– Батюшки светы! – ахнула Арина Григорьевна, открыв калитку, которую с недавнего времени стали на ночь запирать от лихих людей.
Впереди стояла улыбающаяся Еленка с белым свёртком на руках, за её спиной скалил зубы под чёрными усами Павел с чемоданами, и какой-то бородатый хмуроглазый мужик стоял.
– Федя, Ваня, – заголосила Арина, отступая и то прижимая руки к груди, то сразу обеими приглашая нежданных гостей входить, – гляньте, кто пожаловал! Настя, папаша!..
Из дома во двор посыпались кое-как одетые Саяпины. С криками: «О-о! Нашего полку прибыло!» – заобнимали, зацеловали Черныхов. Из соседней усадьбы прибежала бабушка Таня, тоже закудахтала. Арина Григорьевна перехватила у Еленки белый свёрток, раскрыла конвертик и заворковала:
– А кто это у нас тут такой хорошенький? А у кого это глазки голубенькие? А волосики-то чёрненькие, а носик-то пупырышкой?
Обитателю свёртка, видимо, оценка носика не понравилась, и по двору разнёсся басовитый рёв. Еленка вырвалась из объятий бабушки Тани, ринулась к своему чаду:
– Кака-така пупырышка? Где ты пупырышку увидала?!
Она отобрала у матери свёрток, прижала к груди, и рёв мгновенно прекратился. Арина с восхищением смотрела на дочь:
– Мамка! Как есть мамка! Красава!
Все окружили их, Саяпины старались заглянуть в конвертик, одобрительно цокнуть языком, а Еленка раскраснелась, довольная, слегка покачивала драгоценный кулёк; цветастый платок, покрывавший голову, сполз на плечи, золотые волосы сияли под утренним солнцем, и бабушка Таня, стоявшая рядом с Ариной, сказала негромко:
– Богородица, да и только!
– Чё? – очнулась от любования дочерью Арина.
– Прям Богородица наша Еленка, – повторила бабушка.
– Ну, ты скажешь, мамань! – слабо возразила Арина, а сама подумала: «И верно, вылитая Богородица. Хоть икону пиши, не хуже Албазинской получится».
Последним к свёртку подошёл дед Кузьма, тоже довольно цокнул и спросил:
– Ну, и как кличут это чудо-чудное?
– Ванечка! – чуть слышно отозвалась смущённая Еленка.
– Как-как?
– Иваном его кличут, – громко сказал Павел. – Иван Павлович Черных!
– Это в честь меня? – обрадовался Иван. – Вот не ожидал! Спасибо!
Во всё время этой суматохи спутник Черныхов стоял в стороне с небольшим чемоданчиком в руке и с улыбкой наблюдал за происходящим. К нему подошёл Фёдор:
– Еле узнал тебя в бороде. Здорово, Митрий!
– Здравствуй, Фёдор.
Они обнялись. Фёдор обратился ко всем:
– Прошу любить и жаловать. Это – Дмитрий Иванович Вагранов, наш с Ваней старый боевой товарищ. А это, Митя, мои самые что ни на есть ближайшие: батя Кузьма Потапович, тёща Татьяна Михайловна, супруга моя дорогая Арина Григорьевна и невестушка Анастасия Степановна. Есть внук, Кузя маленький, но он, пожалуй, ещё спит в теремке без задних ног. И давайте-ка, бабоньки мои ро́дные, беритесь за дело. Всем есть хочется! Ваня, тащи Кузину люльку, Ваню маленького положим, приглядывать будем. А мне с Митей да Пашей поговорить надобно. Ну и, конечно, батя с нами.
Все разбежались, занялись чем указано. Ванюшку в люльке устроили в тенёчке, а Фёдор с отцом и сыном и Павел с Дмитрием заняли скамью под клёном. Еле уместились. Саяпины достали трубки, а приезжие заявили, что не курят.
– Мы – не казаки, – сказал с усмешкой Павел.
– Да как же так… – попытался оспорить Иван, но дед Кузьма цыкнул на него:
– Человек сам решат, какого он роду-племени.
– Ладно вам, – остановил начавшуюся было свару Фёдор. – Дело есть поважней. И перво наперво вопрос к вам, Паша и Митя: чего ради вы тут объявились?
– Ну, ты не загинай: чего ради, чего ради! – запыхтел дымом дед Кузьма. – Пашка всё ж таки зять твой, внука привёз…
– Погоди, батя. Митя мне тоже не чужой. Можа, роднее Павла… – Фёдор помолчал и вздохнул: – Их полиция ищет. Я в Хабаровске случа́ем узнал.
– Ты в своём уме? – Дед поперхнулся дымом и закашлялся. – Чё они, нагрезили чего? Не воры, поди.
– А вот кто они, пущай сами скажут.
Павел с Дмитрием переглянулись, Вагранов кашлянул в кулак.
– Мы, конечно, не воры. Но вы, наверно, знаете, что в России революция, что девятого января царские войска расстреляли рабочих, которые с жёнами и детьми шли к царю с просьбой о помощи…
– Чё такое? – вскинулся дед Кузьма. – Да быть того не могёт, чтобы царь-батюшка…
– Тихо, батя, тихо, – остановил отца Фёдор. Глянул на Ивана – тот от сказанного Дмитрием просто остолбенел: то ли тоже ничего не знал, то ли за царя оскорбился – и продолжил: – По всей России народ бунтует, где-то больше, где-то меньше. Обнищали люди из-за войны, голодают… У нас, я слыхал, рабочие на заводах тоже бастуют.
– Дык они часто недовольны: платят, мол, мало. Казаки в станицах тож поразорялись. Служба. Одни бабы да малолетки на хозяйстве.
