— Какое?
— Такое… дьявольское лицо.
— Красивое?
— Не знаю, — плачущим голосом сказал пророк и закрылся сложенными ковшиком ладонями, — не знаю я! Я боюсь, боюсь, я знаю, она придет за мной, найдет меня… Господи, спаси и помилуй!
— Да прекрати ты! — прикрикнул на него белобрысый Виталий. — Дальше говори.
Степана удивило, что нужно говорить что-то еще. Ему казалось, что уже вполне достаточно.
— Она в последний раз вчера приходила. Нет, позавчера. Нет. Не помню. Сказала, чтобы я взял топор и сегодня ночью пришел сюда, к воротам. Сказала, что сегодня она за все мне заплатит. За все труды. Что я больше ни о чем не буду беспокоиться. Что я должен сделать последний шаг.
Чернов длинно присвистнул.
— С топором, значит? — переспросил он Леонида Гаврилина. — К воротам? Ночью? Твою мать!..
— Я не хотел! — припадочно закричал Леонид Гаврилин. — Я не хотел!!! Я говорил, что не пойду, не смогу!!! А она сказала, что все равно меня найдет! Заставит! За волосы к воротам приволочет!!!
Он вдруг сполз со стула прямо к ногам своего спутника, зарыдал так отчаянно и громко, что Павел Степанов всерьез перепугался.
— Черный, дай воды! Да перестань ты рыдать, нас тут смотри сколько, мы твою сатанистку и близко не подпустим! Черный, дай, блин, воды!
— Воды ему еще! — пробормотал здоровяк презрительно и сильно дернул рыдающего Леонида Гаврилина за волосы. — Хватит, Ленька, кончай вопить! Ну!
Леонид Гаврилин утих на удивление быстро, с пола поднялся самостоятельно и, пошарив трясущейся рукой, вернул себя на стул.
— А ведь электрик! — тоном человека, который огорчается из-за того, что потерял почти новые рукавицы, сказал Виталий. — Сто раз говорил, бросай пить, приходи ко мне, я тебе платить буду, жить станешь как человек!.. Да что говорить!
И он махнул здоровенной натруженной ручищей.
— Спасибо, мужики, что предупредили, — проговорил Степан негромко, — ну, Черный? Что делать станем?
— В милицию звонить, — буркнул Чернов, — по-моему, самое время настало.
— Оно, конечно, может, и настало, — согласился от двери никем ранее не примеченный капитан Никоненко, — только вполне можно и не звонить. Милиция уже прибыла.
В полном соответствии с планом Чернов уехал, как только начало смеркаться. Никоненко отбыл еще раньше, так что если кто и наблюдал за объектом, должен был удостовериться, что к ночи Степан остался в конторе один.
Он лежал на продавленном, воняющем чем-то кислым диване, курил, смотрел в дощатый потолок, на котором от уличного фонаря лежали косые синие тени, и вяло думал о том, что сейчас вот-вот все закончится.
Все закончится, он поднимется с проклятого дивана, впившегося в бока всеми пружинами, и поедет домой к Ингеборге.
Конечно, она не поняла из его объяснений, почему он так и не приедет сегодня ночевать, и, кажется, даже рассердилась, по крайней мере, акцент четко проступил в ее обычно такой правильной речи.
Степан улыбнулся, щурясь на дым, который в мертвенном уличном свете висел как привидение.
Все закончится, он перестанет мучиться над проклятыми загадками, навалившимися на него в последнее время, и сделает Ингеборге предложение.
Классическое предложение руки и сердца — с бриллиантовым кольцом, с букетом белых роз и двухнедельным пребыванием в номере для молодоженов в лучшем отеле Ниццы.
Нет, это как-то уж слишком пошло.
Пусть будет кольцо — женщины любят бриллианты. Хотя что он знает о женщинах?!
Пусть будут розы. И еще шампанское. Настоящее, французское, с белой печатью, замороженное в серебряном ведерке. Интересно, где он возьмет серебряное ведерко? В его хозяйстве такого отродясь не было.
И — хрен с ним! — пусть будет номер для молодоженов в Ницце. Или лучше на Мальте. Он был на Мальте год или два назад, и ему там очень понравилось. А куда они денут Ивана?
В номере для молодоженов предусмотрено детское отделение или предполагается, что у молодоженов нет детей?
А может, она еще и не согласится. Скорее всего она не согласится. Они провели вместе полдня и одну ночь, с чего он взял, что теперь она согласится выйти за него замуж?!
Он уговорит ее. Или Иван уговорит. Иван кого хочешь уговорит, когда ему нужно.
Степан усмехнулся и потушил сигарету в переполненной пепельнице. И закурил следующую. Так ему до утра никаких сигарет не хватит.
С крыши мерно капала вода — тепло возвращалось, и снег медленно, но верно отступал. К утру от него ничего не останется.
Интересно, что останется к утру от него самого?
Негромкий шум иностранной машины надвинулся на него, когда курить он уже не мог и глаза слипались неудержимо, но он твердо знал, что не должен и не будет спать. Он моментально проснулся и приподнялся на локтях на продавленном вонючем диване.
Так и есть. Урчание двигателя замерло довольно далеко, должно быть, у самых ворот, и больше не возобновилось.
