При дворе юного царя Михаила Федоровича ближний царский круг стал состоять преимущественно из Романовых и их родственников. Несмотря на смертную вражду, Романовы многому учились у Бориса Годунова. Главные принципы формирования Думы — происхождение и давность службы — остались неизменными, как во времена династии московских великих князей. Только преимущество при назначениях в Думу стали получать аристократы из родственных Романовым родов. Появился новый чин «спальников» — «комнатных людей», служивших во дворце[399], входивших в круг приближенных людей. Со временем определилась роль первого «ближнего человека» — князя Ивана Борисовича Черкасского, ставшего руководителем правительства царя Михаила Федоровича.
Михаил Романов официально стал первым «самодержцем». С 25 марта 1625 года была введена новая печать, где к изображению двуглавого орла добавили корону, и «на печати и в подписи» в «государьском имянованье» появилось слово «самодержец»[400]. Однако такая перемена имела отношение прежде всего к отказу царя от совета с представителями разных «чинов» на земских соборах. Отношения царя и бояр строились на прежних основаниях, разве что добавился еще совет с другим великим государем, как называли отца царя патриарха Филарета. Бояре при царе Михаиле Федоровиче могли попадать в опалу, но их больше не казнили из-за одного царского гнева, как было при Грозном. Самодержец на троне по-прежнему нуждался в боярском совете и не мог обходиться без него. И это было не только правом, но и обязанностью царя, неписаным ограничением царской власти.
«Ближние люди» были одновременно и «сильными людьми». Право сильного основывалось на исключительном значении членов Боярской думы. Царская милость и пожалования боярам часто были, как тогда говорили, «не в образец». Оборотной стороной становился произвол, превращавший ближних царских советников в людей, недоступных для любого суда, как это произошло с боярином Борисом Ивановичем Морозовым. Противодействие «мира» «сильным людям» стало основой московского бунта 1648 года и выступлений в других городах. «На Москве продадут власть», как говорилось в коллективной челобитной восставших, требовавшей от царя Алексея Михайловича убрать из своего окружения Морозова и других мздоимцев. Воля народа не могла подменить собой волю царя, но именно тогда родилась фундаментальная правовая норма, включенная в Соборное уложение 1649 года: «суд и росправа» должны быть «равными» для всех. Конечно, такое правило только декларировало принцип справедливого суда, но «сильные люди» с этого времени перестали находиться под защитой вековой традиции отношения к приближенным царя, которым всё было позволено.
Царствование Алексея Михайловича укрепило институт «ближних людей». Возрождение частного совета царя с «ближними боярами» было обусловлено обстоятельствами начала царствования. По-другому царь не мог действовать, над ним довлело вынужденное обещание московскому «миру» об устранении от дел боярина Бориса Ивановича Морозова. Другая организация высшего управления потребовалась и в новых исторических обстоятельствах, связанных с призванием под «высокую царскую руку» Войска Запорожского в 1654 году, во время большой Русско-польской войны 1654–1667 годов. Условия войны диктовали необходимость непосредственного участия царя в военных и дипломатических делах. Царские решения обсуждались только с самыми доверенными людьми, иногда во время «государевых походов», а не традиционно в Московском Кремле.
Внешним символом нового порядка стало создание Тайного приказа — личной канцелярии царя Алексея Михайловича. Царь выдавал «азбуку» — особый шифр для переписки с немногими придворными, чей совет он ценил выше других. Такой чести удостаивались Афанасий Лаврентьевич Ордин-Нащокин и сменивший его во главе посольских дел Артамон Сергеевич Матвеев. Царь делился с Артамоном Матвеевым делами, обсуждавшимися в Думе, когда он был еще только стрелецким полковником. Обычно Алексей Михайлович следил за тем, чтобы ничего из обсуждавшегося с ним в разговорах не выходило дальше стен царского дворца. Поэтому есть только одно объяснение такого доверия к Матвееву: он никогда не разочаровывал царя и умел хранить тайны.
Имя «ближнего человека» и боярина Артамона Сергеевича Матвеева сегодня основательно подзабыто. Но он, конечно, не заслуживает такой участи. Путь Артамона Матвеева, сына дьяка, до высот его положения в Боярской думе предвещал перемены, когда служба царям станет главнее родового старшинства. Матвеева, как когда-то Бориса Годунова, называли «канцлером», точно так же его можно назвать и «временщиком», хотя у этого понятия стойкое отрицательное значение. «Время» Матвеева в первой половине 1670-х годов использовалось им не столько для себя, сколько для царской службы. Артамон Матвеев умел предвидеть развитие событий и заранее принимал меры, особенно когда он повлиял на выбор царем Алексеем Михайловичем в жены царицы Натальи Кирилловны. Рождение в царской семье нового наследника, царевича Петра Алексеевича, в итоге оказалось единственным шансом на продолжение династии Романовых.
