Ничего и никого теперь нет. И Леонида Гаврилина нет. А вот шашлычник Юсуп наверняка процветает.
Что же делать? Что же теперь ему делать? Знает Витася или не знает, и если знает, то сколько? Не он ли, Господи, спаси и помилуй, прислал ту, в черных одеждах и без лица?..
Жаба тяжело плюхнулась в желудке, и тошнота покатилась вверх шерстяным клубком, грозя сейчас же выкатиться наружу.
Он вспомнил сумерки и как вечерним светом налился дверной проем, и из этого неровного света как будто выткалась она. Дьяволица.
Она уже приходила. Давно. Но он все тогда сделал, как она приказывала, и она больше не наведывалась. Он уж и подзабывать стал, успокоился как-то даже. А теперь вот снова, только требования у нее возросли.
Ну как, как он выполнит то, что она велела?! Ведь пропадет совсем!
А тут еще Витася вмешался, будь он неладен, и неизвестно, что у него по-настоящему на уме Он не прост, этот сельский капиталист, и смотрел он как-то особенно, как будто хотел чего высмотреть, и говорил странно — не до конца…
Он заскулил и ладонями закрыл давно не мытое и как будто чужое на ощупь лицо. Щеки были колкие и горячие. Он знал, что пропал, пропал, и спасенья нет, и никто не спрячет его, не укроет, не покормит блинчиками с вареньем…
— Ленька!
Он вздрогнул и повел ошалелыми глазами — ему показалось, что завизжала накрепко запертая калитка, торчащая посреди участка.
— Ленька, твою мать! Что ж ты сидишь, твою мать! Я тебе какого хрена пятый раз про эти …ные поилки говорю?! Меня с утра председатель вызывал, а ты все сидишь!.
И опять мат, мат, в разных сплетениях и вариантах.
Это Петровна пришла напомнить ему о работе.
— Сейчас иду, Петровна, — заискивающе проскулил он, соображая, осталось ли чем опохмелиться. — Сейчас, сейчас иду. Пять минут…
Ему нужно было не только чинить эти растреклятые поилки.
Ему нужно было собирать народ и натравливать его на ненавистную стройку.
Так приказала ему дьяволица, и он не смел ослушаться.
Степану казалось, что, запертая в его сейфе, лежит бомба замедленного действия. Только никакие саперы обезвредить ее не могут.
Белов, посмотрев тетрадку свежим взглядом, сказал:
— Все возможно, Степа. Только ты все равно сейчас ничего ни у кого не выяснишь, да и выяснять нечего.
Степану показалось, что к потрясающему воображение выводу о том, что Володька шантажировал кого-то из своих, он отнесся довольно равнодушно.
И вообще все происшествие как-то немого отодвинулось, стало менее значительным. Завозили плиты, потом трубы, потом бетон, потом началась какая-то неразбериха с техническими характеристиками, потом «поплыли» сваи, которые месяц назад поставили «на века». Степан метался между Большой Дмитровкой, Сафоновом и Профсоюзной, где неожиданно начал чудить заказчик, отказываясь принимать совсем готовое здание, и нужно было умолять, убеждать, уговаривать, настаивать, ссылаться на такие-то и такие-то пункты договора, выпрашивать платежки, скулить.
В общем, плодотворно работать.
Чернов был мрачен. Что-то его сильно угнетало, но Степану недосуг было заниматься черновским морально-нравственным состоянием. Чернов все порывался что-то Степану сказать, и в среду вечером они даже договорились, что останутся после работы, чтобы все обсудить, но как раз в среду вечером Степан спешно уехал в префектуру, где справляли день рождения префекта, о котором он чуть было не забыл, и если б забыл, это было бы настоящей катастрофой.
Так они и не поговорили, и Чернов больше на разговор не напрашивался.
— По-моему, мы ситуацию недооцениваем, — сказал он грустно утром в четверг, — вот помяни мое слово, что-нибудь еще стрясется.
— Пошел к черту!.. — буркнул Степан. — Пророк нашелся.
— Вы о чем? — спросила пролетавшая мимо с какими-то бумагами Саша Волошина. — Степ, ты не забудь, вечером приезжают немцы из «Дюпона». Я велела в переговорной цветы поставить.
— И без цветов не заболеют, — сказал Степан недовольно.
«Дюпон» торопил его с принятием решения, потому что «Строительные технологии» были выгодным партнером даже для такого гиганта, как «Дюпон». Компания не слишком новая, но и не так чтобы старая, достаточно успешно или, как говорится в официальных отчетах, «планомерно» развивающаяся. У Степана были собственные поставщики, не такие крупные и известные, как «Дюпон», но все же давние и проверенные временем, и он до сих пор окончательно не понял, чего ради он должен их менять.
Если «токмо престижа для», так спасибо, нам не надо, мы за престижем не гонимся.
— Убрать цветы? — с сомнением переспросила Саша.
— Да не надо ничего убирать, Саш, — сказал Чернов, странно морщась, — просто он не в настроениях.
— Если ты в настроениях, — проговорил Степан с нажимом, — тогда прими за меня решение, куда, к черту, мне присобачить этот «Дюпон».
— Да мы ж еще месяц назад решили, что до осени ничего и никуда собачить не будем!..
— Ну так пойди и расскажи это немцам! Расскажи, а потом можете вместе до посинения цветы в переговорной нюхать!
