Святотатство заключалось в том, что, по сведениям этого самого предводителя, на месте, где сейчас строился торговый центр, когда-то был храм. Стоял он еще в допетровские времена, а потом его почему-то снесли и выстроили другой, на самом высоком холме, в центре села Сафонова. Никто и знать не знал о том, что на этом месте был храм, пока не объявился местный активист по имени Леонид и не стал мутить воду.
Активист был похож на всех сразу подобного рода активистов, какими их показывают по НТВ в программе «Профессия — репортер». У него была длинная бледная физиономия земского статистика, жиденькая бородка и песочные волосы. Носил он сиротский синий свитер и вельветовые брюки, заправленные в грубые солдатские ботинки.
Поначалу Степан не принял его всерьез. Потом предложил денег. Потом пригрозил убить, если тот не перестанет лезть не в свое дело.
Ничего не помогало. Угрозы активист Леонид воспринял даже с некоторым восторгом — они подтверждали его собственную значимость. От денег с гордостью отказался, а не обращать на него внимания в последнее время стало очень трудно. Движение против «святотатцев» приняло в Сафоново масштабы стихийного бедствия.
Теперь новое дело! Год кончается, а какая-то там Инга Арнольдовна говорит его сыну, что он ничего не понимает!
Сговорились все, что ли!..
— Ты у нее сегодня спроси, пожалуйста, — велел Степан, стараясь говорить спокойно, — чего именно ты не понимаешь и что мы должны сделать, чтобы ты понял. Хорошо?
Иван заглянул в кружку и сделал вид, что не замечает оставшегося в ней морковного сока.
— Нехорошо, — сказал он, слез со стула и понес кружку в раковину.
Степан перехватил его на полдороге и вернул за стол вместе с кружкой.
— Что нехорошо?
— А то нехорошо, что она уже три раза в дневнике писала, чтобы ты приехал…
— Почему я-то об этом слышу впервые?! — взревел Степан и брякнул на стол кружку. Худенькие плечики под модной водолазкой поникли и как-то сразу уменьшились, перед гневным отцовым взором вместо мордахи оказалась золотистая макушка с завитком тонких волос, тонкие-претонкие пальцы вцепились в кружку с недопитым морковным соком, и на черную поверхность стола капнула слезища.
— Да что ты ревешь?! Почему ты мне не сказал, что меня в школу вызывают?!
«Он никому не нужен, кроме меня», — подумал Степан, разглядывая макушку и чувствуя привычное стеснение то ли в горле, то ли где-то ниже горла.
Никто не ходит к нему на школьные праздники и никто не знает, как зовут его учителей. Никому нет дела до того, с кем он дружит, и с кем дерется, и что для весеннего карнавала ему нужен костюм, и что не правильно выросшие передние зубы мешают ему внятно произносить сложные английские звуки. Никто даже не пожалел его, когда у него порвался медведь, его самый любимый медведь с кофейной гладкой шерстью и янтарными глазами, Леночкин подарок. И порвался-то он по шву — подумаешь! — но из него стала сыпаться труха, и решительная Клара Ильинична моментально выкинула его в мусоропровод. Иван рыдал и катался по полу, а Степан приехал с работы и с разгону еще поддал по худосочной заднице, потому что сын никак не хотел успокаиваться, а он в тот день устал так, что его даже слегка тошнило.
Конечно, потом он неловко пытался помириться и на следующий же день привез из магазина другого медведя, в сто раз краше Леночкиного; но тот медведь так и сидел на полке в шкафу.
Он был нужен бабушке. Они оба были ей нужны. Но она зачем-то умерла…
— Иван, — сказал Степан и за подбородок поднял голову сына. Он пытался отворачиваться, из зажмуренных глаз у него лились слезы, и он еще подвывал тихонько, жалобя самого себя и Степана, — чего ты ревешь? Что случилось? Почему ты мне не сказал, чтобы я пришел в школу?
— Я… я… бо… боялся, — выдавил Иван, икая.
— Боялся? — переспросил Степан, опять приходя в ярость. — Меня?!
Только этого еще не хватало! Что за новости?
— Я что, — спросил он, едва сдерживаясь, — тебя бью? Или кусаю? Что ты несешь?
— Ни… ни… чего, — пробормотал Иван. — Только ты кри… кричишь все время…
— Пойди умойся, — приказал Степан холодно. — У нас времени совсем нет, а ты еще скандалы по утрам закатываешь. Ты что, не понимаешь, что у меня впереди целый день тяжелой работы? Это тебе не четыре урока отсидеть — и в бассейн, а потом гулять, а потом еще на корт с ракеточкой!
— Папочка, прости меня! — закричал совсем потерявшийся от горя Иван и стал тыкаться Степану в майку. — Прости, я не хотел тебя расстраивать!
Ненавидя себя за то, что он не умеет наладить жизнь собственного сына, Степан неловко потрепал его по золотистой макушке и легким шлепком отправил в ванную Про корт и про бассейн это он, пожалуй, загнул напрасно.
Для Ивана и четыре урока — это тот же самый день тяжелой работы, а он как будто похваляется перед ним и упрекает его в тунеядстве. Вот черт. Придется, видно, ехать в эту самую школу и разговаривать там с этой самой Агнессой Витольдовной.
— Иван, — крикнул он в сторону ванной, — как ее зовут, я забыл?