– Вот видите, – сказал Павел. – Мы с Дмитрий Иванычем в мастерских железнодорожных насмотрелись. Люди за гроши мантулят, а хозяева только подгоняют: давай, давай!.. А царь…
– Царя не трожь! – Это сказал уже Фёдор. – Нас много, а он – один. Губернаторов и то, почитай с полусотню, а чиновников вообще не счесть, и все воруют да обманывают. Чё ж он один-то против них? Ему помогать надобно.
– Разогнал бы всю эту камарилью, – усмехнулся Вагранов. – Власть-то у него самодержавная: что хочу, то и ворочу. Войну с япошками затеял, сколько народу положили, а ради чего? Они там капиталы нажили на крови народной, а помазанник Божий ни при чём? Если он возле себя терпит всякую сволочь, да ещё и потакает им, кто ж тогда он сам? Так что бросьте, товарищи, его защищать! Лучше оглянитесь на своих казаков. У вас вон дом крестовый, с подклетью, даже с мансардой, хлева, амбары, огород богатый, а они порой на хлебе да воде, в избушках засыпных, дранью крытых, а то и в землянках, как первопоселенцы.
– Мы с Татьяной первопоселенцы, и чё? – возник дед Кузьма. – Живём теперича как люди, в своих домах. Не в хоромах, а всё ж таки! Работать надобно, а не фазанов гонять.
– Теперь понятно, почто вас полиция ищет, – криво улыбнулся Фёдор. – А нам-то чё делать? Мы, поди-ка, присягу давали верой и правдой служить царю и Отечеству. По этой присяге мы должны вас скрутить и сдать власти.
– Поступайте, как совесть велит, – сказал Дмитрий, а Павел кивнул, подтверждая слова старшего товарища.
– Эй, мужья и гости дорогие, – позвала Арина, – давайте к столу. Опосля наговоритесь.
Стол был, как говорится, на скорую руку: аржаные лепёшки с мёдом, яйца, сваренные вкрутую и порубленные с зелёным луком, вяленая кабанятина с хреном, молоко из погреба и домашний квас. Ну, и чай, конечно, какой же казачий стол без чая – сливана[6] или затурана? Было кое-что и покрепче, чтоб лучше елось и пилось. Но на завтрак не больше чарки. Ради встречи.
После завтрака приезжих отправили отдохнуть к бабушке Тане, благо у неё дом после бегства Чаншуня целыми днями пустовал: она большую часть дня проводила у Саяпиных, помогала Арине по хозяйству. Хозяйство было не то чтобы большое – две лошади, корова, пара кабанчиков, десяток куриц с петухом, а кроме того, огород в четверть казённой десятины, – однако всё ухода и внимания требовало.
При всём при том бабушка успевала и в своей усадьбе потрудиться – хватало хлопот с той же козой Катькой или с грядками огуречными, – но всё-таки после смерти ненаглядного Гришеньки и отъезда Марьяны не любила одиноко в доме засиживаться. Потому даже обрадовалась, что гостей к ней определили. Проводила к себе, отправила Еленку с дитём наверх, а Павла и Дмитрия позвала в горницу, где на одной из свободных от окон стене висели шашка и ружьё мужа, на другой – рядом с его живописным портретом – портрет графа Муравьёва-Амурского, литографии бухты Де-Кастри с парусными кораблями (в этой бухте геройски погиб отец её Гришеньки); божница с лампадой была заставлена иконами, среди которых выделялась икона Николая Чудотворца. Всё это беглым взглядом охватил Дмитрий Вагранов, в то время как Павел тяжело уселся за стол и охватил голову руками.
– Что будем делать, брат? – глухо, из-под рук, спросил он. – Как видишь, верноподданные Саяпины могут сдать, особо не заморачиваясь.
– Я так не думаю, – спокойно сказал Дмитрий. – Саяпины – люди честные, порядочные. Не сдадут, хоть и понимают, что мы прибыли с задачей поднимать казаков против самодержавия.
– Самодержавие – это чё за штука така? – поинтересовалась Татьяна Михайловна из кухни.
– Это когда вся власть в руках одного человека, – откликнулся Дмитрий, сев по другую сторону стола, – и над ним, как нам говорят, никого, кроме Бога, нет. Но поскольку Бога тоже нет, значит, он на самом на верху.
– Ишь как, Бога нет! – Бабушка вошла в горницу с плошкой, полной выпечки: там были и коршуны с черёмухой, и блюдники, и шаньги с творогом. Пахли так, что у гостей слюнки потекли. – Угощайтеся. – Поставила плошку и села напротив, положив на стол морщинистые руки. – А кто ж, окромя Бога, смог бы и землю, и солнце, и нас, бедолаг, сотворить?
– Наука знает, а мы – люди неучёные, – усмехнулся Дмитрий. – Сдаётся мне, уважаемая Татьяна Михайловна, что вы нас сюда позвали не о сотворении мира говорить.
– Чё верно, то верно: не за тем. Как я своим неучёным умишком поняла, вы сюды не от полиции прибежали, а хотите казаков амурских супротив власти взбулгачить. Токо ничё у вас не выйдет.
– Это почему? – поднял голову Павел.
– Ты, Пашенька, от земли давно оторвался, да она тебе не больно-то интересна, потому как не знашь ты её.
– Не знаю, ну и чё?
– А то, что у народа щас страда уборочная, заготовки на зиму, ему не до вашего самодержавия. Вот зима-зимушка позёмку завьёт, найдутся охотники, а нонеча надобно вам в какой-нито схрон уйти.
– Какой схрон, бабушка? Партия нас агитировать за революцию послала, а не по схронам прятаться. – Пашка аж кулаком пристукнул по столу, да так, что плошка подпрыгнула и опрокинулась – вкусняшки по скатёрке рассыпались.