ёзном. А по большому счёту, жену он любил.
Впервые что-то такое Павел почувствовал в те необыкновенные минуты, когда увидел, как она, обнажённая и прекрасная в своей обнажённости, летит над урезом воды на радужных крыльях брызг и кричит: «Свобода-а-а!..» До того момента она ему просто нравилась, он начал с ней заигрывать в пику Цзинь, не предполагая, что игра может перейти во что-то большое и серьёзное, но это случилось, и оказалось, что такое преображение удивительно и прекрасно. Хотя, подолгу находясь вдалеке от неё, начинал чувствовать нехватку внутри себя чего-то важного, без чего жизнь становилась тусклой и унылой, и внимание невольно задерживалось на молодых красивых женщинах, пусть на короткое время, но возбуждая мужское естество.
– Ну, наконец-то, – не сдержался он, увидев выходящую из ворот госпиталя Марьяну.
– Замёрз? – весело спросила она. – А нечего было напрашиваться в провожатые.
Он приобнял её за плечи, и они пошли по слабо освещённой улице с редкими прохожими. Госпиталь входил в комплекс Центральной больницы, но находился на территории Старого города, а квартира инженера Вагранова – на Бульварном проспекте, в Новом городе. Надо было подняться на виадук, переброшенный через железную дорогу, обойти Центральную больницу по Новоторговой, выйти к Бульварному и по нему идти до Технической улицы.
Где-то далеко, должно быть, на Китайской, в царстве магазинов и ресторанов, играла духовая музыка, взрывались разноцветные петарды и наверняка было празднично и весело. Павел не отказался бы посидеть там в какой-нибудь недорогой забегаловке, но он был уверен, что Марьяна откажется, скажет, что устала, а на самом деле просто у них нет денег, ни одной лишней копейки, ни одного ляна.
«Вот почему так, – думал он, – кто-то вкалывает до потёмок в глазах и получает за свой труд гроши, а кто-то даже пальцем не пошевельнёт, а карманы набиты ассигнациями?»
Павел не углублялся в дебри товарно-денежных отношений, разработанных товарищем Карлом Марксом, хотя и считался слушателем кружка, который взял в свои руки Дмитрий Вагранов. Для ненависти к богатеям ему вполне хватало двух классов церковноприходской школы.
Размышляя о несправедливости жизни, Павел не обратил внимания, что их догнала двуконная упряжка с распахнувшими крылья розвальнями. Обратила Марьяна; она успела выдернуть из муфты, в которой согревала руки, свой неизменный браунинг и даже выстрелила в огромную серую тень, спрыгнувшую с розвальней (тень охнула и свалилась на снег), но несколько других теней навалились, скрутили и бросили в сани. Рядом уложили раненого, он был без сознания. А может, уже и умер. Упряжка развернулась и помчалась по засыпанной снегом целине в сторону пригорода Фуцзядяня.
Павел попытался заговорить с похитителями, но никто не отвечал на его вопросы, и он прекратил это занятие.
– Как ты думаешь, кто это? – вполголоса спросила Марьяна.
– А ты не догадываешься?
– Я бы сказала, что братец Цзинь, больше, похоже, некому.
– Сяосун посчитался бы со мной. Ты-то ни при чём.
– Кто его знает!
Где-то на полпути до пригорода похищенным надели на головы мешки. Мерно стучали копыта по промёрзшей земле, скрипел снег под полозьями саней, время от времени всвистывал кнут, какая-то из лошадей получала свою порцию бодрости, и розвальни ускорялись, но ненадолго. Лошади то ли устали, то ли были от природы ленивы, но похитителей это мало беспокоило, никто ни разу даже не ругнулся, что казалось странным, на русских не похоже. Значит, подумал Павел, везут их, скорей всего, китайцы, а вот куда и зачем – вопрос, может быть, интересный, но желателен ли ответ? Как бы он не оказался слишком неприятным. Впрочем, как и о чём тут ни думай, для хорошей придумки пока что нет, как говорит Дмитрий, информации.
Остановились. Сильные руки вытащили похищенных из саней и куда-то повели. Скрипнули двери, пахнуло тепло – лицо ощутило его даже сквозь мешок. Ноги нащупали ступеньки, ведущие вниз. Снова скрип, теплом обдало всё тело, двери позади глухо хлопнули, и через пару секунд были сняты мешки.
Марьяна и Павел оказались в большом помещении, освещённом двумя керосиновыми лампами, подвешенными над длинным столом. Вся его столешница была заставлена блюдами и тарелками с разнообразной едой. Тут были традиционные поросячьи ножки в кисло-сладком соусе (его запах ни с чем нельзя было спутать), жареные утки в зелени, видимо, по-пекински, лепёшки, скорее всего, соевые, жареный арахис, плошки с варёным рисом, тушёная капуста со свининой и много-много ещё всякой всячины, наполняющей помещение ароматами, от которых во рту моментально появилась слюна, а желудок напомнил, что время ужина вступило в полную силу.
За столом восседали на лавках десять человек неопределённого возраста, но с чёткими различиями национальности. Пятеро китайцев, трое русских и два монгола (хотя, может быть, бурята). В торце стола на небольшом возвышении стоял стул с высокой спинкой, на нём расположился Ван Сяосун. Будучи самым молодым, он, тем не менее, явно вёл себя как хозяин и глава этой мужской компании.
