Степану было странно и неприятно, что она так пристально его рассматривает. Или в поспешном бегстве от Леночки он надел рубаху наизнанку? Или не застегнул штаны?
— Что вы меня рассматриваете? — спросил он недовольно. — Вы меня не узнаете?
Иван засмеялся, отцепился от отцовской шеи и повис на руке. Рука была толстая и очень надежная, как медвежья лапа.
— Вы здоровы? — помолчав, осведомилась Инга Арнольдовна. — У вас нет температуры?
Он сопнул носом, тоже совершенно по-медвежьи.
— Какая-то должна быть. Я же еще не покойник.
— Выглядите вы неважно, — сообщила Инга Арнольдовна. — Может быть, согреть вам чаю?
Это было совершенно неожиданное и странное предложение.
Почему она предлагает ему чай? В чем тут дело? Что ей может быть нужно? Что-то ведь нужно, раз она готова дать ему взятку, вот только что? Или он недостаточно искусно прыгал в кольцо и она хочет продолжить упражнения по приручению?
Он прошагал мимо нее к кухне, волоча на согнутой руке Ивана, который болтал ногами.
— Вам, наверное, домой пора, — громко сказал он оттуда, — не смею вас задерживать.
«Вот свинья какая, — подумала Ингеборта, и ей неожиданно стало весело. — Интересно, кто его так запугал, что он на меня даже смотреть не может? Жена, что ли?»
Где-то припадочным звоном зашелся мобильный телефон, и Иван моментально отцепился от медвежьей отцовской лапы и навострил уши. И весь напрягся. И стиснул костлявые острые кулачки.
Он боялся телефонов и ненавидел их.
— Ты что? — спросила у него изумленная Ингеборга. — Что случилось, Иван?
Но он ее даже не слышал.
— Да! — сказал Степан отрывисто.
— Павел Андреевич, это Хорошилов Сергей, я из вашего офиса…
Голос был совсем незнакомый. Степан не знал никакого Хорошилова Сергея из офиса.
— Я охранник, Павел Андреевич, — пояснил голос неуверенно, — с Большой Дмитровки… Вы меня слышите, Павел Андреевич?
— Слышу. — Степан уже знал, что там, в офисе на Большой Дмитровке, что-то случилось, и что он сейчас об этом узнает, и что изменить уже ничего нельзя потому, что это уже случилось, случилось, и деваться ему, Павлу Степанову, некуда.
— У нас ЧП, Павел Андреевич. Вы можете приехать?
— Да, — сказал Степан. — Могу. Минут через пятнадцать приеду. Жертвы и разрушения есть?
Инга Арнольдовна посмотрела на него как на полоумного, а замерший соляным столбиком Иван напрягся еще больше. Степан отвернулся от них.
— Жертв нет, — доложил Сергей Хорошилов, — но вам, наверное, лучше приехать, Павел Андреевич.
— Сейчас буду. — Степан осторожно положил смолкшую трубку в пепельницу и за воротник притянул к себе Ивана. — Ну что ты так пугаешься, дурачина? Просто у меня дела. У меня всегда… дела.
— У тебя неприятности, да, пап? — В глазах у него прыгал страх, и Степан ненавидел себя за то, что его сыну было так страшно.
— У меня все время какие-нибудь неприятности. — Он старался быть как можно более убедительным. — Ничего такого. Я справлюсь. Только ты, пожалуйста, не пугайся так сильно.
Он положил ладонь на золотистую макушку и посмотрел на Ингу Арнольдовну.
— Я должен уехать, — сказал он, хотя это и так было совершенно ясно, — вы сможете с ним побыть еще часок? Если нужно, я заплачу дополнительно, и домой вас отправлю на такси, и за такси тоже заплачу…
Она выслушала всю тираду совершенно хладнокровно.
— Да, — сказала она и повернулась к Степану спиной, чтобы достать с полки чашки, — конечно, мы вполне сможем еще немного побыть вместе с Иваном. Только я считаю, что, прежде чем уехать, вам непременно следует выпить чаю.
Акцент — или не акцент, а какая-то странность речи — неожиданно проступил особенно отчетливо, и Степан подумал, что она, наверное, начинает так говорить, когда злится или чего-нибудь не понимает.
— Я не могу сейчас ничего пить, — пробормотал он. — У меня ЧП на работе.
— Оно ведь все равно уже произошло, — отрезала Инга Арнольдовна и показала глазами на Ивана. — Десять минут вряд ли будут иметь значение. Садитесь, Павел Андреевич.
Она что, совсем ничего не понимает? Сказано же — неприятности на работе! Чаи распивать ему некогда, ведь ему даже неизвестно, что именно там стряслось! Хорошо, если на самом деле трупов нет!
— Пап, садись! — словно очнувшись, заверещал Иван и поволок в сторону тяжелый стул, чтобы отцу было удобнее сесть и не осталось никаких сомнений, стоит или не стоит пить чай. — Садись, пап! Это же очень быстро, пять минут всего. И молока можно налить, чтобы было похолоднее!..
— Вот ваша чашка. Вы в самом деле будете с молоком? Нет? Так я и думала. Это печенье. Пока Валентина Ивановна убиралась, мы испекли. Иван, давай сыр и ветчину, я думаю, что мы должны предложить твоему отцу бутерброды. Иван, какой джем ты будешь, малиновый или клубничный?