— Вадим, — торопливо проговорила Саша, — я у тебя хотела спросить по поводу договоров, которые Эдик должен подписать…
Чернов мрачно усмехнулся — разгадал ее маневр. Он вообще всегда видел ее насквозь, по крайней мере ей так казалось.
— Саш, все в порядке, спасать меня не надо. Я ситуацию контролирую. — Тем не менее на Сашу он старался не смотреть и глаза отводил слишком явно, и опять где-то между желудком и горлом у нее шевельнулся привычный, унизительный страх.
О чем он догадывается? Что он тогда сумел увидеть? Он нашел тело, он первым приехал тем утром на место происшествия, и он явно знал что-то такое, чего не знали остальные.
Это Саша чувствовала так определенно, как будто Чернов сказал ей об этом.
Из-за этого она в последнее время даже стала избегать его и старалась лишний раз не попадаться ему на глаза, чего никогда не делала за все время своей работы в «Строительных технологиях».
— Кстати, что там с договорами, которые Белов должен подписывать? — спросил Степан. — Или ты просто так выступала? Ради черновских прекрасных глаз?
Саша улыбнулась.
В ее улыбке не было зазывного кокетства, сознания женской силы и желания власти — одно только дружелюбие и искреннее расположение.
Или так казалось? По крайней мере Степан совсем ее не боялся. Ну вот ни капельки!
Нет, все-таки нужно на ней жениться. И Иван бы с ней поладил. Она стала бы ходить к нему в школу, и все проблемы решились бы сами собой, и в отпуск они бы все вместе поехали. Интересно, понравилось бы ей в Озерах?
— Все, ребят, я поехал, — сказал Степан, внезапно развеселившись, — к «Дюпону» вернусь. Саш, разберись с бухгалтерией, у них три новых компьютера, и все непрерывно «виснут».
— Ты подозреваешь диверсию? — Саша пристроила свои бумаги на край стола. Про бухгалтерию она помнила и знала, что Степан знает, что она помнит, и говорит просто так, по начальничьей привычке. — Может, кофе выпьешь?
— Кофе мне некогда пить. И подозреваю я, как обычно, не диверсию, а некомпетентность. Черный, из Нижнего звонили?
В мае в Нижнем Новгороде открывалась большая строительная выставка, в которой компания традиционно принимала участие. Как правило, выставками занимался Белов, но в Нижнем у Чернова были собственные, давно наработанные связи.
— Отдел маркетинга что-то чудит, — скучным голосом сказал Чернов вместо ответа. Отдел маркетинга подчинялся Белову. — Не пойму я, готовы они к выставке или не готовы…
— Ну так пойди и разберись, — предложил Степан.
— Там Белов главный!
— А по выставке ты главный! Все, пока. Вы мне надоели.
Чернов и Саша некоторое время смотрели ему вслед, а потом Саша предложила неуверенно:
— Кофе сварить?
Не глядя на нее, Чернов отрицательно покачал головой.
Ему было в ее присутствии неловко.
Она собрала со стола свои бумаги и пошла к двери, но задержалась.
— Вадим, я не пойму, ты что, на меня сердишься?
— С чего ты взяла? — спросил он грубо. — И не думаю даже.
Она помолчала.
— Я знаю вас как облупленных, — сказала она наконец, — всех троих. И я уверена, что ты за что-то на меня сердишься.
— Не выдумывай, — буркнул Чернов и зачем-то взялся за телефон. Звонить ему было некуда, но в этот момент он желал только одного — чтобы Саша от него отстала. Она и отстала.
Постояла еще секунду в дверях и вышла. В коридоре мелькнули ее прямая спина и платиновые волосы.
Чернов стиснул кулак так, что из вчерашней ссадины просочилась сукровица.
Что за напасти? Что за подозрения? Он отдал бы все на свете, только бы избавиться от этих подозрений, не важно, обоснованные они или нет.
Вот до чего ты дошел.
Ему обязательно нужно было посмотреть еще раз Володькину тетрадку. Ему это было просто необходимо.
Не посмотрев ее, он не мог принять решения, а от этого решения — Чернов был в этом совершенно уверен — зависело теперь все.
И он не мог ее посмотреть!
Не мог этого сделать, не вызывая подозрений. Всякие безумные мысли приходили ему в голову, например, залезть в офис ночью, охрану усыпить, видеокамеры переломать, а тетрадь уничтожить. Или уехать на Сахалин и записаться там в рыболовецкую флотилию. Или нанять взломщиков, чтобы они выкрали эту злосчастную тетрадь.
Угораздило же Степана ее найти!..
Он слизнул с костяшки пальца прозрачную каплю и, беспощадно сдирая треснувшую кожицу, сунул руку в плотный джинсовый карман.
Мать твою, как все хреново! Он даже не ожидал, что все может обернуться так хреново!..
Он должен принять решение, от которого зависит не только его жизнь. И он не знает — ну совсем не знает! — каким должно быть это решение!
И Сашка в последнее время его избегает. Даже такое толстокожее и бесчувственное бревно, как он, это заметил.
Чернов зачем-то обошел огромный кабинет по периметру и сел за Степанов стол. Кабинет был создан специально нанятым дизайнером в лучших традициях продвинутых американских корпораций — один на всех. На столе у Степана была всегдашняя свалка из нужных и ненужных бумаг, горы канцелярской муры, которую Степан обожал, нелепая металлическая фигурка рабочего в каске и с мастерком, сделанная в ультрамодном стиле «техно», и фотография Ивана.