Дорога от Мезени до Луха лежала через Холмогоры, где Артамон Матвеев сразу вспомнил о привилегиях своего боярского чина. Все теперь стремились представиться Матвееву и чем-либо угодить ему, чтобы тот не забыл их услуги. Первым на пути, кто встретил бывших ссыльных «с великою любовью и открытством приятельским всего дому своего», стал двинской воевода боярин князь Никита Семенович Урусов. Не отставали от воеводы «и все Колмогорские жители, иноземцы и всякаго чину люди».
Холмогоры тоже были местом ссылки, и там хорошо понимали страдания опальных. А вот по поводу холмогорского воеводы, хотя и продемонстрировавшего свое радушие, всё же не стоило обольщаться. Клан братьев князей Урусовых, служивших при дворе в высоких чинах, был большим и разветвленным. В свое время князья Урусовы много потеряли от нового брака царя с Натальей Нарышкиной и изведали опалу. Один из братьев князей Урусовых, Петр Семенович Урусов, был женат на родной сестре боярыни Морозовой Евдокии Урусовой, погибшей вместе с ней за старую веру в боровской тюрьме. Свое положение при дворе князь Петр Урусов предпочел поддержке жены, отказавшись от нее. Потом братья князья Урусовы снова вошли в близкое окружение царя Федора Алексеевича и даже стали его свойственниками по царице Агафье Грушецкой. И вот боярин князь Никита Семенович Урусов (на которого местные жители безуспешно жаловались царю Федору Алексеевичу в корыстолюбии) первым встречал и провожал «пять верст от Колмогор, до села, зовомого Матигоры» боярина Матвеева.
Дальнейший «зимний путь» лежал по хорошо известному тракту, связанному с торговлей через Архангельский порт. В Шенкурске у боярина Артамона Матвеева состоялась встреча с еще одним хорошо ему известным думным дьяком, а потом думным дворянином Григорием Степановичем Карауловым. Его шенкурское воеводство было явной опалой, так как еще недавно думный дворянин Караулов входил в Расправную палату, занимавшуюся разбором важных дел с участием избранных членов Думы. Как и в Холмогорах, у боярина Матвеева и его сына осталось самое лучшее впечатление от встречи их шенкурским воеводой «с великою честию».
По мере движения матвеевского «поезда» с Севера на Волгу почетные встречи происходили в каждом крупном городе — Вологде, Ярославле. Вологодский воевода стольник князь Петр Иванович Львов хотя и был из тех самых обиженных Матвеевым князей Львовых (родной брат Семена Ивановича Львова, чьи вотчины оказались у Матвеева), выехал вместе с детьми встречать боярина Артамона Сергеевича Матвеева за несколько верст от города. Повторились и приемы разных лиц, среди которых упомянуты «иноземцы» Иван Гаутман, Володимер Эводс, Андрей Буш «и прочие всякаго чину того ж городу обыватели». Особый интерес представляет встреча Артамона Матвеева в Вологде с иностранными купцами, понимавшими, какую выгоду им сулит знакомство с известным покровителем иностранцев при дворе царя Алексея Михайловича. Их можно отождествить с хорошо известными и позднее в архангельской и вологодской торговле голландскими купцами Иваном Гутманом, Владимиром Эвутцом («Ивлевичем») и Андреем де Босом[373].
Интересная встреча у Артамона Матвеева состоялась в Ярославле, где «от воеводы господина Уньковскаго, и от купечества тамошняго он Боярин и сын его равномернуюж честь и всякое довольство на путь свой имел». К этому времени московский дворянин Василий Яковлевич Унковский уже больше десяти лет не был ярославским воеводой; свою должность он занимал в 1660-х годах и ко времени приезда боярина Матвеева был в отставке (последние упоминания о нем в боярской книге датируются 1676/77 годом). Но у него могли быть личные причины стремиться повидать Артамона Матвеева. Во-первых, они должны были хорошо знать друг друга, так как Василий Унковский еще раньше Матвеева ездил в посольствах к Богдану Хмельницкому. И кроме того, его дочь Ирина Васильевна была замужем за спальником Сергеем Александровичем Хитрово[374]. Зять воеводы Унковского был сыном и наследником того самого окольничего Александра Севастьяновича Хитрово — соседа Матвеевых, забравшего себе их двор в Манухине на Сетуни. Воевода Василий Унковский (если все-таки это был он) должен был вспомнить свои дипломатические навыки и договориться с Артамоном Матвеевым о полюбовном решении дела о присвоении соседского имущества отцом его зятя.
