Он говорил так сладко, что казалось, будто изо рта у него течёт мёд. Но глаза были злыми, холодными, они пронзали насквозь.
— Константин, — послышался напряжённый голос деда. — Нам пора ехать.
— Иду, — отозвался я и кивнул Юсупову: — Благодарю за интересную беседу, князь.
— Не стоит благодарности, — криво улыбнулся тот. — Удовольствие было… взаимным.
— А где Нина? — спросил я у деда перед тем, как сесть в машину. Не заметил её среди прочих родственников.
Дед улыбнулся.
— Полагаю, уже в Барятино. Как подобает хорошей хозяйке, немедленно после окончания церемонии помчалась готовить дом к торжественному приёму.
Кажется, у меня вырвался стон.
— К приёму?
— А как же? — удивился дед. — Конечно. Такое событие! Его нельзя не отметить. Это попросту неприлично. В обществе нас не поймут.
— И как долго будет продолжаться празднество? — сумел задать вежливый вопрос я. Хотя на язык рвались совсем другие слова.
— Неделю. Возможно, две.
— Сколько?!
От моего возгласа шофёр за рулем подпрыгнул. Шофёр был незнакомый, его наняла Нина. Трофим — бледный, как полотно — сидел на пассажирском сиденье. Дед сказал, что жизнь его вне опасности, но возвращаться к водительским обязанностям пока не стоит. Трофим, судя по ревнивым взглядам, которые бросал на своего заместителя, так не считал.
Дед добродушно рассмеялся. Похлопал меня по плечу.
— А тебя, оказывается, все-таки можно поразить до глубины души! Я уж, грешным делом, начал думать, что у моего нынешнего внука вместо нервов и впрямь стальные канаты… Я пошутил, не беспокойся. Уже понял, что пребывание в обществе тебя тяготит. Забегая вперёд, скажу, что рано или поздно тебе придётся к этому привыкнуть. Такого рода мероприятия — важная составляющая часть жизни любого аристократа. Но пока, делая скидку на твои привычки, мы с Ниной стараемся максимально оградить тебя от них. Приём ограничим сегодняшним вечером. Завтра гости начнут разъезжаться, и наш быт войдет в прежнюю колею.
— Очень на это рассчитываю, — буркнул я, откинувшись на спинку сиденья. — Мне ведь, если не ошибаюсь, скоро предстоит сдавать экзамены.
— Рад, что ты об этом помнишь.
— Сложновато забыть о том, о чем в течение последних двух дней не напомнил только ленивый. Сколько времени осталось до экзаменов?
— Около месяца.
— Отлично. Через неделю я буду готов.
— О… — дед посмотрел на меня с уважением.
Взглянул на шофёра и Трофима, повёл рукой. Нас отделила от передних сидений искрящаяся завеса.
— До сих пор у меня как-то не было времени поинтересоваться уровнем твоего образования. Рад, что дела обстоят настолько хорошо. Ты успел изучить все необходимые материалы?
— Даже не заглядывал.
— Но… — непонимающе нахмурился дед. — А как же тогда?..
— В своём мире я закончил пять классов средней школы. Ну, почти пять — из интерната сбежал в апреле, пару месяцев не доучился. Но полагаю, этого более, чем достаточно.
Дед смотрел на меня изумлённо.
— Что? — развёл руками я. — Ты пошутил — я пошутил. Счет сровнялся.
— То есть… — медленно проговорил дед. — Твоё образование — всего пять классов?! Это правда?!
— Зато очень много коридоров, — обнадёжил я.
Во взгляде деда появилась уже настоящая паника.
— Но… Как же…
— Перед тем, как призвать, ты не просил меня выслать резюме, — напомнил я.
— Не спорю. — Дед поник. — Но я полагал, что…
— Что без надлежащего образования добиться того, чего добился в своём мире я, невозможно? — усмехнулся я.
— Пожалуй, так.
— Что ж. Сожалею, если расстроил. В последний раз я садился за парту в пятом классе. И не сказать, чтобы даже в те годы много времени уделял учебе. В основном был занят тем, что отбывал наказания — за грубость, непослушание и неподобающие выходки. Наказывали нас, отправляя трудиться на пользу интерната. Пока мои ровесники учились, я драил полы, кидал уголь в котельной и расчищал от снега двор. Временами отлёживался в лечебнице — телесные наказания тоже были в ходу.
— А потом? — дрогнувшим голосом спросил дед. — После интерната?
— О, после интерната я прошёл широкий курс самых разных наук. Например, рукопашный и ножевой бой. Владение любыми видами огнестрельного оружия. Взрывное дело. Вождение транспортных средств любого типа. Создание вооружённых бандформирований. Подготовка террористических актов. Техника ведения допросов…
— Довольно, — взмолился дед.
Я пожал плечами и замолчал.
— Ты… никогда об этом не рассказывал.
— Ты никогда не спрашивал.
— Но мы… То есть, ты всё это время был так занят…
— Передо мной стояла задача, которую нужно было выполнить. Я это сделал.
— А теперь…
— А теперь передо мной стоит новая задача. — Я повернулся к деду. — Знаешь… В это, возможно, нелегко поверить. Но у меня был самый лучший учитель из всех, кого только можно представить. Сама жизнь. Она научила меня, что невыполнимых задач не бывает. Бывает мало времени на подготовку. И последнее, чего бы мне хотелось — это тратить его на торжественные приёмы.
Вернувшись домой, я увидел в своей комнате аккуратно разложенные на диване белоснежную рубашку, синие брюки и странный длиннополый пиджак того же цвета. Рядом — открытую коробку с лежащим в ней галстуком-бабочкой. Одежду для приёма мне уже приготовили.
