились иноземные доктора, лечившие царя, царскую семью и членов Думы. Значение приказа можно понять, вспомнив, что много лет его возглавлял царский тесть Илья Данилович Милославский (а Матвеева позже сменит первый боярин в Думе князь Никита Иванович Одоевский)[303].
Артамон Матвеев не был настолько всесилен, чтобы и дальше продолжать забирать себе всю власть в приказах, но свое место он отвоевал. Зримо проявилось его новое положение в царском ближнем кругу во время церемонии «шествия на осляти» 31 марта 1672 года. Тогда «осля вели за государем: боярин князь Юрий Алексеевич Долгоруково, думный дворянин Артемон Сергеевич Матвеев»[304]. Так царь Алексей Михайлович стремился уравновесить влияние титулованного боярства и самого Матвеева.
Соперники при дворе опасались вмешательства царя в их противостояние, поэтому внешне выказывали почтение друг другу. До открытых столкновений доходило очень редко, а борьба за влияние на царя была по преимуществу позиционной и тактической. Показательно, что Артамону Матвееву не удалось поставить во главе важнейшего для него Стрелецкого приказа своего «ставленника» думного дьяка Герасима Сергеевича Дохтурова. Вместо него приказ возглавлял другой думный дьяк, Ларион Иванов, которому покровительствовал боярин Богдан Матвеевич Хитрово. Впрочем, Дохтурову были поручены Приказ Новой чети, ведавший сбором кабацких доходов, и главнейший Поместный приказ. Позиции Хитрово, давно возглавлявшего Приказ Большого дворца и Оружейную палату, оставались незыблемыми, ему даже оставили управление одной из четвертей — Костромской. Но главным источником влияния Хитрово, как и Матвеева, была близость к царевичу, только не к самому младшему Петру Алексеевичу, а к самому старшему, будущему царю Федору Алексеевичу[305].
Артамону Матвееву приходилось придумывать всё новые и новые доказательства своего незаменимого положения, оправдывая назначения, основанные только на доверии к нему царя Алексея Михайловича. И ему это хорошо удавалось! Некоторые организованные им дела оставили очень долгий след в истории и культуре России.
Хорошо известна книга «Титулярник» 1672 года. Пожалуй, мало найдется изданий, посвященных истории России до XVII века, где бы так или иначе не использовались вошедшие в эту книгу портреты правителей Русского государства и современных царю Алексею Михайловичу королей и властителей других стран: германского императора, венецианского дожа, римского папы, турецкого султана или персидского шаха. Такие «Титулярники» известны в архиве Посольского приказа с XVI века, их назначение было вполне утилитарным в дипломатической службе. Каждый раз при отправлении посольств в другие государства надо было справиться об использовавшихся в переписке титулах. «Всех окрестных государств Государственная книга», как назвал «Титулярник» выполнявший работы по ее составлению золотописец Григорий Благушин, стала при Матвееве еще и произведением искусства и явным «политическим манифестом», обосновывавшим место царя Алексея Михайловича среди других правителей мира.
Артамон Сергеевич Матвеев приготовил царю Алексею Михайловичу еще один подарок к Пасхе 30 марта 1673 года, когда исполнялось шестьдесят лет новой династии Романовых. Царь Алексей Михайлович чтил дату 14 марта 1613 года, память Федоровской иконы Божией Матери, связанную с призванием на царство Михаила Романова в Костроме. Роскошно украшенная миниатюрами «Книга о избрании на превысочайший престол Великого Российского царствия великого государя царя и великого князя Михаила Федоровича всея Великия России самодержца» включала самые значимые первые шаги династии, связанные с проведением избирательного Земского собора 1613 года, посольством в Кострому, встречей избранного царя Михаила Романова в Москве, его венчанием на царство и возвращением из польского плена царского отца митрополита Филарета. И опять, мало найдется книг о Смуте, да и в целом о XVII веке, где бы в той или иной степени не использовались рисунки «Книги об избрании». Даже историки настолько свыклись с этими образами, что бывает трудно увидеть и