— Инга Арнольдовна, — донеслось из ванной после минутной паузы. — Пап, я тебе не говорил, потому что думал, ты меня на Озера не возьмешь.
Каждой весной большой компанией они ездили на выходные под Псков, на Озера. У Степана был там дом.
Лет семь назад он перекупил этот дом у какого-то «нового литовца», которому содержать его так далеко от Вильнюса было невыгодно. Степан, как правило, решал свои проблемы с непробиваемым тупым упрямством и поэтому в конце концов сообразил, как именно можно защитить дом от «неразумных хазар» во время долгих зимне-осенних простоев. Он построил на участке флигель, больше напоминавший теремок из сказки, и поселил в нем отставного десантного полковника с женой. У десантного полковника был вполне легальный «Калашников», о чем моментально стало известно всем окрестным бомжам и лихим людям. Проверять полковничью меткость почему-то до сих пор никому не захотелось, и дом всю зиму отдыхал в полной безопасности, а летом в него наезжал Степан — иногда вдвоем с Иваном, иногда с большими компаниями. Иван любил Озера больше любых самых распрекрасных заграниц. Степан разделял его точку зрения, и они отлично проводили там время. Жаль только, что времени у Степана становилось все меньше и меньше.
— Па-ап! — позвали из ванной. — А пап!
— Ну что?
— Ты меня не возьмешь на Озера?
— Да ну тебя к дьяволу, — сказал Степан довольно миролюбиво. — Что я, зверь, что ли? Когда это я тебя не брал?
— Ну… из-за этого… из-за школы…
— Иван, нельзя быть таким трусом. — Степан через голову стянул майку и двинул в сторону дверь шкафа. Что бы такое надеть, чтобы было не слишком жарко, не слишком холодно и выглядело не слишком официально и не слишком затрапезно? — Чем мучиться, лучше бы сразу сказал, и все. И это не имеет никакого отношения к Озерам, понимаешь? Школа школой. Озера Озерами…
— Пап, телефон!
— Слышу я…
Он кинул на диван вытащенную из шкафа рубаху и ринулся в кухню, где забыл трубку. Телефон вопил, как будто звонили из Америки.
— Алло!
Молчание, шуршание и писк.
— Алло, я ничего не слышу!
— Павлик, это я, — вдруг сказал Степану в самое ухо взволнованный голос. — Хорошо, что ты еще не ушел…
Чернов называл Степана Павликом, наверное, раз в несколько лет. И поводы были более чем серьезные.
— Что случилось? Черный, ты откуда?
— Из Сафонова я, — проговорил Чернов, и голос у него на самом деле был странный. — Ты ребенка в школу везешь?
— Да что, блин, случилось, ты можешь сказать или нет?!
— У нас в котловане труп, Павлик. Самый натуральный и вполне свеженький, если я хоть что-то понимаю в трупах. Так что прямо сюда приезжай, когда Ивана завезешь…
Степан сел.
— Что у нас… в котловане? — переспросил он осторожно.
— Труп, Павлик, — повторил Чернов тихо, но отчетливо. — И не тешь себя напрасными надеждами — в вытрезвителе я вчера не ночевал и галлюцинациями не страдаю. Приезжай быстрей.
Павел Андреевич Степанов, которого друзья и враги называли исключительно Степаном, за долгие годы пребывания в бизнесе научился отличать выдуманные проблемы от настоящих. Это было очень важно, потому что проблемы никогда не кончались и решить их все не было никакой возможности.
Имело смысл решать только настоящие.
Сейчас — Степан понял это очень отчетливо — проблема была самой настоящей.
— Ты чего? — помолчав немного, спросил в трубке Чернов. — Или в обморок упал?
— Нет, — ответил Степан сквозь зубы, — не упал. Кто-то из наших?
— Да в том-то все и дело, что да, — сказал Чернов с досадой. — Володька Муркин. Помнишь такого? Ну, вечно грязный, суетливый. Противный. Помнишь? Похож на бывшего научного работника. Я не пойму никак, что с ним… Вроде водку он не так чтоб очень жрал…
— А что с ним? — спросил Степан, одним ухом прислушиваясь к Ивану, который зашнуровывал кроссовки, пел песню и кряхтел совсем по-взрослому. Эти звуки очень успокаивали Степана.
— Лежит башкой на бетонном блоке, который позавчера в котлован свалили. Ну… и все. Крови не видно, да я близко-то и не подходил…
— А может, он жив? — спросил Степан, закрыл глаза и крепко потер их пальцами.
— Пап! — ахнул Иван издалека. — Ты что, еще не одевался?
— Нет, Паш, — сказал Чернов печально. — Не жив он.
— Точно?
— Точно.
— Па-па! Па-ап! Ты чего не одеваешься?! Нам ехать пора! Пап, ты где?
— Милицию вызвали?
— Нет еще. — Чернов, похоже, прикрыл трубку ладонью. — Я решил сначала тебе позвонить. Сейчас вызову. Ты когда приедешь?
— Минут через сорок… — Степан прикинул, сколько ему добираться до Сафонова от Ивановой школы. — Нет, не через сорок. Через час, наверное. Вызывай ментов, Вадим. Вот, твою мать, везет нам в последнее время!.. Ты не знаешь, ничего… такого у нас на объекте вчера не происходило?
— Не знаю, — сказал Чернов. — Попробую узнать.
— Да чего теперь узнавать! Без нас все узнают!