Мягко чмокнул закрывшийся «Электролюкс». Щелкнула крышка на щегольской немецкой банке с джемом. Звякнула ложечка. Вода полилась в кружку с тем особенным глухим звуком, который может издавать только крутой кипяток.
Запахло свежезаваренным чаем, малиной и булками.
Степан схватился за карман, в котором должны были быть сигареты.
Эти звуки и запахи были из другой жизни. Не из жизни Павла Степанова. Они не могли и не должны были иметь к нему отношения. Они расслабляли. Уничтожали оборону. Их следовало срочно заглушить. Вот… хоть сигаретами.
«Успокойся, — приказал он себе, — она затеяла это вовсе не для того, чтобы поймать тебя на чем-нибудь. Она затеяла это ради твоего сына, которого до дрожи напугал телефон. С ним нужно попить чаю, и он удостоверится, что все не так страшно».
— Ты не жди меня, ложись спать, — сказал Степан, прихлебывая чай, — Инга Арнольдовна меня дождется, а ты не жди.
— А она до тебя не уедет? Инга Арнольдовна, вы не уедете?
— Я же не оставлю тебя одного в пустой квартире, — ответила она рассудительно, — зачем ты еще кладешь сахар? Вполне достаточно джема.
— Я люблю, когда сладко, — сказал Иван упрямо, и Степан покосился на него из-за своей кружки. Очевидно, эти разговоры велись уже не в первый раз, и в Ивановом тоне звучали знакомые капризные нотки, что означало, что он уже вполне пришел в себя, для того чтобы спорить и отстаивать свои права на сладкий чай.
Да. Прибалтийская крыса вполне знала свое дело. И совершенно очевидно, она знала его лучше, чем идиотка Клара, дай Бог ей здоровья и счастья в личной жизни.
— Большое спасибо, — неловко сказал Степан Инге Арнольдовне и даже как будто поклонился слегка. Они некоторое время рассматривали друг друга, а потом он добавил:
— Все было очень вкусно. Печенье особенно.
Она молча кивнула.
Иван, совершенно успокоенный, выскочил его проводить и только попросил напоследок:
— Ты все-таки постарайся не очень поздно, пап.
— Я постараюсь, — пообещал Степан.
Ингеборга услышала, как хлопнула входная дверь, как щелкнули замки, и мимо нее, топая, промчался Иван, чтобы посмотреть с балкона, как отец сядет в машину.
«Все было очень вкусно. Печенье особенно».
Она усмехнулась и поставила в раковину его пустую кружку.
Он так и не попробовал печенье — она знала это совершенно точно, — поэтому не мог знать, вкусное оно или нет.
Он благодарил ее вовсе не за чай и не за печенье.
Странный человек Павел Степанов.
На лестничной клетке курил прораб, и Степан до того изумился, что даже не сразу ринулся из лифта в коридор, где громко разговаривали какие-то люди и пылал свет. Прорабу было совершенно нечего делать в офисе, да еще в одиннадцатом часу вечера.
— Здорово, Петрович. Ты как тут оказался?
Петрович суетливо, как обычно, переложил сигарету из правой руки в левую и сунул правую Степану с таким видом, как будто сомневался, захочет Степан ее пожать или нет. Почему-то на Степана это подействовало успокаивающе.
— Да никак, Павел Андреич. За бланками я заехал, у нас ни одного бланка чистого не осталось и бумага почти кончилась…
Это была такая явная, неуклюжая, лживая ерунда, что Степан даже покраснел немного.
— Ты о чем, Петрович? — спросил он, с тоской прислушиваясь к голосам в коридоре. Голоса были настырные и не по-вечернему громкие. — Какая бумага? Ты хоть, пока курил, придумал бы чего поумнее соврать.
Прораб тоже покраснел, засуетился, сунул в рот сигарету и так затянулся, что сигарета моментально уменьшилась вдвое.
— Я поговорить с тобой хотел, Андреич. Думал, что ты еще в офисе сидишь. Ну и приехал… Мобильный у тебя не отвечал, да и неловко мне по телефону-то… Я так хотел поговорить… Лично.
— Ну, хотел лично, значит, поговорим лично, — сказал Степан с досадой. Громкие голоса как будто становились все громче и громче. — Что у нас стряслось на ночь глядя? Ты чего-то темнишь, а я даже спрашивать боюсь…
— Да хрен его знает, чего стряслось, — сказал прораб и улыбнулся. — Ты особенно не пугайся, Андреич. Ничего такого. Из сейфа у тебя чего-то сперли. Не деньги, не бойся!
— Из сейфа сперли? — переспросил Степан. — Из моего сейфа что-то сперли?
В офисном сейфе он хранил только легальные «белые» договоры и кое-какие бухгалтерские бумажки, которые однажды могли пригодиться, если не ему самому, так каким-нибудь оголтелым налоговым инспекторам. Еще там были деньги, которые он и два его зама исправно собирали друг с друга, если в офисе предстояли массовые празднества, шествия, народные гулянья и что-нибудь в этом духе. Коллективные банкеты, конечно же, устраивались на деньги компании, но подарки и спиртное они всегда благородно покупали на собственные средства.
Господи, нужно быть полным идиотом, чтобы влезть в офисный сейф и спереть оттуда какие-то старинные бухгалтерские бумажонки или триста баксов мелочью! А может, там и трехсот не было, дай бог вспомнить…
Да что творится-то вокруг него, в конце концов!
— Павел Андреевич, хорошо, что вы приехали! Я Сергей Хорошилов, охранник. Это я вам звонил.