Затем пожал плечами и приказал:
— Понайотов, руки за спину! Выходи!
Никак не среагировав на озвученную корпусным новость, Серафим спокойно закинул руки за спину, вышел из камеры.
— Лицом к стене! — последовал новый приказ.
Понайотов встал рядом с дверью и повернулся лицом к стене.
Старший прапорщик закрыл дверь на ключ, посмотрел на капитана и спросил:
— А как же проверка?
— Сдай провинившегося старшему дежурному по карцеру и возвращайся: вот постановление, подписанное Бариновым, — он протянул ему документ.
Старший прапорщик быстро пробежал глазами постановление, покачал головой, затем повернулся к Серафиму:
— Вперёд! — скомандовал он.
Перед каждым переходом, перекрытым мощной железной решёткой с дверью посередине, старший прапорщик громко стучал ключом по железу, предупреждая других контролёров, что ведёт арестованного.
Эта процедура была обязательной и делалась для того, чтобы идущий навстречу контролёр, если он сопровождает особенного подследственного, которого никто из обитателей тюрьмы не должен видеть, , мог предпринять меры и укрыть своего подопечного в «стакан».
Когда они подошли к решётке, покрашенной в грязновато-красный цвет, Горилла приказал:
— Лицом к стене! — после чего трижды постучал ключом по решётке, вызывая старшего дежурного по карцеру.
Вскоре в самом конце коридора появилась мужская фигура. Когда подошёл поближе, Серафим узнал Никитича, но никак не подал виду.
— Вот, Никитич, принимай постояльца на временное проживание, — он усмехнулся своей шутке.
— За что его? — нахмурился Никитич.
— Драка в камере: пока пять суток…
— В какую его?
— В шестую…
— В шестую? — невольно повысил голос Никитич. — Кто выписал постановление?
— Майор Баринов.
— Я так и думал, — прошептал Никитич.
— Что, не понял? — переспросил Горилла.
— Да, так, ничего… — отмахнулся старший прапорщик.
— Мне показалось, что ты, Никитич… — начал Горилла, но тот грубо перебил его:
— Креститься нужно, когда кажется! Давай постановление и можешь возвращаться к себе.
— Как скажешь, коллега… — чуть обидчиво проговорил Горилла, однако развивать свои сомнения не решился.
Никитич открыл скрипучую дверь, взял из рук сопровождающего документ и приказал Серафиму:
— Пройди и встань лицом к стене!
Дождавшись, когда Никитич закроет дверь на ключ, Горилла недовольно пожевал губами, хотел что-то сказать, но лишь махнул рукой, повернулся и быстро пошёл назад.
— Однако не везёт тебе, парень, — с сожалением негромко произнёс Никитичю — Сначала в сто девятую к подонкам кинули, теперь в карцер, причём в тот, в котором, как правило, мозги вправляют неугодным или не угодившим… — он с печалью взглянул на Серафима. — Что натворил-то? Что-то мне не верится, что тебя наказывают за драку с отморозками из сто девятой…
Обратившись к нему, старший прапорщик даже и не надеялся, что услышит от него хотя бы слово, но Серафим неожиданно заговорил:
— Спасибо тебе, батя, за предупреждение, — тихо произнёс он. — Оно было как нельзя кстати…
Это оказалось столь неожиданным для Никитича, что он даже отшатнулся от Серафима: не пригрезилось ли ему? Но потом, осознав, что не ослышался, нарочито, стараясь скрыть, что ему приятно слышать благодарность, недовольным тоном произнёс:
— Никогда не говори в тюрьме «спасибо», говори — «благодарю»: могут неправильно понять!.. — заметил Никитич и тут же спросил: — Выходит, правда, что за драку? Но почему у тебя нет ни одного даже синяка, хотя бы завалящего какого?
— Хочешь жить — умей крутиться! — с улыбкой произнёс Серафим.
— И много ты им «накрутил»?
— Каждый получил по делам своим! — многозначительно произнёс Серафим.
— Даже и не знаю: радоваться за тебя, парень, аль огорчаться? — растерянно произнёс Никитич.
— Помните, что я вам сказал? Всё будет хорошо…
— …только кончится плохо! — закончил за него старший прапорщик. — Помню! И теперь, кажется, до меня начинает доходить, для кого кончится плохо! — в его голосе слышалось явное восхищение. — Только знаешь, парень, жалко мне тебя, искренне говорю, жалко: в тюрьме и не таких ломали…
Таких в тюрьме не было никогда! — твёрдо произнёс Серафим: в его голосе не было бахвальства или наглости, он как бы просто констатировал истину, потом, чуть подумав и вспомнив про своего учителя, побывавшего в тюрьме, добавил: — Во всяком случае, в вашей тюрьме точно!
— Ну-ну… — проговорил старший прапорщик, и было непонятно: он сомневается или удивляется этому странному пареньку. — Пошли переодеваться…
— Переодеваться? — удивился Серафим.
— Наказанные карцером отбывают срок наказания в специальной робе для карцера… — с огорчением пояснил Никитич.
Введя Серафима в небольшую каптёрку, он достал с полки свежевыстиранную робу: тонкие хлопчатобумажные штаны, рубашку грязно-серого цвета и матерчатые тапочки. На рубашке и штанах была надпись: «карцер».
— Это чтобы не украли? — хмыкнул Серафим.
