и его самого: «А я, холоп твой, наживал вашею Государскою милостию на службах полковых, и в посылках, и в Посольских подарках, и у ваших Государских дел будучи, и собирали мы их в 67 лет, и то все без остатка без вины отнято».
В надежде на оправдание Матвеев продолжал писать и отправлять в Москву челобитные царю Федору Алексеевичу. Ответа на первую челобитную, отправленную по приезде в Пустозерск, он ждал «год и два месяца». Она сыграла свою роль и, видимо, остановила в Москве дальнейшее преследование Матвеева. В конце 1678 года в Думе, в ответ на предложения «казни» Матвеева, раздались и голоса бояр о необходимости остановиться. Впрочем, в это время бояре в окружении царя Федора Алексеевича уже мало заботились судьбой удаленного от двора Артамона Матвеева, выясняя отношения между собой[368]. В конце лета — начале осени 1679 года Артамон Матвеев составил новую челобитную царю Федору Алексеевичу. В это время в Пустозерск должны были дойти известия о кончине царской тетушки царевны Ирины Михайловны, умершей 8 апреля 1679 года, что оживило надежды Артамона Матвеева на перемену своей участи. Матвеев применил совсем отчаянный прием защиты. Он сослался на известное предисловие Соборного уложения 1649 года, постановившего, «что быти суду и расправе во всяких делех всем равно». Между тем, как говорил Артамон Матвеев, в объявленном ему указе упоминались доктора Стефан и Николай Спафарий, но ничего не было сказано об их наказании, а значит, они могли оправдаться. Поэтому он просил справедливого суда и для себя. Во второй челобитной Матвеев вынужден был больше жаловаться на свое заключение, чем оправдываться в обвинениях. Он писал, что «погорблен» на царских службах и голодает в Пустозерске, не имея возможности купить достаточно провианта.
Обращение Артамона Матвеева к царю, как и в первый раз, осталось без ответа. Снова понадобились значительные перемены в борьбе придворных партий между собой, чтобы вспомнили и о Матвееве, томившемся в Пустозерске. Боярин Иван Михайлович Милославский — главный преследователь Артамона Матвеева — грубо вмешался в выборы царской невесты Агафьи Грушецкой и попытался ее скомпрометировать. После этого его влияние на царя Федора Алексеевича значительно уменьшилось. Раздавая милостыни перед свадьбой, царь Федор Алексеевич вспомнил и о Матвееве. 11 июля 1680 года был издан указ о его переводе из Пустозерска в Мезень. Возможно, в Москве решили воспользоваться сменой воевод в Пустозерске, так как прослужившего там обычный воеводский срок в два-три года воеводу Тухачевского перевели к месту нового воеводства в Кевроле и Мезени. Такова была судьба приставов, наблюдавших за важными ссыльными, они сами становились заложниками громких дел, а исполнение их поручений по охране опальных растягивалось на годы.
Указ о содержании Артамона Матвеева с сыном и людьми по-прежнему под стражей в Кевроле и Мезени был послан из Приказа сыскных дел, который возглавлял боярин князь Юрий Алексеевич Долгоруков. Грамота же о смене пустозерского воеводы была отослана «из Новгородского приказа», то есть Приказа Новгородской чети, а это значит, что судьбу Артамона Матвеева по-прежнему определял первый судья этого приказа — боярин Иван Михайлович Милославский. Именно перед ним воевода Гаврила Тухачевский и должен был отчитаться о перевозе Артамона Матвеева с сыном и людьми на наемных судах в Кевролу и Мезень, выдаче хлебных запасов и 150 рублей денег «на мелкий харч» и других тратах из казны.
30 июля 1680 года, после принятия стряпчим Андреяном Тихоновичем Хоненевым Пустозерского острога у бывшего воеводы стряпчего Гаврилы Яковлевича Тухачевского, Артамон Матвеев с сыном был отправлен из Пустозерска в Мезень. Вместе с ними уезжал к месту нового воеводства их «пристав» стряпчий Гаврила Тухачевский, оставляя Хоненеву надзор за другим знаменитым пустозерским узником, протопопом Аввакумом. С сидевшим в земляной тюрьме Аввакумом Матвеев не встречался, но должен был знать о таком вынужденном «соседстве». У отца и сына Матвеевых установились теплые отношения с охранявшим их воеводой. Андрей Артамонович Матвеев позже отзывался о Тухачевском с уважением и признательностью и называл его «весьма склонным и доброжелательным благодетелем». Пустозерский воевода совсем не стремился отягощать ссылку боярина Матвеева дополнительными ограничениями, более того, в самые трудные времена даже помог со ссудой ржаной муки. Всё это позволило Артамону Матвееву с сыном и остававшимся при них людям, а их насчитывалось «без малу тридцати человек», выжить. Хлебные запасы (200 четвертей ржи, 50 ячменя и 50 овса) присылались ссыльным из Холмогор, но на 188 (1680) год их не успели привезти в Пустозерский острог, поэтому при переводе Матвеева на Мезень положенный ему хлеб на специально нанятых судах доставили к новому месту ссылки[369].