Боярин Артамон Сергеевич оставался сыном своего века. Как и все, он понимал, что родственные и служебные связи с Нарышкиными укрепят положение его рода. Точно так же думали и оттесненные Матвеевым от трона родственники первой жены царя, Милославские, вместе с другими родовитыми боярами. Они не простили Артамону Матвееву влияния на ход династических дел и устранили его из Боярской думы сразу после смерти царя Алексея Михайловича. Но еще до своей опалы Матвеев успел заложить основы благополучия двора молодой царицы Натальи Кирилловны и ее детей. С Артамоном Матвеевым связано, пусть робкое и малозаметное для окружающих, открытие дверей царского дворца в Европу. Именно Матвеев подарками царевичу Петру затейливых «немецких» вещей, карет и «караблей», книг и гравюр повлиял на воспитание будущего царя, что сказалось в свое время, не случайно названное петровским. Почитатели Петра Великого обязаны помнить, что без Матвеева всё могло сложиться иначе!
События «Смуты» 1682 года завершили большой исторический период, связанный со становлением династии Романовых. Самые жуткие страницы гражданской войны начала XVII века повторились в день памяти царевича Дмитрия 15 мая 1682 года, когда снова произошла большая трагедия. С гибелью Артамона Матвеева и других бояр, с которыми олицетворялось царствование Алексея Михайловича — князя Юрия Алексеевича Долгорукова, князя Григория Григорьевича Ромодановского, порвалась «связь времен». И символично, что перед самой гибелью Матвеев находился рядом с юным царем Петром, оберегая его от толпы, ворвавшейся в царский дворец. Стрельцы, диктовавшие свою волю в выборе царей, настоявшие на соправлении Петра Алексеевича и Ивана Алексеевича, оказались не спасителями, как они себя хотели представить, а могильщиками Московского царства. И случилось это очень скоро, как только царь Петр I полностью получил власть в свои руки. Тогда-то он и расправился с врагами своей матери царицы Натальи Кирилловны Нарышкиной и отомстил за смерть Артамона Матвеева ненавистным ему стрельцам.
Следующие «ближние люди», оставшиеся во власти, как во времена регентства царевны Софьи, так и при Петре I, одновременно принадлежали еще старому и новому времени. Боярин князь Василий Васильевич Голицын — советник царевны Софьи, дипломат, заключивший Вечный мир с польским королем в 1686 году, в том же году дал вкладом колокол в церковь Покрова в своей подмосковной вотчине в Медведкове[401]. Его титул в это время, повторенный в записи на колоколе, звучал как «царственные большие печати и царственных великих дел оберегатель» и «ближний боярин и наместник Новгороцкой». Хотя глава армии во время Крымских походов в чем-то уже похож и на фаворитов при дворах цариц и императриц XVIII века. В нем, хотя и с оговорками, можно видеть предтечу Разумовского, Орлова, Потемкина. Александр Данилович Меншиков в своей всегдашней готовности к «денщицким» услугам царю Петру I отчасти повторил судьбу Артамона Матвеева. Однако «светлейший князь» и «полудержавный властелин» Меншиков, сражавшийся рядом с царем Петром под Полтавой в 1709 году, полностью олицетворял собой уже новую эпоху создания Российской империи.
Институт «ближних людей», существовавший со времен становления московского самодержавия, оказался чрезвычайно устойчивым и жизнеспособным. Иногда и цари нуждаются в дружеском общении и поддержке, а не только во всеобщем подчинении. Для подданных присутствие «ближних людей» рядом с царем тоже оказывалось важным. Священный характер царской власти, делавший царя судьею во всех делах, уравновешивался боярским советом. «Ближние» люди были обязаны доносить царю о главных нуждах и чаяниях царства. Как только «ближние» и «сильные» люди забывали свой долг, «мир» требовал от царя перемен. В ход шло составление коллективных челобитных царю и подметных писем с требованиями казнить мздоимцев и изменников.
Очень остро значение «фаворитов» и «временщиков» обсуждалось в 1730 году. То была заметная историческая развилка, когда делался выбор между сохранением самодержавного характера царской власти (что и произошло) и робкими попытками ее ограничения. Правда, как проницательно пишут современные исследователи истории знаменитой «затейки верховников», предложенные альтернативы должны были насаждаться теми же привычными средствами «единодержавия». Одним из ярких публицистических памятников того времени (созданным уже через какое-то время после событий 1730 года) стала записка Василия Никитича Татищева «Произвольное и согласное рассуждение и мнение собравшегося шляхетства русского о правлении государственном». Татищев приводил свои возражения на звучавшие в 1730 году аргументы против «единовластного правительства». Одно из них касалось избрания царями во «временщики» недостойных приближенных, «равно самовластных» царю, которые «наипаче знатных и заслуживших государству ненавидят, гонят и губят, а себе ненасытно имения собирают». Василий Никитич Татищев соглашался, что от фаворитов «иногда государство много бед терпит». Но относил это больше к странам с другим государственным устройством: «Сие более в республиках случалось, как о древней греческой и римской истореи читаем». Перечисляя примеры из недавней российской истории, он ссылался на то, что от «временщиков» бывал не только вред, но и польза. Исторические оценки многих упомянутых Василием Татищевым царских приближенных разных времен уже поменялись, но здесь важно, что само существование «фаворитизма» в окружении царя признаётся первым русским историком значимой чертой власти московских самодержцев: