Коул резко сворачивает налево, и мы выскакиваем на опушку. Луна стоит высоко и снова ярко светит, заливая светом пустошь и выставляя все вокруг напоказ. В том числе и нас.
Мы бежим по открытому месту, потом вверх по холму, я задыхаюсь, внутри все горит, не хватает воздуха и сил. Я уже решаю, что мои ноги и легкие сейчас откажут, но тут попутный ветер легко подхватывает меня, подталкивает в спину, помогает. Когда, добравшись до вершины холма и не выпуская руку Коула, я отваживаюсь оглянуться, то вижу, что мужчины тоже вышли из леса. Но, прежде чем они успевают заметить нас на холме, мы скрываемся.
До самого дома нас провожает попутный ветер.
Мы не заходим к сестрам, не разговариваем, мы несемся, экономя каждую крупицу силы, лишь бы добежать. Только завидев издали мой дом, мы решаемся остановиться, и ветер с пугающей стремительностью сменяется полным штилем. Я оседаю на землю, хватая воздух, и прикрываю глаза – голова кружится, а кажется, что это земля уходит из-под нас. Когда я открываю глаза, Коул стоит рядом со мной на коленях, изо всех сил стараясь не свалиться. Он поднимает голову, и я вижу, что он бледный как смерть.
– Тебе надо уходить, – прошу я. – Они видели тебя. Теперь они решат, что мы что-то прячем.
– Проверь Рен, – выдыхает он, и только тогда я вспоминаю маленькую темную фигурку, проскользнувшую в лес. Я поворачиваюсь к дому. Окно спальни открыто, и сердце у меня уходит в пятки. Я вижу занавески нашей с сестрой комнаты, ясно вижу в сиянии луны всю комнату, до задней стенки. Быстрее, чем Коул, я оказываюсь у подоконника, борясь с искушением громко позвать Рен. С трудом сдерживая слезы и панический страх, я неуклюже, с шумом забираюсь через окно в комнату.
Она здесь.
Спит, как в гнездышке, с головой завернувшись в одеяло. Я наклоняюсь над ней и вижу амулет на руке, до сих пор пахнущий землей и чем-то сладким. Мысленно я горячо благодарю Магду и Дреску. За окном бесшумно возникает Коул, и я высовываюсь к нему. В его глазах беспокойство, но я киваю, и он вздыхает с облегчением. Коул оглядывается через плечо.
– Сколько у вас детей в Ближней? – спрашивает Коул, облокотившись на подоконник.
– С дюжину, если не больше, – шепчу я. – А что?
– Одному из них повезло меньше.
Глава 23
Рен дышит спокойно и равномерно.
Я не спускаю с нее глаз и вспоминаю тот силуэт на опушке леса и неотвязную песню ветра. Я представляю, как песня заставляет ребенка открыть сонные глаза, высунуть ножки из-под одеяла. Как она тянет полусонного малыша в непроглядную ночную тьму.
Я возвращаюсь к окну, где ждет Коул. Неподалеку пролетает потревоженная птица.
– Ты должен…
– Знаю. Уже ухожу.
Его слова звучат очень уж бесповоротно, и моя паника, должно быть, ясно читается в моих глазах, потому что он гладит мои пальцы, вцепившиеся в подоконник.
– Дождись меня. Я вернусь, – говорит он. Бледный, усталый, сейчас он кажется мне потерянным, оцепеневшим. Рука безвольно падает с подоконника. – Утром мы все исправим.
Где-то в темноте слышатся шаги, и я вглядываюсь, стараясь что-нибудь различить за спиной у Коула.
– Беги, – говорю я, но, опустив глаза, обнаруживаю, что он уже исчез.
Вернувшись в комнату, я сбрасываю накидку, стягиваю с ног башмаки. Отвернув края одеяла, я пристраиваюсь рядом с Рен, в теплой постели, и впервые за всю ночь чувствую, что от меня так и веет холодом.
– Завтра, – шепчу я, обращаясь к лунному свету и к спине сестренки, пока сон пробирается ко мне под одеяло, – Завтра мы все исправим. Завтра мы вернемся в тот лес и отыщем ведьмины кости, пока она спит. Завтра я и детей найду. Завтра…
Я плотнее кутаюсь в одеяло, потому что за окном бушует ветер, и прошу сон, чтобы он поскорее привел утро.
У дурных новостей есть одно свойство.
Они всегда распространяются, как пожар, и когда они захватывают тебя врасплох, жгучие и жалящие, то пожирают все вокруг так стремительно и жадно, что спасения нет. Это ужасно. Но когда ты их ждешь, это даже еще хуже. Это как дым, наполняющий комнату так медленно, что ты видишь, как он забирает у тебя весь необходимый для дыхания воздух.
Завтра утром. Я повторяю эти слова, дожидаясь, когда же рассветет. Я закрываю глаза, и время скачет странными, несуразными прыжками, но солнце, похоже, сегодня решило и вовсе не вставать.
Я принимаюсь разглядывать блики лунного света на потолке. Я смотрю на них, смотрю, смотрю, ожидая, когда же пройдет ночь, безуспешно пытаясь все осмыслить, не в силах ухватиться хоть за что-то, потому что мысли ускользают и расползаются.
Мои глаза устремляются к окну.
Одному из них повезло меньше.
Но кому?
Утренняя заря только-только брезжит на горизонте. Поняв, что мне все равно не заснуть, я выбираюсь из кровати и крадучись выхожу в коридор. Мама уже там, заваривает чай.
У меня екает сердце при виде знакомой полной женщины – она сидит на кухонном стуле, скрестив большие руки на коленях.
