– Нет, – опустив глаза, чуть слышно сказала она и ещё пуще покраснела, запунцовела вся.
– Ой, как здорово ты, Илюшка, придумал! – радостно воскликнула Елена и бросилась обнимать Катю. – Поздравляю!
Катюша ответила на объятия, но слёзы вдруг потекли в два ручья из сияющих глаз.
– Ты чё, подруга? – испугалась Елена.
– Это я от радости, – прошептала Катя. И добавила: – Илюша замуж позвал.
– А ты-то как? Согласна?
Забывшись, Елена свои вопросы задала громко, да так, что на неё уставились все – и дети, и Илья. Катя посмотрела на них и ответила неожиданно так же громко:
– Я согласна.
Илья аж подпрыгнул и закружился на месте, сначала один, потом подхватил Катю, та – Елену, в круг тут же вклинились дети, не понимая, в чём дело, но радуясь вместе со всеми. Весёлый хоровод еле уместился в комнате.
Остановил его стук в дверь. Еленка была ближе всех к двери, она и открыла. Открыла и отшатнулась: на пороге стоял Ван Сяосун. В китайской рабочей одежде: холщовые рубаха и штаны, но ногах – чулки и тапки, на голове – шапка тюрбаном.
– Здравствуй, Еленка… То есть Елена Фёдоровна. – Он широко улыбнулся.
– Нихао, Сяосун, – медленно, ещё не придя в себя, ответила она. – Ты откуль взялся?
– Услышал, что в России люди требуются, вот и приехал. И знакомых привёл. О, Илья Паршин тоже тут! Здравствуй, Илья!
– Привет, коли не шутишь. – Веселье Ильки угасло при постороннем. – Мы пойдём, однако.
Он взял Катю за руку, и они вышли. Ребятишки сбились в кучку в уголке, исподлобья следили за взрослыми. Сяосун помахал им рукой, улыбнулся – они на улыбку не ответили.
– А что, Павла дома нет?
– По делам ушёл. Ты проходи, чё встал на пороге? Может, чаю выпьешь?
– Спасибо, не надо. Я тоже пойду. Потом увидимся. Мы тут, наверное, надолго.
– А не далековато от границы забрались?
– Так мы разве далеко? Наши собратья по всей России разошлись. Везде наша помощь нужна.
– То и плохо, что сами не справляемся.
Иван Михайлович Гамов, молодой черноусый мужчина с умными серыми глазами на чуть скуластом лице гурана[36], лёгким шагом по скрипучему снегу направлялся на улицу Северную. На важное собрание войскового правления не явились отец и сын Саяпины, члены правления, и войсковой атаман счёл необходимым, и уж тем более незазорным, навестить их дома лично. Авторитет ветеранов амурского казачества многие годы был незыблем, и нередко бывало, что веское слово подъесаулов Саяпиных становилось решающим. Тем более они были нужны Гамову сегодня, когда на карту поставлена судьба власти в области и городе.
Благовещенский Совет рабочих и солдатских депутатов при участии волостных комиссаров, опираясь на решение IV крестьянского съезда (очень хорошо подготовленного большевиками), объявил о роспуске избранных законным порядком областной земской управы и городской думы, а заодно потребовал упразднить добровольную гражданскую милицию и изъять у населения оружие. Земская управа и дума отказались подчиниться столь наглому покушению на законную власть. Их поддержали забастовкой служащие государственных учреждений и Госбанка. Положение усугубилось арестом командира земской милиции штабс-капитана Языкова и группы японцев из добровольной дружины, созданной для охраны собственности довольно значительной японской диаспоры. Вся милиция поднялась в ружьё, вмешались правление войска и японский консул, и большевики, ощущая нехватку сил, отступили: арестованных освободили.
Впрочем, это была не первая атака на демократию. Поползновения большевиков к захвату власти в городе и области начались сразу же, как только стало известно, что органы земства и местного самоуправления не признали октябрьский переворот и остались верны демократическим принципам. Поначалу и Благовещенский Совет, в котором верховодили меньшевики и эсеры, заявил: «Власть в Амурской области до издания законов Учредительным собранием должна принадлежать земской управе, а в городе Благовещенске – городскому самоуправлению». Но большевики распропагандировали демобилизованных солдат и безработных, добились переизбрания Совета, и 31 декабря 1917 года временный исполком возглавил большевик Мухин.
На втором областном съезде земства демократы предложили создать Народный Совет, в который вошли бы представители всех политических сил. Идею поддержало вновь избранное на IV Большом войсковом круге правление Амурского казачьего войска во главе с Гамовым, однако большевики не желали делить власть и выступили категорически против. 4 февраля они попытались захватить город явочным порядком, выставив солдатские караулы в самых важных точках города, проведя обыски и аресты, главным образом офицеров из недавно образованного «Союза борьбы с анархией». От расправы арестованных спасло своевременное появление милиции. Срочно созданная комиссия проверила обвинения в отношении офицеров и признала их надуманными.
Обыск был произведён и в гостинице, где жил Гамов. Возмущённый атаман явился на заседание исполкома Совета и потребовал немедленного освобождения арестованных, снятия караулов и извинений за обыск.
