онимали, что на пустом месте они не случаются. Следовательно, у каждого была своя предыстория.
У Вильгельма – это провалы наступлений на разных фронтах, попытки задирать Авеля. А чем лично кузен вызвал злобу Каина? Конечно, отречением от престола, тут двух мнений быть не может. Накануне на стол германского императора лёг текст этого самого отречения – разведка сработала на отлично!
О, этот текст! Он резанул прямо по сердцу! «В дни великой борьбы с внешним врагом, стремящимся почти три года поработить нашу родину…» Придумал же словечко – «поработить»! Была нужда порабощать огромные ледяные пространства, непригодные для жизни цивилизованного человека! Нет, милый кузен, не умеешь управлять – нечего сваливать вину на других.
«…Начавшиеся народные волнения грозят бедственно отразиться на дальнейшем ведении упорной войны…». Ещё бы не отразились, когда у тебя кругом нехватка: снарядов, оружия, хлеба, товаров… Так заставь подданных работать, а не флагами размахивать! Нет, ты, видите ли, почёл за благо отказаться от престола, перевалить ярмо на брата да ещё советовать ему управлять «в единении с народом». Что же сам всюду заявлял: «Такова моя воля!»? Самодержец хренов! А братец-то не дурак, тут же отказался! Хорошо хоть Временное правительство заявило, что будет воевать до победного конца, а там посмотрим.
Но что за псы пастушьи разорвали бедного Авеля? Живёт в своём Царском Селе под охраной, как у Бога за пазухой, да ещё, как докладывала разведка, просит разрешения выехать с семьёй в Англию, к кузену Джорджи. То-то близняшка обрадуется!.. Да, псы… Есть на него псы – Троцкий, Ленин и прочие большевики. Напрасно, что ли, мы позволяем им выехать из Швейцарии? Вот пусть и рвут этого злосчастного Авеля! Но сначала его армию… Что он там о ней пишет?
«Жестокий враг напрягает последние силы, и уже близок час, когда доблестная армия наша совместно со славными нашими союзниками сможет окончательно сломить врага». То-то его доблестная армия топчется на месте по всему фронту, а славные союзники ждут, когда русские костьми лягут за их интересы. Дурак ты, дорогой Ники, не разбираешься, кто твой настоящий враг, кто при удобном случае вонзит тебе нож в спину. Уж никак не «жестокий» Вилли!
Вильгельм отложил текст отречения в сторону и взялся за фронтовые сводки – не мог себе отказать в знакомстве с новостями, хотя врачи настоятельно предлагали не портить настроение перед завтраком, это плохо сказывается на пищеварении. Оно у императора барахлило после прорыва Юго-Западного фронта войсками генерала Брусилова, когда казалось: вот ещё Россия напряжётся, и Восточный фронт Тройственного союза посыплется в тартарары. Слава Богу, у властей России не хватило ума на военное дожатие, а на доведение Ники до отречения – хватило, и теперь германский император может спокойно читать фронтовые сводки.
…У Георга на столе тоже лежал текст отречения («Интеллидженс сервис» не зря ела свой сэндвич с беконом) вместе с информацией, что член российской Государственной Думы некий Гучков намерен поставить вопрос об отправке семьи бывшего монарха к родственникам в Англию. А родственник-то кто? Он, Георг Пятый! Мало того что он сам кузен Ники, так и жена Николая Виктория Алиса Елена Луиза Беатриса Гессен-Дармштадтская – внучка королевы Виктории, следовательно, сестра его, Георга. Далёокая родственница! Вот такая confusion[34]! М-да-а…
Правительство готово дать согласие на приезд Романовых, но не вызовет ли это недовольство народа? Британцы очень ревниво относятся к чести королевской семьи, а тут – отрёкшийся монарх с весьма неоднозначной историей правления. Одна Ходынка[35] чего стоит! И вообще, кузен Ники был нужен, чтобы воевать с Германией, а теперь, когда российское Временное правительство обязалось вести войну до победного конца, зачем Англии он сам и его неприлично порядочное семейство? Авель должен умереть, а Великобритании следует сменить династию, чтобы полностью отмежеваться от Романовых и Саксен-Кобург-Готов. Вот королевская резиденция – замок Виндзор – красиво звучит. Чем не название новой династии?
17 июля 1917 года Георг V своим указом учредил династию Виндзоров.
Семье Николая II было отказано в приёме в Великобритании. Её отправили в Тобольск, подальше от возможного гнева населения, затем – в Екатеринбург, где ровно через год, 17 июля 1918 года, она была расстреляна большевиками.
Каин убил Авеля. Не сам, но руку приложил.
– Вот уж кого не ожидал, так это вас собственной персоной.
Сяосун убрал в кобуру браунинг, с которым наготове вышел в прихожую на условный сигнал дверного звонка: три коротких, один длинный и снова два коротких.
Кавасима нажал невидимую кнопку, и тонкий стилет ускользнул в правый рукав серой суконной куртки, ничем не отличающейся от рабочей одежды портовых грузчиков. Штаны и чулки с кожаными тапочками также были самыми обычными. Только на голове не традиционная коническая соломенная шляпа, а суконная фуражка с жёстким козырьком – такие недавно вошли в обиход грузчиков.