Дорога из Пустозерского острога в Мезень на судах заняла больше двух месяцев и должна была стать определенной «передышкой» для ссыльных. По приезде в Мезень 9 октября 1680 года их разместили в Окладникове слободке «на четырех дворех». Воевода Тухачевский исполнил все распоряжения о выдаче денег и хлеба боярину Матвееву и сразу отправил отписку и отчет о расходе денег в Новгородский приказ боярину Ивану Михайловичу Милославскому. Воспользовавшись этой оказией, Артамон Матвеев отослал третью челобитную царю Федору Алексеевичу. Привезена она была в Москву, как было сказано при ее публикации в «Истории о невинном заточении…», «с сыльным самарским офицером Василием Пастуховым» 15 ноября 1680 года. В приказе же записали, что привез ее «пустозерский стрелец» Василий Пастухов. И в том, и в другом случае речь шла об одном человеке, только для Артамона Матвеева он и в ссылке был по-прежнему «самарский офицер», а для приказных — простой стрелец.
Ссылка в Мезени, как сразу понял Матвеев, оказалась такой же тяжелой, как и в Пустозерске. Третья челобитная Матвеева прямо названа «плачевной песнью». Выданных ему с сыном и свитой 150 рублей из мезенских запасов хватало на выплату «трех денежек» в день на человека, «а и на Мезени, нам холопам твоим, тунедателей нет», — писал Артамон Матвеев, то есть никто ничего не раздавал ссыльным даром («втуне»). Особенно обижало Матвеева то, что его содержание почти равнялось содержанию жены и детей «церковного преступника» протопопа Аввакума, еще ранее разлученных с главою семейства и переведенных жить отдельно на Мезень[370].
В «Историю о невинном заточении…» вошли и другие челобитные «ближнего боярина» Артамона Сергеевича Матвеева — патриарху Иоакиму, царскому духовнику благовещенскому протопопу Никите (прежний духовник Андрей Савинович также пострадал и был отправлен в ссылку), боярам князю Юрию Алексеевичу Долгорукову (два письма) и его сыну князю Михаилу Юрьевичу Долгорукову, князьям Никите Ивановичу и Якову Никитичу Одоевским. Обращался Матвеев и к тем боярам, кто явно не благоволил к нему, как Родион Матвеевич Стрешнев, Богдан Матвеевич Хитрово, и написал даже два письма Ивану Михайловичу Милославскому. Но никто из них не стал «печаловаться» перед царем и не снизошел до помощи опальному, а кто-то, как боярин Кирилл Полиевктович Нарышкин, сам подвергнутый преследованиям вместе с детьми, и не мог вступиться за своего прежнего покровителя. «В юности сеяхом пшеницу, а седина наша пожинает волчец» (колючий сорняк, подобный чертополоху), — оставалось сокрушаться Артамону Матвееву[371].
Вместо одного придворного и «канцлера» Матвеева, как в последние годы жизни царя Алексея Михайловича, на юного и болезненного царя Федора Алексеевича стали влиять многие «ближние люди»[372]. Среди них «старая гвардия» — стоявший во главе Думы князь Юрий Алексеевич Долгоруков и распорядитель дел в царском дворце Богдан Матвеевич Хитрово (он умер в начале 1680 года). Большую роль в делах играл глава клана Милославских боярин Иван Михайлович Милославский, но пока он не попытался воспрепятствовать браку царя Федора Алексеевича с Агафьей Симеоновной Грушецкой в июле 1680 года (закончившемуся печально — смертью царицы и новорожденного царевича). Новыми любимцами царя стали боярин Иван Максимович Языков и окольничие братья Алексей и Михаил Тимофеевичи Лихачевы. Языковы и Лихачевы происходили из непривилегированного дворянства, и в этом отчасти повторяли путь Артамона Матвеева. Именно Языков способствовал вступлению царя Федора Алексеевича в новый брак с Марфой Матвеевной Апраксиной. Ходили разговоры, что она чуть ли не крестница Матвеева, поэтому ей и удалось упросить мужа об облегчении участи ссыльного боярина и возвращении его из ссылки.
Указ о прощении Артамона Матвеева последовал во время приготовлений к новой свадьбе царя Федора Алексеевича в декабре 1681 года. Долгожданные новости об освобождении из ссылки привез на Мезень капитан Стремянного полка Иван Сергеевич Лешуков «генваря в первых числах» 1682 года (у Лешукова было еще одно поручение в Пустозерске, где им был проведен розыск по делу вскоре казненного протопопа Аввакума). «Реабилитация» боярина Артамона Сергеевича Матвеева была полной; в указе признавалось, что он стал жертвой клеветы, ему возвращали боярский чин и отнятое имущество — «Московской их двор, и подмосковныя и другие вотчины и пожитки» (насколько могли после состоявшихся «раздач» и «продаж»). Боярина Артамона Матвеева переводили в Лух, где он должен был дожидаться нового царского указа. Несколько верст от Мезени, снабдив бывших ссыльных «подводами и напутными потребами», боярина и его свиту провожал их бывший пристав Гаврила Тухачевский «с великим почтением» и сожалениями от разлуки («с премногою того разлучения своего и благоприятства любовию»). Так причудливо сложились обстоятельства в судьбе ссыльного боярина Матвеева и охранявшего его воеводы.