[311] В итоге царь Алексей Михайлович принял сторону Матвеева, о чем тот сразу и рассказал вызванному им датскому резиденту.
Итак, оказавшись в Думе, Артамон Матвеев не сумел ее «завоевать»; его позиции без поддержки царя Алексея Михайловича оставались шаткими. Однако перемены уже произошли, и их направление точно уловил Могенс Ге, уже тогда, в 1673 году, называвший Матвеева «канцлером».
В донесениях датского резидента проскальзывали и другие интересные характеристики Артамона Матвеева, вплоть до того, что Ге говорил о нем как о «царьке». Благодаря Могенсу Ге, по обстоятельствам своего пребывания в Москве часто лично встречавшемуся с Артамоном Матвеевым, мы больше узнаём о его характере. «Ближний человек» Матвеев был «холериком», быстрым в реакциях человеком, оживленно реагирующим на происходящее: «По характеру это человек гневливый, ужасный в своих вспышках, готовый в припадке раздражения перевернуть все дела вверх дном, чтоб утишить свою страсть». Есть и детали, подтверждающие это наблюдение. Например, упоминавшаяся выше, со слов иверских старцев, история с многократно повторенной руганью в адрес воеводы Боборыкина.
Сначала Могенсу Ге не удавалось как следует встретиться и поговорить о датских делах с Матвеевым: «Главное занятие этого первого министра, — обижался Ге, — устраивать представление пьес, и он даже сам появляется на сцене, чтобы утихомирить детей, которые выступают актерами». Артамон Матвеев, очевидно, присматривался к датскому резиденту и понемногу вошел с ним в контакт и даже попросил его от имени царя Алексея Михайловича поспособствовать доставке в Россию телескопа — «трубы изобретения Тихо Браге». В Москве всегда ценили такие неформальные услуги и терпеливо рассчитывали свою выгоду.
Контакты с Могенсом Ге, как скоро понял и сам датский резидент, рассматривались Артамоном Матвеевым главным образом в расчете на еще одного возможного союзника в войне с османами. Когда Ге пытался втянуть Матвеева в обсуждение вопроса о начавшейся англо-голландской войне, Матвеев совсем никак не реагировал, отделавшись общими словами: «…за тем наблюдает Господь» (то есть по смыслу: один Господь ведает о том, кто победит в этой войне). Матвеев говорил, «что он желает ради блага христианского мира, чтобы все его силы послужили к ослаблению мощи неверных». Только тогда Ге понял «загадку этого правительства», равнодушно, не вмешиваясь, встречавшего «заграничные новости». И совсем другое дело, когда речь заходила об интересах Русского государства, где, конечно, давно знали о противоречиях Швеции и Дании, но не торопились из-за этого ссориться со шведами, к чему призывал Матвеева Ге. Более того, Матвеев высказывался в присутствии датского резидента, что «русские плюют на шведов и на заключаемые с ними договоры», а однажды проговорился и «отозвался в том же духе об иностранцах вообще», после чего ему пришлось каяться и убеждать Могенса Ге, что это, конечно, не имеет отношения к датскому королю, которого ценили больше других…[312]
Последствия открытого столкновения окольничего Артамона Сергеевича Матвеева с боярином Богданом Матвеевичем Хитрово в Думе, о котором рассказал датский резидент, были самыми разными. Тактически Матвеев, поддержанный царем, одержал победу. Но утверждение его позиций в Думе, очевидно, нравилось не всем, продолжала проявляться аристократическая ревность. Царь Алексей Михайлович стремился «уравновесить» такое соперничество пожалованиями чинов и судейских должностей представителям знати, тоже занимавшим высокое положение в его окружении, — князьям Одоевским, Голицыным, Долгоруковым. Но этого было мало. Уже тогда они только терпели, глядя на возвышение Артамона Матвеева, внешне соглашаясь на его особое участие в делах, и даже изобретали для этого какие-то оправдания. «Мой отец всегда ладил с твоим», — говорил боярин князь Юрий Алексеевич Долгоруков Артамону Матвееву (скорее всего, имелся в виду отчим думный дьяк Алмаз Иванов). Но логика рассуждений в этом разговоре очевидная — воспоминания об отцовской чести. И здесь Матвеев оставался «сын убогого попа», по словам Василия Татищева[313], «парвеню», «мещанин во дворянстве», как бы ни обозначать этот традиционный сюжет дворцовой жизни, отторгавшей чужаков, не имевших в силу происхождения права на участие в жизни двора.
Всё это было отнюдь не безобидно для состояния дел, так как местничество мешало принятию правильных решений. Если что-то предлагал Артамон Матвеев, этому всегда находились противники, иначе не имевшие возможности выказать недовольство его положением «ближнего человека». Поэтому Матвееву приходилось использовать значительные усилия, чтобы «продавливать» свои решения через Думу. Но здесь в помощь ему была позиция царя Алексея Михайловича. Сохранилось немало разнообразных документов по подведомственным Матвееву дипломатическим вопросам с пометой, что они «чтены» царю. Поэтому предложения Матвеева не были экспромтами, а опирались на большое предварительное обсуждение всех деталей таких дел.
