Ближние соседи — страница 40 из 42

Первая атака на большевиков захлебнулась. Вторая и третья – 24 февраля – лишь добавили потери среди атакующих, и Вертопрахов, по приказу Народного совета, временно прекратил попытки.

На два дня установилось негласное перемирие. Богатые горожане потихоньку – так, на всякий случай – побежали с семьями в Сахалян. Командиры отрядов пытались использовать время для обучения своих подопечных хотя бы основным правилам поведения в бою, но толку было мало. В городе чувствовалось что-то вроде апатии. Гамов объявил всеобщую мобилизацию, но ряды защитников свободы пополнились незначительно.

А вот большевики действовали быстро и энергично. Во-первых, они создали военно-революционный комитет во главе с Катуниным-Агибаловым. Комитет немедленно организовал Объединённый революционный отряд из солдат, матросов и рабочих, командование отрядом возложили на большевика Аксёнова. Со станции в Бочкарёво комитет сообщил о положении дел во все точки, докуда могли дотянуться, прося о помощи, в окрестные деревни и сёла разослали агитаторов, обещая крестьянам хорошую поживу в богатом городе. И помощь к ним пошла потоками: по железной дороге эшелонами с оружием и сторонниками советской власти, по зимним трактам и просёлкам обозами с продуктами.

С обозами «посчитаться с городскими богатеями» шли крестьяне, главным образом парни, вооружённые охотничьими ружьями, топорами и вилами. Владивосток прислал 500 демобилизованных солдат с четырьмя пушками и двенадцатью пулемётами. Чита выслала 15 платформ с орудиями и снарядами. Никольск-Уссурийский – целый полк, Хабаровск – 1200 красногвардейцев, к которым в Бочкарёво присоединился отряд китайских рабочих во главе с Ваном Сяосуном. Для общего руководства приехали члены Дальневосточного краевого исполкома Губельман и Минаев.

За два дня в Астрахановке собралась целая армия, не менее 15 тысяч человек. Подбадриваемая ежедневными митингами, на которых с зажигательными речами выступали Губельман, Минаев и другие большевики, она просто полыхала от нетерпения покончить с белыми, как стали называть тех, кто осмелились не признавать советскую власть. После окончания перемирия она отбила ещё три попытки благовещенцев атаковать, а ранним утром 27 февраля перешла в наступление.

Большевистские отряды входили в город тремя колоннами. Одна по берегу Зеи вышла к Бурхановской и Корсаковской улицам, вторая мимо ипподрома – на улицу Театральную (часть её повернула к вокзалу), третья – по Новотроицкому тракту до Игнатьевского шоссе и там разделилась: одна часть пошла в обход города с севера к тюрьме, чтобы освободить сидящих там членов исполкома и Краснощёкова, другая повернула к вокзалу. Военно-революционный комитет знал, что у вокзала засели наиболее боеспособные группы белых, и их следовало уничтожить в первую очередь. Для отличия от белых сторонники советов нацепили красные банты на грудь и такие же повязки – на рукава, стали называться красными.

Тюрьму взяли без единого выстрела. Однако вместе с освобождёнными большевиками на улицы города вырвались сотни уголовников. Они мгновенно сориентировались в обстановке, обзавелись красными повязками, начали разоружать горожан и группами пошли по дворам «наводить революционный порядок», попутно занимаясь «ревизией» магазинов и лавок.

Колонне, наступающей по Корсаковской и Бурхановской, попытался противостоять отряд гимназистов-старшеклассников и служащих, охранявших перевоз через Зею. Один из красных, будущий командующий партизанской армией Безродных, вспоминал: «Тем временем наша рота, двигавшаяся по Корсаковской улице, отрезала белогвардейцев, защищавших берег Зеи от остальных “защитников города”. Окружённые с трёх сторон белые бросились бежать через сад туристов на китайскую сторону Амура, но поставленный на берегу Амура пулемёт быстро покончил с ними. На льду осталось около двухсот убитых белогвардейцев». Позже многие тела погибших были спущены в проруби быстрого Амура.

На китайскую сторону побежали не только гимназисты. Никогда не воевавшие и даже не умеющие стрелять горожане бросали оружие и уходили с позиций сначала по домам, а потом, уже семьями, тоже в Сахалян. По льду Амура шли повозки, нагруженные детьми и вещами. Не были исключением даже казаки. Они отличались от горожан лишь тем, что не бросали оружие: казак без оружия уже не казак.

Отчаянно дрались офицеры на вокзале, но силы были слишком неравны. Погибли три четверти состава защитников, остальные отступили в город и тоже ушли через реку.

Перебрались в Сахалян и войсковое правление вместе с атаманом, и члены Народного совета. Перевезли туда же ценности из Государственного банка на сумму около 40 миллионов рублей золотом, что позволило красным обвинить Гамова в присвоении народных денег, хотя на самом деле ценности были сохранены от грабежа. Как писала в годовщину событий газета «Амурское эхо»: «…этой мерой были спасены от большевиков десятки миллионов, и они лишились главного лакомого куска, из-за которого шли на город…».

К концу дня весь Благовещенск был уже в руках красных, и началось то, что позже некоторые свидетели и исследователи назовут резнёй и массовым грабежом.

