Михаила Громова, который в Америку летал. Он был математик, преподавал в институте.
В июне 1941 года началась война. Мы об этом узнали, когда отправились с мамой на площадь Маяковского. Вдруг видим — возле громкоговорителей народ собирается. И тут выступил Молотов и сказал, что началась война. Мы тут же побежали обратно к себе на Малую Никитскую.
Очень быстро встал вопрос — как быть. Тут-то Верочка и пригласила нас с мамой к себе в Ташкент.
Перед отъездом мы зашли навестить самую близкую мамину подругу. Ее звали Настя Пышкало, она пела в Большом театре. Особенно мне запомнилась ария Леля из «Русалочки».
Пышкало — это ее девичья фамилия. У Насти было два инфаркта, она находилась дома в очень плохом состоянии. Ни о каком отъезде для нее ни шло и речи. Потому мама и сказала: «Давай поедем, простимся с Настюшей».
Мы поехали к ней на Остоженку. Она лежала в кровати, медицинская сестра за ней смотрела. Сидели, разговаривали, вспоминали что-то. Она в Сорренто, кстати, приезжала, когда мама и папа там жили. Так что было что вспомнить. А потом Настя вдруг обращается к маме: «Тимошенька, пойди на кухню, приготовь нам чайку». Мама, конечно же, тут же поднялась и пошла готовить чай.
А Настя подзывает меня, показывает ладонью, чтобы я присела к ней на кровать. И шепотом говорит: «Все-таки кто-то должен это знать». И рассказала мне, что маме сделал предложение Сталин, и она твердо ответила ему «нет».
«Будь рядом с мамой и следи, чтобы ей не было очень плохо. Потому что теперь может произойти все, что угодно».
Она быстро мне все это сказала, а когда мама вернулась с чаем, то мы сделали вид, что никакого разговора между нами не было. Я поправила Насте подушку и вернулась на свое место.
Мы еще не уехали в Ташкент, как Насти не стало, она умерла.
Военный Ташкент — это было удивительное место. Прекрасное.
Тетя Вера построила там дом по своему же чертежу, одноэтажный. И сделала две гостевые комнаты, очень удобные. Помню, окна были сделаны наверху, чтобы летом сохранять прохладу. Толстые стены очень были, и действительно летом, в самую жару, всегда было прохладно. Входишь в дом — и благодать.
Вообще, когда эвакуация началась, то нам в Чистополь предложили ехать, всех писателей туда отправляли. А мама как раз получила телеграмму от Верочки: «Приезжайте, мы вас ждем». И мы поехали.
Бабушка не захотела ехать, наотрез отказалась: «Я останусь на Малой Никитской, буду сторожить дедушкины вещи».
Потом, когда уже немцы подходили к Москве, музейные ценности стали упаковывать и бабушке тоже сказали, что она в любом случае должна уехать. Вещи Горького отправили в Куйбышев, а бабушка поехала к нам в Ташкент.
Когда об этом узнал Лахути — знаменитый поэт восточный, он бабушке отдал целиком свой дом.
В Ташкенте было много интересных людей. К нам приходила Анна Ахматова, я ее хорошо помню. Такая величественная, любила сидеть в кресле на балконе. Специально для нее его туда подавали, и она садилась, словно восходя на трон.
Рина Зеленая приходила, у меня даже снимки сохранились. С ней всегда было весело. Она была очень живая. Райкин в нашем доме бывал со своей женой. И даже как-то устраивал у нас вечер, показывал свои номера. Потрясающе имитировал, как ловит рыбу — никак не получалось ее, скользкую, схватить, она выскакивала, он за ней нырял, хватал, потом она вырывалась, и он снова влезал в воду. Очень было смешно.
Вообще, многие актеры с мамой дружили. У нее очень большой был круг знакомых.
Что происходит потом? Первым претендентом на руку мамы был директор института мировой литературы, академик Иван Луппол.
Он занимался дедушкиным архивом, мама ему помогала. В один из дней он предложил маме поехать с ним в Грузию. Мы уже понимали, что в Грузии они будут вместе и вернутся, как муж и жена. До этого Луппол у нас в доме не оставался, только приходил обедать.
Его арестовали, как только они приехали в Грузию. Академик должен был открывать юбилейные торжества. У меня сохранился билет на эти празднества. В Сагурамо, это под Тбилиси, его и забрали. Мама вернулась в Москву одна. Мы потом с ней где-то за городом прогуливались и она рассказывала, как все произошло…
После войны в нашем доме появился архитектор Мирон Иванович Мержанов. Он, кстати, строил Сталину Ближнюю дачу. (И стал автором проекта медали «Золотая Звезда Героя Советского Союза». — Примеч. И. О.) Он часто приходил в наш дом, брал нас с собой в Дом архитектора, возил за город, где у них было большое хозяйство. Мы хорошо проводили время.
Он был уже фактически маминым мужем, потому что и ночевал уже у нас. Мы его очень полюбили. Очень был жизнерадостный, приятный, веселый.
А потом и его арестовали. Причем это случилось прямо при мне, ночью. Я проснулась, услышала шаги по лестнице. Явно мужские. Слышу, голоса какие-то там, у мамы. Думаю, что ж такое — ночь, шаги, голоса. Я приоткрыла дверь и в щелочку посмотрела….
Это на Никитской случилось. Я дождалась, когда два незнакомых человека в штатском вывели Мержанова. Мама его провожала. Ну а потом она пошла к себе, и я тут же побежала к ней в комнату.
Мержанов уцелел в лагере. Но он уже был совершенно больной, зубы все выпали, даже разговаривать практически не мог.
И третий мужчина был, Попов. Мама уже в преклонном возрасте находилась, и ни о какой свадьбе, конечно, и речи не шло. Их познакомили общие друзья, Попов был товарищем хорошим. Надо же было, чтобы хоть какая-то мужская помощь маме была.
Все знали, что она застенчивый человек, никогда ни у кого ничего не попросит. А чувствовала себя уже весьма неважно, сердце пошаливало.
Этот Попов был зятем Михаила Калинина. Его первая жена умерла.
С мамой Попов познакомился, по-моему, на отдыхе. Они очень подружились. Так вот его тоже арестовали.
Как только Сталин умер, на третий же день выпустили и Мержанова, и Попова. А Луппол погиб во время войны. В лагере, где он сидел, голод был, их вообще не кормили. К бабушке приходил потом человек, который с ним сидел, и рассказывал, как Луппол сошел с ума, ползал по земле, выискивал травку и ее обсасывал. Так погибал академик, яркий, интересный мужчина, умница.
Мы с мамой на эту тему долго не говорили. И она сама меня просила никогда ни с кем не говорить и ничего не рассказывать.
Я только недавно первый раз рассказала об этом своей дочери. А вы, получается, второй.
Говорили, что за мамой ухаживал нарком НКВД Генрих Ягода и что у них был роман. Неправда. Мама мне сама говорила, что Ягода специально был к ней подослан Сталиным, чтобы внушить, как здесь хорошо и сколько Сталин сделал для благополучия страны. Потому что Сталин сразу, едва увидев маму, решил на ней жениться. И нарком НКВД должен был этому поспособствовать.
Я наблюдала за ними — мама и Ягода ведь никогда никуда не уходили, все время были у меня на глазах. Ягода приезжал к нам, часто с женой, иногда Гарика, своего маленького сына, брал с собой. И я бы почувствовала, если между мамой и Ягодой что-то было.
Наоборот, он явно все время маму словно подталкивал под Сталина. Альбомы привозил с его фотографиями, книги с биографией, репортажи о стройках, которые были как свидетельство того, как у нас все замечательно. Кстати, действительно многое было сделано, этого нельзя отрицать.
Так что Ягода был как сталинский сват. И когда он не справился с порученной задачей, то получил приговор — встать к стенке. Хотя эта участь его ждала в любом случае, уже за то, что он слишком много знал.
Мы с мамой об этом тоже говорили, и она считала, что именно с такой целью Ягода и появился.
Поначалу мама не знала, что Настя рассказала мне о предложении Сталина. А потом я ей призналась. И уже тогда что-то у мамы спрашивала, и она мне подтверждала.
Но вообще мама не любила на эти темы говорить, то и дело просила: «Не надо, ну, не надо!». Словно отмахивалась от всего.
Ей тяжело было вспоминать и не хотелось, чтобы я тоже об этом думала. Иногда мои расспросы даже вызывали у нее раздражение. Но я все равно не сдавалась и в итоге кое-что смогла разузнать.
Разговор Сталина с мамой состоялся после того, как дедушка умер. При Горьком это было бы невозможно даже представить. А так, буквально через год после его смерти, Сталин подъехал к нам на Никитскую. Вроде бы по делам — мама сама написала ему письмо, что надо организовать музей Горького. И вот под предлогом этого он и приехал. И сделал предложение выйти за него замуж.
На что мама абсолютно твердо сказала: «Нет». И после этого начались аресты тех мужчин, которые возникали возле мамы.
Так мне рассказывала сама мама. Это было в Жуковке, я хорошо помню. Мы прогуливались, и она говорила.
Решив жениться на маме, Сталин хотел, чтобы и я со Светланой (дочерью вождя. — Примеч. И.О.) сблизилась.
Мы дружили с ней со второго класса. Нас за одну парту посадили. А познакомились еще до школы. Сталин первый привез ее к нам на дачу.
Тогда еще дедушка был жив. Наверное, это был 1934 год. Он хотел, чтобы Светлана дружила именно со мной и с Дарьей, моей сестрой. А потом меня отвезли к ней.
Получается, наша дружба была срежиссирована. Но получилась. И на всю жизнь.
Потом уже Светлана не могла пережить, что я вышла замуж за Серго (сына Лаврентия Берии. — Примеч. И.О.). Она была влюблена в него со школы, если еще не раньше. Потому что первый раз она с ним встретилась еще девочкой, в Гаграх. Их познакомила Нина Теймуразовна, мать Серго. И я первый раз его увидела у Светланы в Сочи.
Есть даже письмо Светланы отцу, где она пишет: «Ты еще не приезжай, потому что бассейн не готов». А в конце приписывает: «Марфа на дереве сидит и шлет тебе привет».
Мы с ней такие две хулиганочки были, по деревьям лазали. Как-то в Мухолатке проводили вместе лето. И попросили, чтобы нам дали винтовку. И стреляли в цель, очень даже неплохо, между прочим. Так и научились стрелять. Я потом в архитектурном институте вообще ходила на стрельбище. Стреляла и лежа, и с колена, и стоя.