«В последних числех марта» 1682 года боярин Артамон Сергеевич Матвеев с сыном и со свитой прибыли в Лух. Зимний путь чаще всего пролегал по руслам замерзших рек. В Лухе боярина Артамона Матвеева с сыном ожидал подарок от царя, ему жаловалась вотчина в 800 крестьянских дворов из дворцовых земель в Верхнем Ландехе в Суздальском уезде. Можно представить, сколько ожиданий и надежд было у бывших ссыльных, впервые после долгого перерыва свободно отпраздновавших Пасху 16 апреля. Но прошло совсем немного времени, и к ним приехал стольник Карп Евстифеевич Сытин с известием о смерти царя Федора Алексеевича 27 апреля 1682 года, «в четверг Фоминой недели». В доме боярина Матвеева, по свидетельству его сына, пролили много слез, несмотря на то, что именно при царе Федоре Алексеевиче случился такой крутой поворот в судьбе «ближнего человека», так и не успевшего оправдаться перед царем…
В Москве быстро решили вопрос о престолонаследии и сделали выбор в пользу царевича Петра, которому скоро должно было исполниться десять лет. Старший царевич Иван Алексеевич, хотя и вступил уже в возраст совершеннолетия, не был способен к правлению из-за своей болезненности и слепоты[375]. Порядок престолонаследия по старшинству был нарушен, и это создало почву для подозрений, что бояре хотели узурпировать власть при малолетнем царе. В первую очередь говорили о родственниках царицы Натальи Кирилловны, Нарышкиных, но при этом помнили и об Артамоне Матвееве. Автор Летописца 1619–1691 годов приводил известия о братьях Нарышкиных, «аки некую радость обретших». Говорил и о неподобающем поведении «сотрапезника Артемонова» полковника Василия Бухвостова во время траурной церемонии на погребении царя Федора Алексеевича: «еще пред выносом на Красном крыльце при всем народе обляжеся на перило… вельми смеющеся, не вем что, зря». В речах «мятежников» был сделан однозначный вывод («молва бысть в народе по многи дни») о том, что готовится переворот, к которому Нарышкины едва ли не сами были причастны: «Радость обрете, понеже Артемона ожидаше вскоре; и будут царством владети паче прежняго и людми мять и обидети бедных и продавать»[376].
Какие перемены сулило Матвееву избрание на царство Петра, стало ясно, когда в первых числах мая в Лух приехал его сводный брат стольник Семен Ерофеев Алмазов и передал указ нового царя о возвращении в столицу[377]. Артамон Матвеев немедленно отправился в дорогу, и, как оказалось, не зря. Несколько верных стрельцов, узнавших о его возвращении, поспешили ему навстречу и в дороге смогли предупредить о назревавшем в Москве бунте[378].
Называются разные даты приезда Матвеева в Москву. Его сын Андрей Артамонович Матвеев в своих «Записках» приводил дату 10 мая; по сведениям датского приказчика Розенбуша, это произошло 11 мая, а в «Истории о невинном заточении…» сказано о 12 мая 1682 года. Ясно только, что Артамон Матвеев спешил и возвращался в столицу как на подвиг. По «Запискам» Андрея Артамоновича Матвеева, он говорил, что «до последней минуты своей или тот их бунт пресечет», или «живот свой за своего природного государя отдаст, токмо чтоб его глаза при его притружденной старости большаго злополучия не увидали»[379].
Смута 1682 года
Смутой назвали события 1682 года современники. Самый ценный для историков делопроизводственный документ, рассказывающий о знаменитой «Хованщине», — записная книга Разрядного приказа — открывался короткой записью: «190-го (1682-го) смутнае время»[380]. О Смуте размышлял и Сильвестр Медведев, автор другого сочинения — «Созерцание краткое», мимо которого также не может пройти ни один исследователь событий 1682 года. «Вопрошение было у мудрых сицево, — писал ученый монах и философ Сильвестр Медведев, цитируя далее самого Аристотеля: — „Которым делом смута и мятеж в государстве делается?“». И отвечал на этот вопрос примерно так же, как понимали другую Смуту — начала XVII века: «Егда честные люди и в государстве заслуженые, от чинов великих и честных откиненные, а мелкие люди бывают подвзыщенныя»[381].
На свой счет мог бы отнести эти слова и Артамон Матвеев, но они предназначались отнюдь не для него. В конце царствования Федора Алексеевича чувствовали себя отодвинутыми в тень бояре князь Иван Андреевич Хованский и Иван Михайлович Милославский, с именами которых связывали заговор против избранного на царство Петра.
К классической Смуте отсылает и роковая дата выступления — 15 мая, день памяти «новомученика» царевича Дмитрия, погибшего в Угличе в 1591 году. История сделала круг, и 91 год спустя, день в день, совершатся другие события, изменившие ход русской истории. Выступление стрельцов и солдат в Москве было начато против «новых Годуновых» и «губителей царского рода» (как назвал их Сильвестр Медведев), а превратилось в новую историческую драму, приведшую к завершению истории Московского царства…
Приезд Артамона Матвеева в Москву сразу вернул ему положение первого «ближнего человека» в царском окружении. Царица Наталья Кирилловна, опекавшая юного царя Петра, тоже нуждалась в таком опытном советнике и помощнике в делах. Фактически на ближайшие годы именно она должна была стать «регентшей» при новом царе. И царица Наталья Кирилловна сразу воспользовалась своим правом. Распоряжения о возвращении из ссылки «Артемона Сергеева сына Матвеева» и ее родного брата Ивана Кирилловича Нарышкина были сделаны уже в день смерти царя Федора Алексеевича 27 апреля. Как позже выяснится, на беду обоим возвращенным ссыльным, так как именно они станут жертвами выступления стрельцов в Москве.