– Заждались мы вас, гости дорогие, – задушевно сказал Сяосун. – Прошу садиться и отведать, что нам боги послали – и ваш Христос, и наш Будда… – Он указал на свободные места на лавках.
Марьяна не смогла скрыть сарказма:
– Это ты нас так пригласил на ужин? С мешками на голове?!
– Ну, мне же надо скрыть, где мы находимся. На всякий случай. Вдруг вы сбежите и приведёте полицию. Вы садитесь, садитесь. И вы, сюнди, тоже, – обратился Сяосун к похитителям, стоявшим за спиной похищенных.
– Она Гурана ранила, – сказал один из них.
– Серьёзно? – спросил Сяопин.
– Чуть пониже, и было б в сердце. Его к Знахарю унесли.
– Разберёмся.
Тем временем Марьяна села на свободное место, посадила рядом Павла; затем выбрала тарелки и плошки с рисом, на рис положила поросячьи ножки, полила соусом, чтобы пропитать им рис, разломила одноразовые берёзовые палочки и с аппетитом принялась есть.
Павел вздохнул и последовал её примеру.
– Скажи, Сяосун, – утолив первый голод, спросила Марьяна, – что означают твои слова «вдруг вы сбежите»? Разве нас не доставят домой?
– Конечно, нет, – рассмеялся главарь. Его поддержал разноголосый дружный хохот «братьев». – По вашей вине погибли два наших брата, третьего сегодня ранили, и неизвестно, выживет или нет. Кто за них расплатится? Придёт час, Дмитрия тоже поймаем.
– Мы вас не трогали, вы сами нарвались, – возразила Марьяна.
– Ну, с тобой особый разговор. На тебя поступила заявка, и мы тебя отправим с холодного севера на тёплый юг.
– Кавасима! – догадалась Марьяна. – Выходит, Сяосун, ты ненавидишь русских и в то же время служишь злейшим врагам Китая.
– Людям я не служу, а выполняю заказы за определённую плату. А для японцев или китайцев, или даже англичан с американцами – мне, знаешь ли, всё равно. Только для русских ничего делать не буду. В том числе и для тебя. Не говоря о Черныхе, за которым должок тянется с девятисотого года.
Павел, который в течение разговора Марьяны с Сяосуном усердно насыщался, перестал жевать и нахмурился.
– Я тогда был совсем другим человеком, – угрюмо-виновато сказал он.
– Учитель сказал: «Люди могут забыть, что вы сказали. Могут забыть, что вы сделали. Но никогда не забудут, что вы заставили их почувствовать». Так что не надейся на искупление.
– И что ты мне сделаешь? Убьёшь?
– Паша, будь начеку, – вполголоса произнесла Марьяна.
Они сидели на самом краю лавки. Чтобы Павлу хватило места, Марьяна вынуждена была прижиматься к широко рассевшемуся здоровенному монголу. Тому было жарко, он распахнул халат, и она увидела засунутый за широкий пояс люгер[17]. Восемь патронов, отметила Марьяна, маловато. Однако рассчитывать на большее не приходится. Начинать надо с Сяосуна, без него эта компания куча мяса.
– Чего толкаешься? – сварливо повернулась она к Павлу и боком толкнула товарища так, что тот свалился с лавки.
За столом захохотали. Только Сяосун прищурился и усмехнулся.
Красный от злости Павел вскочил и дёрнул Марьяну за пальто. Чтобы не упасть, она ухватилась за монгола. Тот вздумал проявить рыцарство и придержал рукой её за плечи. В одно мгновение люгер оказался в руках Марьяны, а на мушке пистолета – Сяосун.
Грохнул выстрел. Марьяна прежде никогда не промахивалась, не сомневалась в результате и на этот раз. И действительно, китайца выстрелом как ветром сдуло. Его «братья» повскакивали с мест, хватаясь за оружие, однако их остановил спокойный женский голос:
– Запомните, сюнди, лишнее движение – лишняя дырка. Поняли? Очень хорошо! Паша, двигай на выход.
Павел не ответил, а из-за спины Марьяны появилась рука, железные пальцы сжали её кисть с люгером с такой силой, что хрустнули кости. Она выронила пистолет, обернулась и встретилась – глаза в глаза! – с Сяосуном.
«Макака!» – подумала она и потеряла сознание.
Цзинь с сыном вернулась в Харбин после 12 февраля, праздника наступления Года Красной Обезьяны. Она похоронила отца, Ван Сюймина, убитого в праздничные дни неизвестными грабителями, продала остатки мастерской и навсегда распрощалась с Яньтаем.
Двери им открыл Дмитрий Вагранов, который уже второй месяц жил в полном одиночестве и неведении о судьбе Марьяны и Павла Черныха. В полиции, куда он обратился на другой день после их исчезновения, только развели руками. В городе бесследно исчезали люди, а зацепок не было ни в одном случае. Дмитрий, рассвирепев, многоэтажно обматерил полицейское начальство, за что был посажен в «холодную» на несколько дней.
Выйдя на свободу, мужчина попытался сам что-либо разузнать, но выяснил лишь одно: в городе действует интернациональная банда во главе с китайцем по кличке Макака, но это ему и так было известно. Он вынужденно смирился, а при появлении хозяйки квартиры обрадовался как одичавший без родителей мальчишка, попытался Цзинь обнять и поцеловать, но та уклонилась от нежностей и сразу расставила всё по своим местам: