[322]. Старая история! Но, наученные опытом Смуты, в Москве больше никогда не позволяли такие игры в «самозванца». Еще были живы в памяти действия самого Степана Разина, чьи казаки рассказывали, что на плывших по Волге стругах находится царевич Алексей Алексеевич. Для царя Алексея Михайловича такое надругательство над памятью недавно похороненных им сыновей было нестерпимым оскорблением. А поскольку человек, назвавшийся именем царевича Симеона, объявился в землях запорожских казаков, решать дело c поимкой «вора самозванца» пришлось Артамону Матвееву.
И это тот случай, когда снова можно увидеть царского «ближнего» человека в действии, потому что Матвеев не зря вспоминал некие «милостивые и обличительные» грамоты о поимке «вора казака Миюски» и объявившегося при нем самозванца.
Получив известия о воровских казаках, продолживших разинские дела на реке Донце, он лично на своем дворе продиктовал грамоты воеводам и атаману донских казаков Михаилу Самаренину, приказав «всякой промысл чинить сопча, чтоб в тех местех вашею службою и радением на Донце и по Дону и в степи воровства не было, и чтоб и тех воров однолично переимать и пристанище их разорить»[323].
Распоряжение о поимке казака Ивана Миусского было сделано еще до того, как 10 декабря 1673 года гетман Иван Самойлович сообщил о появлении в кошах запорожских казаков Ивана Серко самозванца, назвавшегося именем царевича Симеона Алексеевича. Самойловичу также была направлена особая грамота, где объявлялась благодарность за присланные сведения («милостиво и премилостиво похваляли»).
Грамота, видимо, одновременно была рассчитана на то, что гетман прочтет ее в своем окружении. Поэтому яркими словами обличались воровские замыслы, объяснялось, что если бы царевич Симеон Алексеевич «многолетствовал», то ему было бы девять лет, а не пятнадцать (таков был возраст самозванца). В ответ на сведения о «тайном» пребывании объявившегося самозванца у Степана Разина напоминали о казни за «воровство» предводителя мятежных донских казаков. Гетмана Ивана Самойловича просили содействовать посланным для поимки самозванца сотнику московских стрельцов Василию Чадуеву и подьячему Степану Щеголеву и послать своих людей («по своему разсмотренью, кого пригоже из ясаулов или из войсковых товарищей знатных и разумных и верных людей») к кошевому атаману Ивану Серко «на Запорожье». И обещали пожаловать всех, кто станет помогать в присылке самозванца в Москву, а служба самого гетмана Ивана Самойловича «забвенна никогда не будет»[324].
Дальше надо было заставить атамана Ивана Серко (недавно побывавшего в сибирской ссылке) выдать объявившегося в Запорожской Сечи Лжесимеона. Описывая сюжет с поддержкой самозванца казаками Сечи, автор классического труда по истории запорожского казачества Дмитрий Иванович Эварницкий исчерпывающим образом объяснил мотивы действий атамана Ивана Серко желанием использовать эту ситуацию в своих целях[325]. Запорожцы изобразили дело так, что они поверили Лжесимеону, и прислали своих послов, пересказывавших историю самозванца с его слов. Однако послы всё равно были задержаны, а в Сечь была отправлена новая грамота с требованием выдать лжецаревича. Отражением всех этих поворотов в действиях атамана Ивана Серко стал рассказ о поимке Лжесимеона, приведенный в «Истории о невинном заточении»:
А как, Великий Государь, прислали мне из Запорожья последний лист на искушение, и чаяли, что я у них приму: и я, холоп твой, им сказал, что о том их приезде и о листах Кошеваго Атамана и самозванца вора извещу вам Великим Государям; и по моему, холопа твоего, доношению отец твой Государев, великий Государь, те листы указал принять, и при себе указал вычесть. И выслушав, на них кручинился, и свою Великаго Государя милостивую и обличительную грамоту при себе, Великом Государе, на каменном крыльце запечатав, отдать посланцам мне, холопу твоему, повелел: и услышав от посланцов своих Атаман Серко с войском милость и гнев отца твоего Государева, блаженныя памяти Великаго Государя, и грамоту милостивую и обличительную слыша, того вора и самозванца сковав, прислал к вам, Великим Государям; и та моя службишка тебе, Великому Государю, известна, и твоим Великаго Государя Боярам ведома[326].
13 сентября 1674 года самозванца Лжесимеона и еще шесть человек его сторонников привезли в Москву, точнее, в Семеновское, под охраной трехсот запорожских казаков, присланных атаманом Иваном Серко. Хотя это прямо противоречило неписаным правилам о невыдаче никого на казнь из Сечи, но приходилось выбирать между обвинениями в нарушении казачьего «закона» и царским жалованьем. Судя по книге царских выходов, главными распорядителями в допросах, пытках и казни самозванца были назначены окольничий Артамон Матвеев и думный дьяк Григорий Богданов. С Лжесимеоном расправились точно так же, как раньше со Степаном Разиным. Сначала самозванца приказали «везть» в клетке из-за Тверской заставы на Земский двор. Там должны были собраться все члены Боярской думы и лично участвовать в расспросе и пытках Лжесимеона. Впрочем, обреченный самозванец уже ничего не скрывал в своих расспросных речах, которые Артамон Матвеев и отвез царю. А дальше все члены Думы должны были ждать возвращения Матвеева: «И бояря с роспросными речьми послали к великому государю окольничева Артамона Сергеевича Матвеева, а сами дожидались великого государя указу на земском дворе».
