Боярин Матвеев пытался остановить хорошо ему знакомых стрельцов напоминанием об их службах при подавлении «коломенского шума» в 1662 году. Но прежние пожалования «янычарам» царя Алексея Михайловича были забыты, выданный когда-то щедрый царский рубль давно потратили…[391] Никакие аргументы на толпу не действовали, разогнать вооруженных стрельцов, собравшихся в Кремле, тоже было некому. Оставалось уговаривать их разойтись. И если бы не существовало никакого заговора, наверное, этим всё и могло бы завершиться. Но целью вооруженных людей в Кремле оказалась расправа с неугодными боярами.
Думая остановить вооруженных людей, патриарх Иоаким «пойде к ним на низ», но это было воспринято враждебно, стрельцы закричали, что не ждут «ни от кого советов». Запомнился и еще один грозный стрелецкий крик: «что пришла уже самая пора, кто нам надобен разбирать». Роковую ошибку совершил младший Долгоруков, князь Михаил Юрьевич, неосторожно решивший от увещеваний перейти к угрозам. Он и был убит восставшими первым. Так была пройдена невидимая граница, символом которой всегда было Красное крыльцо.
В мирное время членам Государева двора, ожидавшим на этом месте царских указов, запрещалось обнажать оружие и ссориться друг с другом, уважая честь царского дворца. Для участников бунта все ограничения были сняты первой кровью, и они устремились во дворец, где раньше если и бывали, то в составе безмолвных стрелецких караулов под началом своих полковников. Началась расправа как с заранее выбранными жертвами, так и попадавшимися под руку царедворцами.
Драматизм случившегося снова помогает понять описание событий у Сильвестра Медведева: «И склонивши напред себя копии, и со всяким оружием яровидно зело на крылцо по леснице мимо святейшаго патриарха пойдоша в верх и со всех стран по стенам и по лесницам, яко звери, в государской дом потекоша». Царица Наталья Кирилловна «в велице страсе» пошла «в полаты своя», а остальные «ближние люди и всякого чина вси, убоявшеся, начаша бежати и хоронитися, кто камо возможе». Поразительная картина разбегающихся кто куда и «метающихся» «сверху на землю» придворных под натиском вооруженной толпы — подобно тому, как некогда пришлось поступить загнанному заговорщиками самозваному царю Дмитрию…
Боярин Артамон Сергеевич Матвеев до последнего оставался рядом с царем Петром. Всё произошло очень быстро; по рассказу его сына Андрея Артамоновича, Матвеева убили, «из рук царских похитивши». Какая-то борьба началась еще в царском дворце. За Матвеева пытался вступиться боярин князь Михаил Алегукович Черкасский, первым, по решению Думы, выходивший увещевать восставших. Пытаясь заслонить Артамона Сергеевича и находившегося, видимо, совсем рядом царя Петра, князь Черкасский упал на боярина. Ворвавшиеся во дворец бунтовщики схватили Артамона Сергеевича Матвеева и расправились с ним на месте. Неизвестно, мертвого или полумертвого его сбросили с Красного крыльца «на площадь против Благовещенского собора». Стрельцы перед этим обрезали древки, чтобы было удобнее колоть врагов, а потом добивали их бердышами, рассекая тела на части…[392]
Суд в те дни был заменен правом толпы на расправу, ее справедливость подтверждалась демонстрацией на Красной площади отрубленных голов и рук под казачьи крики: «Любо». Конечно, неспроста зазвучали на Пожаре повторяющимся эхом голоса разинских наследников. Стрельцы на словах хотели предотвратить Смуту, но сделали всё, чтобы она началась. Как говорил автор «Созерцания краткого», «а за смутою погибель государству последует, из малыя бо искры огня великий пламень происходит»[393]. Вооруженная толпа взяла власть в столице в свои руки и еще три дня расправлялась с назначенными во «враги» боярами и дьяками, диктуя окружению царя Петра свою волю.
На другой день стрельцы снова пришли «с ружьем» ко дворцу и потребовали выдачи «дохтуров Степана жида да Яна», то есть лекарей Аптекарского приказа Стефана фон Гадена (до плена и крещения носившего имя Данила) и Яна Гутменша. Оба они лечили царя Федора Алексеевича, и, возможно, кто-то вспомнил обвинения, ставшие предлогом для удаления боярина Матвеева из дворца. Ибо Стефан фон Гаден и был тем самым «доктором Стефаном» из дела Артамона Матвеева, о котором было известно, что он вхож в боярский дом. Потом, оправдывая свои расправы, стрельцы сочинили целый «приговор», снова объединявший дело боярина Матвеева и иноземных докторов: «А Артемона Матвеева и Данила Дохтура, и Ивана Гутменша, и сына Данилова [побили] [за то], что они на ваше царьское пресветлое величество злоотравное зелье, меж себя стакався, составливали; и с пытки он Данила в том винился». Из этого фальшивого «приговора» становится понятно, почему на следующий день после бессудной расправы над Артамоном Матвеевым, 16 мая, добивались выдачи доктора-иноземца. Испуганный «Данила-дохтур» был пойман «в нищенцком образе» в Немецкой слободе и казнен после пыток[394]. Продолжали искать и сына Артамона Матвеева, но тому удалось спрятаться и спастись, иначе бы его ждала ссылка в Сибирь[395].