– Проходите, господин майор, – пригласил Сяосун по-японски.
– Полковник, – сказал Кавасима. – Но называй меня просто Ли. И на «ты».
– Как скажешь, Ли, – с едва заметной усмешкой согласился Сяосун. – Ну, тогда, может, лучше говорить по-китайски.
– Пожалуй, – согласился гость.
Сяосун прикрыл дверь в спальню, где хныкал маленький Шаогун под колыбельную песенку матери, и провёл Кавасиму на кухню.
– У тебя всё, как на русской кухне, – хмыкнул полковник, присаживаясь к столу. – Они тоже так гостей принимают.
– Я пятнадцать лет жил в Благовещенске и много русского усвоил. На кухне удобно, располагает к общению. Есть хотите… хочешь?
– Нет, спасибо. И чаю не надо, я ненадолго.
– Слушаю тебя. – Сяосун тоже сел за стол.
– Должен сказать, что ты – молодец. За столь короткое время вырос до начальника личной охраны председателя Госсовета республики. В каком ты звании?
– Майор.
– А где твои хунхузы? Не разбежались после падения империи?
– С чего бы им разбегаться? Они все на нужных местах. Охрана председателя Дуань Цижуя и президента Фэн Гочжана, само собой, вся из моих людей, есть они и в управах. Короче, когда понадобится, по одному сигналу вся Маньчжурия будет в наших руках.
– В наших руках, – поправил японец.
Сяосун промолчал.
– Теперь будет другое задание. У тебя есть кому передать свой пост?
– Есть, но нужно основание.
– Сделай себе длительную командировку. Тебе известно, что Россия принимает тысячи китайцев на различные тыловые работы. Подбери группу и завербуйся под видом рабочих. В России грядёт ещё одна революция, а за ней неизбежна гражданская война. Нам важно знать, на какие силы они будут опираться. Постарайся выдвинуться в руководители. Большие, маленькие – неважно. В гражданской войне огромное значение имеет жестокость по отношению к противнику. Убить своего достаточно сложно, а вы будете там чужие, вам это просто. Убивайте без жалости, вам зачтётся. Вас будут бояться и подчиняться беспрекословно. Русских ты ненавидишь, а убивать, ненавидя, очень просто.
– Я с гражданскими не воюю, – хмуро сказал Сяосун.
– Запомни: на гражданской войне гражданских не бывает.
Голос Кавасимы звучал ровно, но что-то в нём настораживало, какая-то ледяная дымка будто обволакивала каждое слово.
Сяосун это хорошо почувствовал. Он подумал, оглянулся на шум из спальни (маленький Шаодун простудился и часто просыпался с плачем), подождал, пока Фэнсянь его укачает, и задал, наверное, главный вопрос:
– А что мы за это будем иметь?
– Резонно. Отвечаю с полной гарантией: когда мы придём в Маньчжурию, вы будете иметь всё.
Доктор оказался прав: не довелось Ивану Саяпину две недели отлёживать бока на вагонной полке. От госпиталя в городке, названия которого Илья не запомнил, до железной дороги, где-то с десяток вёрст, они с Иваном добрались на телеге по утопающему в весенней грязи просёлку. На станции повезло: в первом же поезде, идущем к Москве, нашёлся сердобольный пожилой кондуктор. Даже не спрашивая проездных документов, посадил их в свой закуток, ещё и чаем горячим поил. Правда приставал с расспросами про немцев, австрийцев – что, мол, за люди, чего к нам лезут, – и было заметно, что огорчался от неумения казаков рассказывать.
До Москвы добрались за трое суток. Поезд часто останавливался, напоминая казакам, как они прорывались к Харбину. Иван пил порошки, выданные доктором, и понемногу свежел лицом и увереннее двигался. Илька на остановках всеми правдами и неправдами добывал пропитание. Госпитальный интендант выдал им денег на дорогу из расчёта по рублю в день на человека. В прежние-то времена хватило бы не только на еду, а и на пиво, но сейчас всё было по-другому. Илька убедился в этом уже к вечеру первого дня.
Поезд остановился то ли на разъезде, то ли на крохотной станции. Илья выглянул в окно и увидел, что у вагонов выстроился ряд торговок и торговцев простенькой снедью типа домашних пирогов и солений-варений. Во рту сразу набежала слюна, а в животе зашевелился голодный червяк, требуя его заморить.
– Дядька Ерофей, – обратился Илья к кондуктору, – сколько стоять будем.
– А хрен его знает, – отозвался тот, размачивая в стакане чая чёрный сухарь. Это была его излюбленная еда: четыре сухаря и четыре стакана чая, иногда вприкуску с рафинадом. Видать, поэтому он сам был словно сухарь, только что не чёрный, а землистый. – Мы тут никогда не стояли.
– А-а, ладно, я не отойду.
Илья спрыгнул со ступеньки и лицом к лицу столкнулся с толстой бабой в распахнутом кожушке, из которого выпирала мощная грудь. Цветной полушалок сполз с черноволосой головы на широкие плечи. В руках баба держала плетёную из прутьев корзину, полную огромных жареных пирогов, у ног, упрятанных в лапти, стоял кадушок с солёными огурцами.