Я вздохнул и направился в душ. Выйдя, принялся одеваться.
До сих пор одежда Кости подходила мне идеально — разве что в последнее время я начал раздаваться в плечах. А в этот раз рубашка привела в недоумение. Рукава её были, во-первых, слишком длинны. А во-вторых, на манжетах отсутствовали пуговицы. Вместо с них с обеих сторон — петли. Забыли пришить?.. Странно.
Я выглянул в коридор. Для призыва слуг дед, Нина и Надя звонили в колокольчик. Дед пояснил, что эта «безделушка», как и некоторые другие вещи в доме, приправлена магией. Слуги слышали призыв и знали, от кого он исходит, даже если находились в паре сотен метров от призывающего.
Меня колокольчиком также снабдили, но я к нему не притрагивался. Со своими потребностями управлялся сам, а если вдруг возникала надобность кого-то позвать, предпочитал просто перемещаться по дому.
Сейчас направился к Наде — рассудив, что в выборе одежды для меня сестра наверняка принимала участие и должна знать, что к чему. Но в коридоре наткнулся на Китти.
Та, увидев меня, ахнула. Прошептала:
— Ваше сиятельство… — и начала краснеть.
Я проследил за её взглядом и запоздало сообразил, что рубашку не застегнул. Между распахнувшимися полами видны моя грудь и живот. Тело сейчас, по прошествии месяца, я привёл в порядок. Мышцы пресса проступали отчётливо.
— Тут не хватает пуговиц. — Я показал Китти манжету. — И рукава слишком длинные. Это точно моя одежда?
— Чего изволите… — пожирая меня глазами, невпопад пробормотала Китти.
Я запахнул рубашку и повторил вопрос.
После того, как обнажённое тело прикрыла ткань, девушка пришла в себя. Посмотрела недоверчиво, потом прыснула.
— Дак, ваше сиятельство! Это ведь нарочно такие рукава. Под запонки… Идёмте, покажу, — и устремилась к моей комнате.
В отдельной коробочке, которую я поначалу не заметил, лежали, оказывается, две крупных пуговицы из чернёного серебра, с изображением герба Барятинских.
— Это Нина Романовна принесла, — сказала Китти. Погрустнела. — Батюшки вашего покойного, Александра Григорьевича.
Ну, если батюшки — придётся надевать. Это, видимо, семейная традиция.
— Дайте ручку, ваше сиятельство, — Китти цепко ухватила меня за руку.
Ловко отвернула манжеты, продела запонку в петли. Застёгивая, подняла на меня взгляд. Снова начала краснеть.
Когда потянулась к пуговицам на рубашке, я взял её за руки и отвёл их в стороны. Отступил назад.
— Спасибо. Дальше я сам.
— Ах, Константин Алексаныч! — Китти умоляюще посмотрела на меня. — Дозвольте хоть поглядеть!
— Я — не экспонат в музее, Китти.
Обижать девушку не хотелось, но позволить ей остаться означало сделать шаг навстречу. И что будет дальше? Она подкараулит меня, когда буду выходить из душа? Или сразу заберётся в мою постель?
То есть, не то чтобы я был категорически против такого расклада. Скорее, наоборот — молодое тело Кости всеми своими органами голосовало «за». Особенно в моменты, когда пышный бюст Китти оказывался прямо перед глазами… И мне стоило немалого труда сдерживать юношеские порывы.
— Иди. Спасибо, — я, делая вид, что не слышу печальных вздохов, взял Китти за локоть и выставил за дверь.
С бабочкой управился сам. Пиджак, снабжённый сзади длинными полами, выглядел странно, но сидел, как влитой.
В момент, когда я соображал, не упустил ли чего, в дверь постучали.
— Заходи, сестрёнка, — бросил я.
Надя, как всегда — в комнату не вошла, а влетела. Я впервые увидел сестру в вечернем платье.
Синее — того же цвета, что и мой костюм, — облегающее, с высоким воротником, но открытыми руками и плечами. За платьем тянулась длинная юбка. Если ничего не путаю, это называется «шлейф». Волосы сестрёнка уложила в затейливую причёску, украсила ниткой жемчуга.
— О, ты уже готов! — Надя всплеснула руками. — Великолепно выглядишь! Я переживала, что фрак будет тебе тесен. Ты стал таким широкоплечим…
— Ничего, — улыбнулся я. — Этот вечер фрак переживёт. Ты, кстати, тоже прекрасно выглядишь.
Надя зарделась. Тронула серьги и колье на шее.
— Это мамин гарнитур. А у тебя — папины запонки. — Взяла меня за руки. Проговорила: — Помнишь, в детстве… Когда мама умерла, а папа горевал сутки напролёт… Он всё сидел неподвижно в библиотеке, глядел на мамин портрет и молчал… Мы тогда поклялись друг другу, что, когда вырастем, непременно всё исправим. Помнишь?
Я кивнул:
— Помню.
Я не обманывал Надю. Я действительно помнил это чувство отчаянной детской горечи — хотя, конечно, в моей жизни оно возникало при совсем других обстоятельствах. Чувство окружающей тебя огромной несправедливости. И жгучее, рвущееся наружу желание всё исправить. Что именно исправить, как ты будешь это делать — по малолетству не осознаёшь. Есть лишь понимание того, что окружающее — неправильно. Несправедливо. Взрослые опять что-то сделали не так. Но уж ты-то, когда вырастешь, всё сделаешь, как надо!