Рен. Она не дышит. Кожа очень бледная, ночная рубашонка аккуратно прикрывает тело, волосы по-прежнему непостижимо гладкие, причесанные. Нет, нет же, Рен. Мы должны были все уладить, прекратить это. Из последних сил я стараюсь не закричать. Вместо этого открываю ей грудь и прижимаюсь к ней ухом, надеясь услышать ее сердце. Я слышу его! Сердце бьется медленно, тихо, но ровно. Мое сердце подпрыгивает от неимоверного облегчения, я за плечи поднимаю сестру, тяну ее из земли.
– Помоги мне, Коул! – зову я и даже не успеваю заметить, как он оказывается рядом, откапывает ее ноги, вот уже видны босые ступни. Потом Коул принимается разбрасывать вскопанную землю рядом. Вскоре появляются новые лица. Эдгар. Сесилия. Эмили. Райли. Все пятеро детей здесь, закопанные в подобие садовой клумбы. Я не сразу понимаю, что Коул что-то мне говорит.
– Лекси, – повторяет он. – Беги.
Он отрывает мои пальцы от ручонки Рен – я и не замечала, что вцепилась в нее мертвой хваткой. Теперь я хорошо различаю мужские голоса, они приближаются. На поляну ползет дым, заполняя ее, уже слышится и потрескивание горящего дерева.
– Лекси, бери кости и уноси их, ты должна.
Я мотаю головой, гладя Рен по светлым волосам, перепачканным землей, откидывая их с бледного лица.
– Не могу. Я не могу ее бросить.
– Дозорные все ближе, – его голос звучит тверже. – Ты должна отнести кости сестрам до захода солнца.
Я снова трясу головой.
– Нет. Нет, лес горит. Я не брошу сестру.
– Посмотри на меня, – он опускается на колени, прохладными пальцами берет меня за подбородок, поворачивает к себе. – Я останусь. Ветер поможет мне отогнать огонь от Рен и остальных детей, но ты должна бежать. Один из нас должен забрать кости, а я тебя здесь не оставлю.
Я отпускаю Рен, но все никак не могу решиться уйти.
– Лекси, прошу тебя. Наше время на исходе.
Ветки трещат под тяжелыми сапогами, уже совсем близко. Но Рен лежит у меня на коленях как мертвая, такая холодная, и я не могу заставить себя подняться. А потом треск становится таким громким и звучит так близко, что невозможно понять, как это отряд до сих пор не наткнулся на нас. Огонь уже лижет стволы на одной стороне поляны, мужские голоса доносятся с другой.
– Иди. Доберись до дома сестер. Я догоню тебя. – Он окидывает взглядом детей и снова смотрит на меня. – Мы все тебя догоним. Я обещаю.
Вороны над головами беспокойно топорщат перья, и я вижу ужас в глазах Коула, панический ужас. С его помощью я кое-как поднимаюсь. Осмотревшись, я замечаю, как меняется, темнеет небо, и чувствую, наконец-то, что ноги больше не ватные. Передав мне корзину, Коул берет на руки Рен. Вокруг него и других детей начинает кружить ветер. Их очертания размываются, но я не знаю, от ветра или от слез, которые застилают мне глаза. Сжимая ручку корзины с костями, я бегу прочь. Лес смыкается за мной, точно занавес, закрывая поляну, – и я оказываюсь среди дыма, огня и деревьев.
Глава 29
Очертя голову я несусь сквозь мертвый лес, а свет все тускнеет и тускнеет, солнце неправдоподобно быстро стремится к горизонту. Что-то резко останавливает меня и тянет назад. Я зацепилась плащом за низкий сук и пытаюсь освободиться. Сук трещит, и я чуть не падаю.
Тебе вверяюсь я, о пустошь… Я пытаюсь повторять молитву отца, но слова выходят какими-то пустыми. Попробовав еще раз, я отказываюсь от попыток.
Пожалуйста, обращаюсь я вместо этого к лесу.
И вырываюсь на открытое место, к холмам.
Пожалуйста, умоляю я небо и траву.
Пожалуйста, защитите, спасите их. Я не могу допустить, чтобы моя Рен, моя сестренка снова оказалась в земле. Не могу отдать ее пустоши, как мы отдали отца. И не могу позволить, чтобы мир вокруг Коула сгорел еще раз.
С вершины холма мне видны языки пламени, объявшего лес.
На бегу я крепко держу корзину. Солнце нижним краем уже касается холмов, золотой круг плавно скользит по бурьяну. Я продолжаю спускаться, борясь с искушением оглянуться, замедлить бег. Пустошь катится навстречу, и мне чудится, будто в спину дует приятный прохладный ветерок, подталкивая, направляя.
Вот и последний холм перед домом сестер. Остался только один. Еще подъем и одна долина, потом вверх – и я на месте.
Но радуюсь я недолго. Земля под ногами вдруг вздыбливается, а налетевший порыв ледяного ветра рвет корзину из рук. Я лечу на землю и сильно ударяюсь головой. Морщась от боли, ничего не слыша от гула в ушах, я пробую подняться, встать хотя бы на четвереньки, но голова так кружится, что приходится сделать передышку.
Еще не до конца поняв, что происходит, я замечаю, что корзина перевернулась, и белые обломки скелета рассыпались по всему склону. Земля под ногами продолжает колыхаться, но я, пошатываясь, все же встаю. Что-то щекочет мне лицо, а смахнув это, я вижу на руке темное пятно. Солнце тоже истекает кровью, прямо над горизонтом, и весь мир окрашивается в тревожный красный цвет.