Тот человек решил, что к конторе ему лучше подойти пешком. Без шума. Степан вслушивался в глухоту весенней ночи за окнами так отчаянно, что у него зазвенело в ушах и даже где-то глубже, внутри головы. Он был уверен — знал совершенно точно, — что тот человек уже здесь и теперь просто выжидает. Присматривается, Хочет удостовериться, что все идет так, как он задумал.
Степану отчаянно захотелось сесть. Лежа на спине, он чувствовал себя открытым и беззащитным, как глупый плюшевый медведь на книжной полке его сына. Но он не мог себе позволить сделать лишнее движение.
Скрипнул мокрый песок. Человек приближался. Очевидно, ничего подозрительного он не заметил, а может, в машине остался второй, готовый в случае чего прийти на помощь.
Степан глубоко вдохнул и медленно выдохнул.
Заскрипели ступеньки шаткой лесенки, открылась и закрылась дверь — они никогда ее не запирали, если кто-то из них оставался ночевать в конторе.
Шаги в «предбаннике», полоска вспыхнувшего желтого света, очевидно, от фонаря, всхлип внутренней дверцы, секунда тишины, и Степан нажал кнопку выключателя в изголовье.
Обрушившийся сверху яростный свет ослепил и его, и вошедшего, но Степан первым пришел в себя.
— Здорово, Эдик, — сказал он Белову, — что так поздно? Я тебя раньше ждал!
— Ну, собственно, это ничего не меняет, то, что ты догадался. Я всегда знал, что ты вовсе не так глуп. Медлителен малость, но не глуп. Но ты догадался слишком поздно, Паша. Кстати, можно узнать, каким образом?
— Можно, — согласился Степан, — только ты мне сначала скажи, с чего все началось-то? И кто все задумал? Ты? Или?..
— Леночка, конечно, — усмехнувшись, сказал Белов, — когда эта скотина Муркин решил, что нас он тоже может шантажировать — ну, раз я сплю с твоей бывшей женой и так далее. Леночка решила, что, убрав его, можно провернуть блестящую комбинацию, в конце которой мы получим то, что нам обоим так хотелось получить, — твой труп.
— А зачем вам мой труп? — спросил Степан с искренним интересом. Он продолжал лежать на спине, закинув за голову правую руку, а Белов задумчиво покачивал пистолетом перед самым его животом.
— Паш, контору унаследовал бы твой сын. Леля унаследовала бы твоего сына, все равно его больше некуда девать, и я получил бы твое место. Отличное место, уже нагретое, приработанное, раскрученное. Что тут непонятного? Твоим замом я бы оставался до конца жизни, своей смертью ты бы помер еще не скоро, а так я буду хозяин. Кстати, гораздо лучший, чем ты!
— Ну да, ну да, — согласился Степан.
— Я дал Муркину по башке, он свалился в котлован, и его роль в этом деле закончилась. Я же не знал, что он шантажировал еще эту дуру Волошину и что Петрович об этом догадывался! Самое главное было, что он больше нам с Лелей не мешал. Потом все так запуталось, Сашка оказалась замешанной, мне все это было очень смешно, особенно твои потуги сообразить что-нибудь связное! Ты все пыжился, пыжился, и все у тебя получалась какая-то ерунда. Меня это забавляло. Потом Чернов муркинскую тетрадь украл из твоего сейфа, чем очень мне поспособствовал: ты стал его подозревать. Потом Петровича пришлось… успокоить, потому что он тебе все что-то обещал рассказать, а я никак не мог понять, что именно он знает. Я тогда на Большой Дмитровке за дверью стоял и слышал, что он тебе пытался что-то объяснять, а ты его не слушал. Потом Сашка вылезла со своими откровениями, стало и вовсе забавно.
— А Гаврилин при чем?
— А Гаврилина Леля еще зимой отыскала. Понимаешь, он такой придурок, что на него все запросто можно свалить, если надлежащим образом все подготовить. Мы все подготовили. Она несколько раз его навещала, говорила, что он должен делать. Правда, она… перестаралась малость, он перепугался слишком, но это ничего. Сегодня ночью он придет на стройку и подожжет вагончик, в котором ты будешь спать. Пьяный. Вагончик вместе с тобой сгорит дотла, а Гаврилин где-нибудь рядышком повесится. А может, тоже сгорит. Для пущего религиозного фанатизма. Сейчас это все любят. Местный Пуаро Никоненко на это очень даже купится. Деревенские же все чудные. Я вполне допускаю, что все решат, что это место и вправду святое, что оно за себя мстит и так далее.
— А если он не придет?
— Кто не придет?
— Ну, Гаврилин не придет сюда. Чтобы меня поджигать.
— Придет, — успокоил Белов, — я проверял. Он дома. После тебя я к нему съезжу и привезу. Так что все будет хорошо.
— Столько хлопот, — проговорил Степан почти сочувственно, — и все из-за какой-то паршивой конторы!
— Контора не паршивая, Паша, — покосившись на него, сказал Белов, — ты сам это отлично знаешь. Мне такую контору только отнять можно. Сам я такую создать не способен.
— А Иван? — вдруг спросил Степан. — С ним что будет?
— Слушай, ну какое это имеет значение?! Тебе жить осталось ровно столько, сколько ты будешь мне рассказывать, как ты догадался, а тебя волнует непонятно что! Какая тебе разница? Это уже не твоя забота. Все. Твои заботы все кончились.