Несмотря на то что в помощь Совету из Хабаровска прибыл организатор большевистских переворотов Краснощёков со своей командой, за спиной атамана незримо маячили вооружённые казаки, и Мухин, оценив обстановку, процедил:
– Извинения за обыск приносим, а караулы несут охрану от черносотенцев и контрреволюционеров. Снять не можем. И офицеров отпустить не можем, поскольку они и есть контрреволюционеры.
– Охрану несут городская милиция и гражданские добровольцы, – спокойно парировал Гамов. – Поэтому потрудитесь отдать распоряжение о снятии караулов. Письменное. Что касается офицеров, комиссия доказала их невиновность. Извольте исполнять.
Мухин оглянулся на Краснощёкова, но тот промолчал. Председатель областного исполкома сверкнул глазами и написал распоряжение.
Таким образом демократический Благовещенск дважды не допустил переворота и оказался единственным городом на Дальнем Востоке (да, пожалуй, и во всей России), не склонившим покорно голову перед большевистским насилием. А Иван Михайлович Гамов показал себя твёрдым и решительным в критические минуты. Казаки убедились, что он достоин атаманской булавы, что в отстаивании народных прав и свобод он готов идти до конца, невзирая на опасности и лишения.
Однако, бывает, жизнь ставит человека в условия, какие и придумать невозможно, и тогда прежние устои могут дать трещину, а то и вовсе разрушиться. Похоже, именно в такие и попал сейчас войсковой атаман.
21 февраля земцы, думцы и правление войска с утра приступили к созданию Народного совета, которому предполагалось передать всю власть в городе и области. По этому вопросу и проводилось экстренное заседание правления, на которое не явились Саяпины. Конечно, простого большинства членов правления было достаточно для участия в Народном совете, однако Гамов, освоивший в Государственной думе основы демократии, желал большинства конституционного, то бишь двух третей голосов за принятое решение. Без этого – он свято уверовал – дело рано или поздно рухнет. Саяпинских голосов как раз и не хватало.
Гамов поспешил к ним домой, потому что мухинцы, снова отказавшись от приглашения войти в Народный совет, стали рассылать по учреждениям солдатские наряды. Снова запахло захватом власти. Городская управа опять призвала граждан встать на защиту своей свободы.
– Стой!
Поглощённый мыслями о разворачивающихся здесь и сейчас исторических событиях, Иван Михайлович не понял, что хриплый простуженный окрик относится к нему.
– Кому сказано: стоять!
Гамов оглянулся: его догоняли два солдата с винтовками наперевес. Остановился, разглядывая их обмундирование: потрёпанные шинели, комковатые папахи, на ногах – грубые ботинки и обмотки. Пожалел: мёрзнут, поди, бедолаги, мороз-то нынче разыгрался не на шутку. Много их скопилось в Благовещенске, демобилизованных и дезертиров, голодных и оборванных, жаждущих следовать призыву большевиков «Грабь награбленное!». Опора советской власти, усмехнулся он навстречу налетевшим, запыхавшимся, краснолицым от мороза.
– Чего лыбишься?! Кто таков?! Предъяви доку€мент!
– А вы кто такие, чтобы у граждан документы требовать?
– Мы – революционная власть!
– Вла-а-сть, – иронически протянул Иван Михайлович. – А мандат у вас есть?
– Вот наш мандат! – они дружно выставили винтовки.
«А Мухин их неплохо выдрессировал», – подумал атаман.
– Я – Гамов Иван Михайлович, войсковой атаман Амурского казачьего войска, – чётко выговаривая каждое слово, произнёс он.
– А на тебе не написано, что ты – атаман, – осклабился один из них, сутулый, звероватый, похожий на вставшего на дыбы медведя. – Нет доку€мента – топай с нами в штаб. Там разберутся, какой ты атаман. Ишь, разоделся бур жуйчик!
Иван Михайлович и впрямь мог сойти за успешного предпринимателя, купца первой гильдии или фабриканта. По случаю крепкого мороза он надел бекешу, этакий чекменёк на овчинном подкладе, смушковую папаху и меховые сапоги с барашком по верху голенища. Тепло и легко, на лютую зависть этим бесприютным солдатам.
В этот момент он запоздало посожалел, что благовещенские демократы, эти говорливые интеллигенты, упустили возможность перетянуть на свою сторону солдатскую массу, а большевики наобещали им всякой всячины за счёт богатых «буржуйчиков», ослепили глаза лёгкой добычей, они и ринулись за обещанным, теряя остатки разума. А могли бы встать железной стеной перед бандами низвергателей империи, разрушителей великого государства.
Заложив руки за спину, глядя исподлобья на солдат, он ещё обдумывал, как поступить, но вдруг послышался скрип саней, лошадиное фырканье и понукание «но, но!». Из-за угла вывернула упряжка – лошадь и розвальни, нагруженные стогом сена. На верху стога восседали два казачонка, а рядом с розвальнями вышагивала высокая широкоплечая фигура в полушубке и пимах с вожжами в одной и кнутом в другой руке. Из-под лохматой бараньей шапки на Гамова и солдат посмотрело угрюмое рыжебородое лицо с повязкой на одном глазу. Никак Иван Саяпин?!