Медленно поворачивая голову, я гляжу вниз по склону, потом поднимаю глаза на вершину холма. От удара, кажется, мой внутренний компас разладился, а звон в ушах такой, что я еле слышу свои мысли. Вверх – хорошо, – медленно думаю я. – Нужно встать на ноги.
Я на коленях ползаю по земле, усыпанной костями, и собираю, сколько могу. В глазах плавают круги, мелькают световые пятна, но я заставляю себя сосредоточиться.
Корзина в нескольких футах от меня начинает трястись. Точнее, трясется что-то внутри корзины – как раз когда солнце ныряет за холмы. Наружу рывками выбирается кость руки, а пустошь тянется, раздувается ей навстречу, покрывая зловещую белизну грязью и растениями.
Чертыхаясь про себя, я отползаю от предплечья, которое теперь ползет по земле, пытаясь соединиться с валяющимся отдельно запястьем. Потом начинает искать в траве пальцы.
Беги! – кричит голос у меня в голове.
Я отступаю: ползком карабкаюсь вверх по холму, не сводя глаз с тела, которое само собирает себя прямо передо мной. Солнце уже почти скрылось. Я двигаюсь слишком неловко, слишком медленно, но не в силах отвернуться от того, что творится передо мной: трава сама наползает на кости, а они сами собираются в скелет. Ступня находит ногу. Ребра тянутся к позвоночнику. Мне удается, не прекращая движения, вытащить папин нож. Только я не знаю зачем, не представляю, что стану делать.
Кисть руки, уже полностью собранная, роется в корзине и извлекает череп с диким цветком, по-прежнему торчащим из глазницы. А грязь и сорняки с покрытой травой ладони взбираются по черепу, два валявшихся камня сами вонзаются в зияющие глазницы, где их уже дожидаются корни, похожие на сухожилия.
Я подбираюсь к вершине холма, когда ведьма поднимает голову и поворачивает ее ко мне. Череп, теперь поросший травянистыми волосами, все еще лежит у нее на ладони, а тем временем остальное тело сползается, склеивается.
Ближняя Ведьма поправляет и подравнивает свои каменные глаза, открывает мшистые губы и начинает говорить голосом ветра:
– Ты разорила мой сад.
– А ты украла мою сестру, – огрызаюсь я, поднимая нож и по-прежнему не зная, что с ним делать.
Ветер вокруг нас начинает дуть сильнее.
– Тише, тише, – невнятно бурчит ведьма своим недоделанным ртом, куски грязи осыпаются с ее губ. Подо мной снова колышется холм. Пяткой я попадаю в рытвину на склоне – ее только что здесь не было – и едва снова не оказываюсь на вздыбившейся земле.
– Тихо, тихо, малютка, – ведьма улыбается, ее слова висят в воздухе, плотные, осязаемые. Они парят на ветру, как заклинание, и не успеваю я подняться, как пустошь вокруг меня вздымается, корни и спутанная трава оплетают руки и ноги, пригвождая меня к земле. В кожу впиваются плети ежевики. Когда они начинают сжиматься, я вскрикиваю от боли и начинаю рубить корни ножом. Но стоит отсечь один, как десяток новых карабкается на его место, по моему башмаку, по икре. Пока свободны руки, я изо всех сил сражаюсь с сорняками, обвившими щиколотки… Тем временем ко мне приближается Ведьма. Сначала она хромает, потому что одна нога еще не полностью приладилась к телу, но постепенно походка ее обретает плавность и легкость, почти как у моей мамы. Уже множество травяных стеблей, обвивших мне ноги, полегло под ножом. Ведьма простирает ко мне руку.
– Я говорила тебе, – гремит ее голос. Каменные глаза сверкают, слова звучат громко и отчетливо, – не трогать мой сад, не разрушать его.
Наконец, отцовский нож расправляется с последними ростками. Не дожидаясь, пока на их место приползут новые, я наношу ведьме удар тяжелым башмаком, вложив в него всю силу. Ближняя ведьма еще слабо стоит на ногах, она не успела укрепить суставы. От моего удара она, пошатнувшись, начинает рассыпаться. Но не успевает она свалиться, как навстречу вздымаются трава, комья грязи и бережно подхватывают ее.
Я добираюсь до вершины холма, пока ведьма оправляется от удара. С каждым шагом к ней прилипает еще несколько стеблей с пустоши, они льнут к ее ногам, делая их толще, крепче.
Сделав еще один шаг назад, я чувствую, что за спиной холм начинает уходить вниз.
Я решаюсь оглянуться и не могу сдержать вздох облегчения: вниз по пустоши хвостом вьется низкая каменная стена, а совсем рядом с ней – дом сестер.
– Как ты смеешь.
Я чувствую ее слова холодным дуновением на коже. Поворачиваюсь – Ближняя Ведьма в считаных дюймах от меня, гневно кривит мшистые губы.
Ее костяные пальцы, покрытые сейчас травой, взлетают и смыкаются у меня на горле. Я сжимаю кулак на рукояти отцовского ножа, ощущаю тепло дерева, а потом одним мощным взмахом отсекаю ведьме кисть руки. Она падает, и я тоже. Качусь по склону и останавливаюсь далеко внизу. Но она нагоняет, на ходу снова прилаживая кисть к запястью. Мне удается встать на ноги, продолжая скользить вниз. Взглянув на дом сестер, я успеваю заметить могилу, она открыта, она ждет. Сестры успели доделать ее. Там, где прежде была только бесплодная земля и та перемещающаяся груда камней, теперь настоящая гробница, прямоугольный склеп. Магда и Дреска сделали ее достаточно большой, чтобы вмесить и удержать кости ведьмы. Мне же остается заманить ее туда.