Самозванца было указано «вершить на Красной площади, четвертовать и по кольем растыкать» 17 сентября 1674 года. После этого, по царскому указу, окольничий Артамон Матвеев и думный дьяк Григорий Богданов должны были «самозванца Ивашку Воробьева, как 3 дни минет, перенесть на Болото и поставить ево на кольях возле вора ж и изменника Стеньки Разина, а туловище ево велено земским ярышкам схоронить, отвесщи от города версты с 3, во рву, и кол воткнуть для знаку»[327]. Артамону Матвееву было указано обеспечить, чтобы о казни Лжесимеона стало известно как можно шире в других странах (сходное поручение было дано ему и раньше, когда казнили Степана Разина). Поэтому глава Посольского приказа призвал иностранцев написать об увиденной ими казни. Грамоты о казни Лжесимеона рассылались и внутри страны для извещения воевод и служилых людей, чтобы предупредить соблазн возобновления самозванства.
«Великий канцлер»
Казнь самозванца на Красной площади заслонила собой другое важное изменение в Русском государстве — официальное объявление наследника царства, тринадцатилетнего царевича Федора Алексеевича. Решение это было принято, несмотря на известную болезненность старшего сына царя Алексея Михайловича. Торжествовали родственники первой жены царя — Милославские, и боярин Хитрово. Одним из «дядек», воспитателей царевича, был сын боярина, думный дворянин Иван Богданович Хитрово. Ради этого торжества, по «упрошению» боярина Богдана Матвеевича Хитрово, его сын был пожалован окольничеством.
Кажется, происходило крушение всех надежд Артамона Матвеева на передачу власти другому царевичу, Петру Алексеевичу. Незавидной оказывалась и судьба «малого двора» царицы Натальи Кирилловны, которой он покровительствовал. Однако нельзя упускать из вида то обстоятельство, что это было только самое начало перемен, и современникам их последствия были еще не видны. Наоборот, как особенная царская милость, Артамоном Матвеевым было воспринято назначение сына «в Комнату» (в стольники) царевича Петра «чрез все чины» на день именин царицы Натальи Кирилловны 26 августа 1674 года, буквально накануне объявления царевича Федора Алексеевича наследником. В «Чине» объявления наследника царевича Федора Алексеевича, приуроченном к новолетию 1 сентября 1674 года, Артамон Матвеев участвовал в составе «царского синклита» в шествии членов Думы «за государем» и в самом действе в Успенском соборе. Царь Алексей Михайлович стремился никого не обидеть и не забыл Нарышкиных и Матвеева в этой церемонии. Царя вели под руки спальники и комнатные стольники Иван Борисович Троекуров и царский шурин Иван Кириллович Нарышкин. На почетной, «правой стороне» от царя находились главные князья-аристократы в Думе — князь Иван Алексеевич Воротынский, князь Юрий Алексеевич Долгоруков. А на «левой стороне» — боярин Богдан Матвеевич Хитрово вместе с царским тестем боярином Кириллом Полиевктовичем Нарышкиным и окольничим Артамоном Сергеевичем Матвеевым.
Артамон Матвеев снова использовал эту церемонию для того, чтобы показать расположение царя. Подобное «объявление» происходило не первый раз, когда-то так же представляли самого царевича Алексея при царе Михаиле Федоровиче. Сравнительно недавно объявляли наследником покойного старшего сына царя Алексея Михайловича — царевича Алексея Алексеевича. Поэтому все детали «Чина» объявления были проработаны, и любое новшество в нем бросалось в глаза. Влияние Матвеева сказалось в упоминании в «Чине» объявления иностранных резидентов — польского Петра Свидерского и датского Могенса Ге. Они стояли «во Архангельской паперти от соборной церкви» вместе с приставами и переводчиком Николаем Спафарием («Спохварием»), которому в будущем суждено было сыграть особую роль в «деле» Артамона Матвеева (как и резиденту Ге). Царь Алексей Михайлович, находясь в соборной церкви, специально посылал «спрашивать о здоровьях» иностранных резидентов, что было знаком особой к ним милости царя и царевича[328].
Такое внимание к иноземцам (а на церемонию были приглашены и торговые люди из других стран) было не случайным. Буквально за несколько месяцев до этого, в мае 1674 года, в Думе обсуждался вопрос о высылке всех иностранных резидентов из Москвы. И тогда Артамону Матвееву с трудом удалось добиться, чтобы этого не произошло, и остановить боярина князя Юрия Алексеевича Долгорукова