На время управления Артамона Матвеева Посольским приказом в 1672–1673 годах пришлись важные перемены. Состоялся поворот к войне с турецким султаном. Повинуясь союзническому долгу и договорам с Речью Посполитой, в Московском государстве 6 октября 1672 года было объявлено о вступлении в войну с Турцией. Вскоре с Постельного крыльца в Кремле был объявлен указ о походе русского войска в Путивль.
Начались военные приготовления и сбор денег для войны с турецким султаном, намеревавшимся «идти под Киев войною» разорять «Малороссийские городы» и «Северскую украину». Известно отрицательное отношение Артамона Матвеева к посылке вспомогательного войска на помощь Польше. И после объявления войны он продолжал держаться этой позиции. Главная задача тогда виделась в предварительном создании коалиции дружественных государств для совместного выступления против «бусурман», — коалиции, означавшей союз русского царя с германским императором, польским королем и другими правителями.
Начиная с октября 1672 года в разные страны Европы были отправлены посольства Павла Менезия, Андрея Виниуса, Емельяна Украинцева для обсуждения такого союза; были начаты даже контакты с папским Римом[314]. Уже второй раз за свое царствование царь Алексей Михайлович задумывался о крестовом походе на Константинополь. В начале 1670-х годов для создания антитурецкой коалиции было значительно больше перспектив. Но главе Посольского приказа Артамону Матвееву в итоге не удалось создать такой союз. Его возможные участники были больше заняты противостоянием между Францией и Австрийской империей. Москве и Варшаве до определенного времени пришлось одним справляться с агрессией турецкого султана, пока его войска не оказались под Веной.
Неудача в создании «Священной лиги» объяснялась тем, что главе Посольского приказа Артамону Матвееву приходилось по-прежнему действовать в условиях исторического предубеждения к Московии. Дела Русского государства в Европе сильно зависели от интересов соседних стран — Речи Посполитой и Швеции, с которыми в Москве то воевали, то мирились и готовились к новой войне. Как заметил историк Борис Николаевич Флоря, «одной из характерных черт допетровской России было отсутствие у русских политиков контактов с какими-либо группировками политических элит западных соседей Русского государства. Исключением в этом плане стали контакты с магнатами Великого княжества Литовского, закономерно возникшие, когда в 1654–1655 гг. большая часть Великого княжества оказалась занята русскими войсками»[315]. Вспомним, что именно Артамон Матвеев по поручению царя Алексея Михайловича вел переговоры с Госевским. И почти двадцать лет спустя, когда стрелецкий полковник стал окольничим и главой Посольского приказа, он вступил в переговоры с новым поколением литовских политиков. Точнее, сам воевода Виленский и великий гетман Михаил Пац, стоявший во главе могущественного клана высших чинов Великого княжества Литовского, обратился в Москву в мае 1673 года.
Первое личное послание гетмана Михаила Паца к Артамону Матвееву с предложением обсудить совместные действия поначалу было встречено сдержанно (впрочем, начало переписки совпало с болезнью Матвеева из-за несчастного случая в его конюшне). Однако постепенно обе стороны втягивались в обсуждение взаимно интересовавших их вопросов войны Короны и Литвы с турецким султаном.
Гетман Михаил Пац информировал Матвеева о сборе и передвижении войск, готовя почву для возможных общих действий с царскими войсками. В свою очередь, и Матвеев отвечал, откликаясь на интересовавшие гетмана вопросы о походах донских казаков под Азов и действиях войска кабардинского князя Касбулата Муцаловича Черкасского. Наступление на Крым с помощью вспомогательного войска из донских и запорожских казаков, калмыков и кабардинцев стало частью плана, осуществленного Артамоном Матвеевым в 1675 году. Князь Касбулат Муцалович, до этого милостиво принятый царем Алексеем Михайловичем в Москве, осуществил поход в Крым, перейдя через Сиваш и воюя под Перекопом. «А прежде сего, — говорил Артамон Матвеев, — никогда ваши государские ратные люди в Крым не хаживали (то есть не воевали в самом Крыму. — В. К.), и славы о том походе такой имени Вашему Государскому не бывало»[316].
У гетмана Михаила Паца была своя выгода в налаживании контактов с главой посольской службы. Московскому государству тоже был необходим такой союзник. 12 декабря 1673 года Артамон Матвеев получил в Посольском приказе известие о смерти польского короля Михаила Вишневецкого. После этого и начался более интенсивный обмен письмами. В Москве и Варшаве находились специальные резиденты — Петр Свидерский и Василий Тяпкин, через которых действовал Матвеев. Так, например, в одном из писем гетману Михаилу Пацу 15 апреля 1674 года Артамон Матвеев ссылался на посланный Василию Тяпкину латинский перевод известий, полученных от пленных воеводой боярином князем Григорием Григорьевичем Ромодановским: «…С того листа послан к его царского величества стольнику и полковнику к Василью Тяпкину, будучему у Речи Посполитой на резиденции, на латинском письме список… ис которого можете, ваша ми