Чем быстрее она стрекотала, тем все отчетливее становилось, что дело совсем не в этом. Степан смотрел на нее, и ей казалось, что она видит, как крутятся внутри ширококостной головы плохо смазанные шестеренки и колесики.
Ух, как она его ненавидела!..
— Поедешь со мной? — вдруг спросил он как ни в чем не бывало, и шевеление его лба прекратилось. — Куда тебя подвезти? Домой?
Везти ее домой он никак не должен был, и поэтому Леночка моментально придумала парикмахерскую.
Почему-то эти идиоты мужики безоговорочно верят в любую самую невероятную ложь, если только в ней фигурирует парикмахерская.
В парикмахерской можно просидеть до часу ночи. Необходимость посещения парикмахерской сводит на нет все деловые договоренности. В парикмахерскую можно ходить по три раза на день, и все три раза это объяснение будет признано удовлетворительным.
Козлы.
Он открыл ей пассажирскую дверь «лендкрузера», обошел машину и уселся сам.
— Пристегнись, — велел он. У него был какой-то постоянный психоз насчет привязных ремней. — Так о чем ты хотела со мной поговорить? — спросил он, выбираясь на проезжую часть. Вчерашняя шикарная парковка прямо под окнами теперь оборачивалась другой стороной.
— Ну как о чем? О ребенке, конечно! Я же понимаю, как тебе несладко, Степа. Ну, наверное, хватит уже! Можно остановиться. Хочешь, я поговорю с людьми, которые действительно в этом понимают? Его можно отдать в отличный интернат, где ему будет хорошо и спокойно, и ты не будешь постоянно нестись домой, чтобы отпустить очередную няньку или, наоборот, найти ее…
Степан поерзал в своем кресле, старательно пытаясь справиться с горячим желанием немедленно вышвырнуть бывшую жену из машины. Включил приемник, который голосом Филиппа Киркорова заголосил про красную розу.
Все же это было лучше, чем Леночкины излияния относительно Ивановой судьбы.
— Гадость какая, — сказала Леночка про Киркорова. Где-то она слышала, что люди с тонким вкусом не слушают таких исполнителей, как он. — Степ, выключи.
Степан помотал головой. Пребывание с Леночкой в тишине тесного автомобильного салона могло кончиться мордобоем. По крайней мере он за себя полностью отвечать не мог.
— Я не могу это слушать — продолжала тонкая натура Леночка. — Это какое-то убожество!
И переключила приемник с «Русского радио» на компакт-диск, чего Степан никогда в жизни не делал. CD-плейер с середины завел какую-то песню Гребенщикова. Очевидно, кто-то когда-то забыл в нем именно этот диск.
— Ну вот, — удовлетворенно сказала Леночка, — по крайней мере это можно слушать.
Степан покосился на нее с некоторым недоумением. О ее тонком музыкальном вкусе он даже и не подозревал. Как и о том, что она специально поехала в школу, чтобы установить, с кем именно спит Степан, ее бывший муж.
В том, что она поехала в школу именно за этим, он ни секунды не сомневался. Вовсе не Иван ее волновал. И вовсе не из-за Ивана она назначила сегодня встречу на Степановой территории. Просто ей нужно было убедиться, что учителка существует в жизни бывшего мужа.
Он притормозил на светофоре и потянулся за сигаретами.
Прямо перед ним на панели приемника зеленым огнем горели большие иностранные буквы.
CD. И Гребенщиков пел заунывно.
Стоп.
Когда-то это уже было с ним. Именно с ним, именно в его машине.
Он никогда не слушает в машине ничего, кроме «Русского радио». Он приземленный, грубый мужлан с отсутствующим вкусом. «Русское радио» подходит ему больше всего. Он никогда не переключает приемник с радио на компакт-диск, и тем не менее когда-то, не так давно, приемник был точно так же переключен.
И не на другую радиостанцию, а именно на компакт-диск.
Когда?
— Степ, ты что застыл? — спросила рядом удивленная Леночка. — Гребенщикова никогда на слышал?
Он никогда не слушал Гребенщикова в своей машине.
Было утро. Он торопился, потому что позвонил Чернов и сказал про труп в котловане, а он должен был еще завезти Ивана в школу. Он вытирал стекло, опираясь ладонью о капот, и капот показался ему странно теплым, как будто нагретым на солнце. Капот не был нагрет на солнце. Он был теплым потому, что его машина вернулась из Сафонова только под утро. Ее видела там Саша Волошина, Когда Степан сел в машину, радио не работало. На панели горели те же дурацкие зеленые буквы CD.
Тогда он выругал Ивана за то, что тот трогал приемник.
«Я ничего не трогал!» — верещал Иван. Он действительно ничего не трогал.
И зажигалка. Черная с золотом зажигалка «Кельн Мессе».
Как сказал Чернов? «Как будто на ней твоя фамилия написана»?
К тому моменту как он высадил у парикмахерской на Новом Арбате бывшую жену, он понял очень многое.
Почти все.
В Сафоново он оказался гораздо раньше, чем предполагал. Ему нужно было во что бы то ни стало приехать до капитана Никоненко.
Машина Чернова, наклонившись влево, стояла на утрамбованной колесами площадке перед конторой. Рядом с ним был припаркован чей-то чужой, грязный и не слишком новый джип.
Принесло кого-то! Кто бы это ни был, Степан сейчас разбираться не станет. Всего только полчаса — и он будет знать все. Полчаса любые дела могут подождать.