Миссис Тэтчер тянется за чаем, который предлагает ей моя мама. Эту кружку она же и вылепила – это сразу понятно по тому, как идеально ее пальцы совпадают с шероховатостями глины. Она не плачет, как другие, а просто сидит, пьет чай и бранится. Она даже не замечает, что у булочки, которую она ест, подгорел край, не обращает внимания на духоту. Я молча присаживаюсь у стенки. Одновременно и мама, бросив свою выпечку, садится рядом с матерью Райли и крутит в руках свою кружку.
– Дурень, дурень, – бормочет миссис Тэтчер. Сейчас она напоминает мне Дреску, только моложе и намного крупнее. – Я же велела ему повесить эту штуку, чтобы уберечься от зла. А он и не подумал слушаться.
– Какую штуку?
– Да ворону эту проклятую. А Джек и не подумал. Сказал, что это глупость для дураков с их дурацкими страхами. И вот, нате вам!
Чашка обрушивается на стол почти с такой же силой, как у Отто, когда он чем-то возмущается.
– Мы должны были использовать все шансы, все, что нам дали. Чтоб уберечься от того, кто, – она косится в мою сторону, – или что забирает детей. Я ж не говорю, что это наверняка бы помогло. Не говорю, что ворона точно могла защитить мальчишку, но теперь… – Она допивает чай, но на этот раз ставит кружку тихо: ее возмущение сменяется, наконец, горем, – теперь мы этого не узнаем.
Моя мама тянется через стол и берет ее за руку.
– Еще не поздно, – успокаивающе бормочет она. – Мы найдем его. Лекси непременно поможет его найти.
Испустив шумный вздох, миссис Тэтчер отодвигается от стола.
– Пойду домой, – невнятно бурчит она и встает, скрипнув стулом, – Джек уже битый час выходит из себя, орет и бушует. Жаждет крови. – Она смотрит мне в глаза и качает головой. – Я тебя предупреждала. Где сейчас твой дружок? Если хоть капля мозгов у него имеется, он уже далеко от Ближней.
– Пойдем, – говорит мама. – Я тебя провожу.
И она выводит миссис Тэтчер из дому на утренний холод.
Где Коул? Его слова звучат у меня в ушах. Дождись меня. Я вернусь. У меня дрожат руки, поэтому я сжимаю их в кулаки. Мне необходимо выйти раньше, чем появится Отто и задержит меня. Нужно отправляться на поиски Коула, а потом вместе идти в лес. Я не хочу идти туда одна, даже при свете дня. Где же он? Куда спрятался? Вдруг ему нужна моя помощь?
В кухню выползает Рен, совсем сонная, но волосы уже гладко причесаны. Я глажу ее по голове – обычное дело. А она смотрит на меня так, словно я выжила из ума. Это не детский взгляд. Он полон сочувствия. Бедная, старая старшая сестра, читается в нем. Старший для ребенка все равно что старый. Я мало отличаюсь для нее от Магды или Дрески. Бедная Лекси, она сходит с ума. Верит, что тот мальчишка говорит с ветром и может спалить деревню. Верит, что детей ворует Ближняя Ведьма. И верит, что может этому помешать.
– Рен, как по-твоему, где твои друзья?
Она разглядывает меня.
– Не знаю, но они все вместе, – Рен вздыхает, скрестив руки на груди. – И их не заставляют сидеть дома.
Нагнувшись, я целую ее в лоб.
– Сегодня все равно будет холодно.
Во дворе какой-то шум, звуки перекрывают друг друга, будто карабкаются один на другой. Напряженная тишина в доме внезапно сменяется гвалтом голосов и топотом множества ног. Тут шаги и Отто, и мистера Дрейка, и мистера Тэтчера, и Тайлера, и еще нескольких человек, что пришли гурьбой. Но один голос выделяется – тихий, ровный, воздушный – он не сочетается с сухой шершавой злобой всех прочих.
Коул.
Сорвавшись со скамейки, я вылетаю во двор как раз вовремя, чтобы увидеть, как Отто прикладом дробовика толкает Коула в грудь, и тот падает на колени.
В тот же миг я чувствую порыв ветра, совсем слабый, так что почти никто больше его не замечает. Но я понимаю: он будто задохнулся от неожиданности. Я ощущаю, что в воздухе идет борьба боли и гнева. Вижу, как Коул, сжав зубы, пытается удержать равновесие. Он пробует встать, но Отто бьет кулаком – и Коул снова валится на землю. Новый порыв ветра.
– Коул! – кричу я, бросив на дядю убийственный взгляд. Я бегу к ним, но на пути встает преграда, и я в нее врезаюсь. Эта преграда из плоти и крови, со светлыми волосами и ехидной усмешкой.
Тайлер обхватывает меня ручищами, всем телом прижимается ко мне. Ветер завывает.
– Ну же, ну же, Лекси, – приговаривает Тайлер, удерживая меня, – не будь такой злюкой.
Я пытаюсь освободиться, но он силен. А ведь я помню Тайлера совсем малявкой, меньше меня ростом. Но сейчас он без труда схватил меня и держит, крепко прижав к себе.
– Ты сама виновата, что дошло до этого, – замечает дядя. – Нужно было слушаться.
– Пойдем, пойдем в дом, – говорит Тайлер, оглядываясь на Коула, лежащего на земле, поросшей редкой травой.
Коул, пошатываясь поднимается на ноги, и Тайлер тащит, почти несет меня обратно к дому.
– Отпусти, – требую я, но он только шире ухмыляется. А в глазах у него что-то такое, что еще хуже этой тошнотворной наглой ухмылки. Злоба. Ненависть. Он всегда считал мое сопротивление всего лишь игрой. Но вчера увидел меня в объятиях Коула. Он понимает, что я отвергаю не всех. Я отвергла именно его. Он крепче сжимает меня, и я стараюсь не морщиться.