Красногвардейцы и те, кто под них подделывался, врывались в дома, лавки и магазины, убивая всех, кто пытался противодействовать, хватая всё маломальски ценное и громя ненужное. Крестьяне, привозившие красным продукты, нагружали подводы и сани мебелью, одеждой, граммофонами с пластинками, посудой и прочими хозяйственными принадлежностями, отправлялись домой и снова возвращались, чтобы продолжить «пир победителей».

Убийства в эти дни стали обыденностью, они пьянили своей безнаказанностью. В домах и во дворах валялись трупы не только мужчин, но и женщин, стариков, детей, убитых чаще всего не пулями, а штыками, ножами и даже простыми вилами. Кровью напитывался мартовский снег, кровь глушила в людях всё человеческое, и наружу лезла звериная натура, обнажая клыки и когти.

Фёдор Иванович Чудаков так её и представлял, эту натуру, в виде клыкастого и когтистого чудовища, с пастью, из которой капала кровавая слюна. Совершенно потерянный, он бродил по городу, и его почему-то никто не трогал: то ли узнавали в нём знаменитого и уважаемого журналиста, то ли своим видом он напоминал городского сумасшедшего, а они тоже как бы под покровительством свыше. Он вернулся домой, где ждали жена Варвара Ипполитовна и шестилетняя Наташа, без единой царапины, но с выжженной дотла душой.

– Варенька, это – Армагеддон! – переступив порог, произнёс Фёдор Иванович голосом, лишённым какой-либо окраски, и упал без сознания.

Варвара Ипполитовна привела мужа в чувство с помощью нашатырного спирта, уложила его на диван. Фёдора Ивановича трясло, он метался, звал на помощь, покрывался испариной, потом затих. Варвара Ипполитовна с Наташей на коленях сидела у него в ногах. Она устала и, кажется, задремала. Очнулась от голоса Фёдора, спокойного и твёрдого.

– Я, Варенька, взглянул сегодня в зеркало и увидел морду зверя. Страшного, кровавого. Это – конец моего пути!

– Мы – с тобой. – Голос Варвары Ипполитовны тоже был спокоен и твёрд. – Я уложу Наточку спать, и мы побудем вдвоём.

– Хорошо.

Днем 1 марта случайно зашедший к Чудаковым журналист нашёл мёртвыми всю семью: самого Фёдора Ивановича, его жену-учительницу Варвару Ипполитовну и шестилетнюю дочку Наташу. Осталась записка: «Ко всем. Прощайте! Уходим от вас честными и чистыми: на наших руках нет крови. Будьте счастливы! Да здравствует разум! Фёдор Чудаков. В.И. Чудакова. 28 февраля 1918 г.»

Благовещенск, сам растерзанный схваткой красных и белых, был потрясён. Талантливейший поэт и сатирик, всю свою недолгую жизнь боровшийся с самодержавием, не принял большевистский переворот и не захотел быть к нему причастным даже косвенно. Похороны семьи Чудаковых собрали сотни людей, превратились в манифестацию против насилия, и большевики, уже крепко взявшие власть в свои руки, не решились ей помешать.

Многие годы спустя никто не может сказать, сколько жертв принесло противостояние красных и белых, особенно разгул погромов, когда город был многократно изнасилован бандами победителей и мародёров и уже никогда не вернулся к прежней жизни. Советские историки насчитали всего 250 убитых и 400 раненых с обеих сторон, а свидетели событий говорят о тысячах трупов, которых собирали и складывали штабелями, без различия белых и красных. Не исключено, что бо́льшую часть погибших унесли воды Зеи и Амура, как за 18 лет до этого – китайцев.

38

– Прячьтесь! – ворвался в дом Иван. – Все прячьтесь! Красные бандиты идут, никого не жалеют.

Он стоял в дверях, забыв закрыть их за собой, в прихожую змеями вползал холод.

Дед с Фёдором, Арина с Настей и приехавшая в гости Елена сидели на кухне, чаёвничали. Набатное появление Ивана застало их врасплох. Однако не всех.

– Как это прячьтесь?! – вскакивая, рявкнул дед Кузьма. – Али мы не казаки?!

Ноги – по возрасту, всё ж закончил девятый десяток лет – держали уже плохо, но вперевалку онтаки прошёл в горницу, Фёдор – за ним. Сняли со стены, с ковра, шашку и винтовку. Шашка именная, дедова, с надписью «За храбрость», дед и взял её, Фёдор проверил затвор винтовки, пошёл в кладовую за патронами.

– Дети где? – нервно спросил Иван у Насти.

– У нас, – ответила Елена. – Играют.

– Бёгом туда! Спрячьте их и сами спрячьтесь!

– Настюхе только и бегать, – кивнула Елена на выпирающий живот снохи. – Я пойду.

– А ты? – Иван взял жену за плечи, заглянул в глаза, поцеловал: – Иди, лада моя, прячься в подклете. За бочками, за ящиками, сиди тише мыши.

Настя тихо заплакала и ушла. Иван тоже пошёл было в кладовую за своей винтовкой.

– Сынок, а мне что делать? – спросила вслед Арина Григорьевна.

Иван обернулся:

– Ой, мама, прости, задумался и не заметил тебя. Иди с Настей.

– Там двоим не спрятаться. Я уж тут, с вами. – Она грустно улыбнулась: – Я ли не казачка! Мы с твоим отцом в одногодье родились, вместях и помирать будем.