И еще он должен предупредить Ингеборгу. Черт, давным-давно можно было купить ей мобильный телефон и не сидеть без связи, как медведи в тайге. Как это он не догадался?
Он о многом не догадывался.
Страшно даже подумать, сколько всего он пропустил мимо ушей, мимо глаз, мимо мозгов, тупица чертов!..
Он тяжело выпрыгнул из машины, захлопнул дверь и взбежал на шаткое крыльцо конторы.
— Черный, что тут у нас происходит?! Ты где?! Чья там машина? Я сейчас ни с кем не могу разговаривать!..
Он толкнул дверь «кабинета» и замер на пороге.
— Привет, Паш. — Чернов вылез из-за «главного» стола, у него было напряженное лицо. — У нас, как видишь, гости сегодня с утра.
— Здрасьте, Павел Андреевич, — проговорил здоровенный белобрысый мужик в кожаной куртке и джинсах, — это мы вас дожидаемся.
И тут он пнул под ребра своего соседа, который, сгорбившись, как вопросительный знак, трясся на соседнем стуле.
Сосед вскинулся тощим тельцем, сделал некое движение, которое можно было расценить то ли как приветствие, то ли как отчаяние, болтнулся вперед, поспешно натягивая на синие венозные руки замусоленные рукава бумазейного свитера.
— Ну, с Ленькой-то вы как пить дать знакомы, — пробасил здоровяк, косясь на соседа, — а меня Виталием зовут. Я местный, сафоновский. Фермер вроде.
— Здрасьте, — буркнул Степан и посмотрел на Чернова вопросительно. Он ничего не понимал. — И давно ждете?
— Да порядочно, — согласился белобрысый Виталий. — Но вы не беспокойтесь, много времени мы у вас не отнимем.
Давай, Леонид, заводи пластинку. Выкладывай, что к чему, как мне вчера выложил. И не трясись ты так, небось не припадочный!..
— Может, чаю? — предложил Степан неуверенно. — Или кофе?
— Да мы, Павел Андреевич, этого кофе по уши надергались, пока вас дожидались. Мы ведь по делу пришли. — И он снова на соседа покосился, как бы прикидывая, способен тот заговорить или все еще нет. Потом перевел взгляд на Степана. — У нас с Ленькой еще в апреле разговор был, чтобы он прекратил тут у вас демонстрации демонстрировать. Я его как человека предупредил, сказал, что если не прекратит, неприятности у него большие могут выйти. Не то что вы нам так приглянулись, — тут белобрысый улыбнулся хитрой деревенской улыбкой, и Степан улыбнулся ему в ответ, — а просто… магазин ваш — дело нужное. Мы бы рядышком базарчик свой открыли. Яблоки, свинину, огурчики, доски, гвозди продавать стали. Мало ли что проезжий человек купит. Хоть на дачу, хоть на пикничок. А там…
— Оно конечно, — согласился Степан и снова посмотрел на Чернова. Чернов качнул головой.
— Ну вот. А Ленька нам с вами все дело портил. Я даже опасаться стал, как бы местные начальники вам чего сгоряча не запретили. Я, конечно, с кем мог потолковал по-дружески. Например, с замом районным. Мы с ним в одной части пшенку жрали. Ну и еще там… А вчера не выдержал. Думаю, совсем мужик взбесился, в смысле Леонид-то наш! Опять по селу какие-то слухи, что он народ собирает, чтобы на вашу стройку идти бульдозеры останавливать, что ли!.. Ну, я к нему и пошел. Поговорить с ним хотел. Растолковать, если он чего до конца не понял. Ленька, говори давай! Не все мне за тебя говорить! — Тут он так пнул бедолагу-народовольца под ребра, что народоволец завалился на бок. — Я пришел, а он сидит белый, трясется, как в горячке, и все про какую-то дьяволицу толкует. Я решил было, что спятил он, допился, стало быть, а потом понял, что нет, не похоже. Ну? Давай-давай, рассказывай, твою мать!..
— Она первый раз еще зимой пришла, — шумно сглатывая и трясясь всем телом, заговорил Леонид Гаврилин как-то так, что Степан сразу понял: он не пьян, не спятил и не в белой горячке. Он просто смертельно напуган и не знает, как избавиться от своего страха, — она пришла и приказала на стройку идти, чтобы, значит, не допустить ее. Я послушался. Я не мог не послушаться! — взмолился он, обводя мужиков умоляющим взглядом. — Она сказала, что мне все равно конец, потому что жизнь моя давно под откос пошла и нет мне прощения ни на том, ни на этом свете.
— Это дьяволица так сказала? — переспросил Степан.
Леонид Гаврилин кивнул, кося налитыми кровью глазами.
— Она приходила несколько раз и каждый раз говорила мне, что я должен делать. И говорила, что, если я не выполню приказа, немедленно погибну. На месте… Она все, все говорила — как я должен собрать народ, в какой день прийти к воротам, что обещать, за что проклинать. Она говорила, что я должен ее слушаться, и тогда она меня отпустит. Навсегда.
— Как она выглядела, эта твоя дьяволица? — вмешался Чернов.
Леонид Гаврилин отшатнулся от него, как будто Чернов сам и был этой дьяволицей.
— Не знаю. Я боялся смотреть. Я не мог смотреть. Молодая. Плащ длинный. Лицо… такое.