Останки Артамона Матвеева, иссеченные бердышами, как и поруганные тела других жертв казней, несколько дней лежали на Красной площади под сильным стрелецким караулом. По рассказу Андрея Артамоновича Матвеева, живший в дому его отца крещеный «арап» по имени Иван, сохранивший верность своему хозяину, «смело пришел на ту Красную площадь и дерзновенно приступя, собрал того господина своего тело в простыню; в чем никто из них стрельцов ему не возбранил». Стыдно ли караульщикам стало на минуту, но почему-то именно арапу Ивану разрешили позаботиться о христианском погребении Матвеева, что и произошло чуть позже в приходской церкви Николы, что на Столпах. На его гробнице была размещена надпись, повествующая о судьбе и страданиях погибшего «ближнего боярина» Артамона Сергеевича Матвеева:
«7190-го году маииа в 15 день на памиат убиение святаго благовернаго царевича Димитриа московскаго и всеа России, волею всемогущаго и всесилнейшего царя царем Бога, в смутное времиа от воров и бунтовщиков убиен бысть раб Божий шестилетный страдалец скончався мучинески ближний болярин Артемон Сергеевич Матвеев, три дни пребыв в царствующем граде Москве свободився из обшаго соблюдения и из заточения из Пустоезерскаго острогу в 4 день, убо скончася венцем страдания, поживе ж всех от рождения своего лет, 57, погребен бысть месяца тогож в 18 день, на память святых мученик Петра и Дионисия и иже с ними, в лето от сотворения мира, 7190 году от Рождества де по плоти Бога слова, 1683-го (так в тексте; надо: 1682-го. — В. К.)»[396].
Память, оставленная Артамоном Сергеевичем Матвеевым в делах царства, оказалась противоречивой. Историк Василий Татищев говорил о нем: «…сильной, но тайной времянщик у его величества был и во многих тайных розысках и следствиях употреблялся»[397]. Но, говоря о казни боярина Матвеева, даже Сильвестр Медведев, принадлежавший к «партии» царевны Софьи, не мог не отдать ему должное: «…иже бе человек остр в разуме, и гражданским делом искусен зело»[398].
Самодержавие и «ближние люди» московских царей XVII века
Самодержавие — коренное явление российской истории. Без понимания характера царской власти нельзя постичь особенности развития страны и мировоззрение людей, живших в эпоху Московского царства. Известна идущая из давних времен поговорка: «Царь хороший, бояре плохие». Обычно она воспринимается как доказательство «царистских иллюзий» народа, недовольного властью. Действительно, разинское: «бояр выводить из Москвы» — говорит о надеждах на царя, обязанного избавиться от неугодных бояр, обвиненных в неправедном суде, корыстолюбии и измене. Убрать одних и приблизить других: справедливых, бескорыстных и верных. И если царь в какие-то времена лишен надежных советников, тогда и вмешивался «мир», восставая против бояр, требуя их казни.
Но откуда взялась сама идея необходимости доброго царского «совета», без которого ничего в государстве не «строится»?
Рядом с московскими великими князьями, а потом и царями всегда были «ближние люди». Их первенствующее место завоевывалось в Боярской думе благодаря аристократическому происхождению и давности службы. В этом случае, как и в случае с местничеством, существовали определенные правила, нарушить которые царь не мог. В Думе должны были присутствовать старшие князья Мстиславские, Шуйские, Воротынские, Трубецкие, Одоевские, Голицыны, представители родов оболенских, суздальских, ростовских и ярославских князей и старомосковского боярства. Боярская дума — важный инструмент, позволявший великим князьям и царям управлять Русским государством в XV–XVII веках. Пожалованные в Думу бояре получали в управление Казну и Дворец, назначались воеводами московского войска и вели дипломатические переговоры с иностранными державами, ведали судом, учетом и распределением собственности, сборами налогов.
Выделение одного или двух-трех «ближних людей», больше других участвовавших в совете с царями, — естественное продолжение опыта управления с помощью Боярской думы. Выбор царя оспаривать не могли, но возвысившиеся над другими царские советники начинали испытывать на себе давление боярских «партий», стремившихся провести своих родственников в ближний круг царя, где распределялись должности, раздавались щедрые царские пожалования за службу. Иногда «ближние люди» своим присутствием в Думе нарушали сложившееся правило учета родословного старшинства. В этом случае всё их влияние держалось на поддержке царя, выделявшего таких советников среди других бояр. Как только эта поддержка уходила, исчезало и влияние на дела «ближнего человека», и дальше его судьба могла быть очень незавидной.