— Чтобы издалека знать, кто ты? — пояснил Никитич и добавил. — Переодевайся, а свои вещи сложи на эту полку: твой номер семнадцать. По окончании срока наказания карцером все получишь обратно… Можешь не беспокоиться: здесь ничего не пропадает… Ты впервые попадаешь в карцер?
— Впервые…
— Питание уменьшенное: раз в день горячая пища, лёгкий супчик и каша в обед, утром и вечером — по кружке кипятку, и на целый день — уменьшенная пайка хлеба. Не Бог весть что, но умереть не дадут, — заверил Никитич. — Ни шконок, ни постели в карцере не положено: спать придётся на полу. Сейчас, слава Богу, лето, и в камере не так холодно… Ну, да ты, парень, как я понял терпеливый: все выдюжишь…
— А куда я денусь? — с задором произнёс Серафим. — Но почему такая печаль в голосе, командир? — спросил он.
— Беспокоит меня эта шестая… — признался Никитич. — Сейчас-то она пустая, но я нисколько не удивлюсь, что вскоре к тебе подселят соседей…
— Ну, подселят, и что? — пожал плечами Серафим.
— Это будут не просто соседи… — он вдруг понизил голос до шёпота. — Настоящие костоломы, профессионалы, они… — договорить он не успел: трижды ударили по железу. — Никак уже по твою душу, — он тяжело вздохнул и укоризненно покачал головой: — Ну, держись, парень: в то, что происходит в этой камере, я не могу вмешиваться. Могу только дважды открывать дверь: когда ввожу в карцер, и когда вывожу по окончании срока. Так-то…
Никитич подвёл его к шестой камере, открыл железную дверь, впустил его, потом закрыл и крикнул в сторону выхода:
— Иду!..
Предчувствие Никитича не подвело его и на этот раз. Незадолго до того, как Серафима вызвали из сто девятой камеры и повели в карцер, по приказу Баринова к нему в кабинет привели двух здоровяков, настоящих громил. Они вошли и почтительно остановились у самого порога.
— Есть работа, — коротко бросил старший Кум, даже не взглянув на вошедших.
— Работе мы завсегда рады, — ответил бугай, что пониже, радостно потирая ладонями-лопатами.
— Главное, чтоб отдача была по заслугам, — заметил высокорослый.
Вот кто своими габаритами и длинными руками-лопатами действительно напоминал Гориллу.
— Тебе ли жаловаться, Дробилин? — недовольно скривил губы Баринов.
— Что вы, гражданин начальник, я и не думал жаловаться! — тут же воскликнул он. — Это я так, для порядку…
— Я тебе покажу порядок! — сердито воскликнул майор и стукнул кулаком по столу. — Забыл? Здесь я — ваш порядок!
— Да мы что, мы — ничего! — испуганно пролепетал Дробилин.
— Вот именно, вы — НИЧЕГО! Пыль под ногами! — он и сам не понимал, с чего вдруг сорвался.
— Так точно, гражданин начальник! — угодливо воскликнул тот, что пониже.
— Все ты, Барсуков, правильно понимаешь, — начал успокаиваться Баринов. — Сейчас вас отведут в карцер, в шестую камеру, там сидит молодой парень, которого вы должны отделать как следует…
— А вдруг помрёт? — спросил Дробилин.
— Если помрёт, голову оторву обоим! — тихо, но вполне внятно, произнёс майор. — Я, кажется, ясно сказал: отделать как следует, а не убивать, дошло до вас?
— А может, «опустить» его? — предложил вдруг Барсуков.
— Что вспомнил кое-что из прошлого? — с явным намёком спросил Баринов. — Да ты не бледней: шучу я, шучу, — успокаивающе заметил майор и серьёзно добавил: — Опускать не нужно!
Он вовремя перехватил недоуменный взгляд Дробилина: в планы старшего Кума вовсе не входило вызвать вражду между своими помощниками.
— На что вы намекаете, гражданин начальник? — насторожённо спросил Дробилин.
— Я намекаю на то, что кто-то нарывается, чтобы не дополучить причитающийся ему гонорар, — недовольно намекнул майор. — Есть ещё вопросы?
— Никак нет, гражданин начальник: все в полном порядке, просто нам хочется пояснений, — мгновенно дал задний ход Дробилин, испугавшись, что они могут получить меньшую оплату.
— Какие ещё пояснения вам нужны?
— Чисто конкретные: что поломать клиенту, насколько серьёзные травмы должны быть у него, в больничку его отправить или ограничится амбулаторным лечением?
— В больничку отправлять не обязательно, но этот клиент должен понять, что не в его интересах в молчанку играть: пусть расскажет, где похищенные вещи, и сможет спокойно отсиживать свой срок… — терпеливо пояснил старший Кум и внимательно посмотрел на них.
— Вот теперь все понятно! — облегчённо вздохнул Барсуков. — Не беспокойтесь, гражданин начальник, расколем до самой задницы! — пообещал он.
— А можно дадите авансом чуть-чуть раскумариться, гражданин начальник? — осторожно протянул Дробилин.
— Чуть-чуть можно, — согласился Баринов, достал из кармана небольшой пакетик с наркотиком, на жаргоне наркоманов называемый «чеком», и небрежно кинул на стол. — Только здесь и быстрее!
Дрожащими руками Дробилин суетливо подхватил со стола золотистый пакетик, осторожно раскрыл его, не торопясь расправил на столе, достал из кармана небольшой кусочек лезвия, разделил им белый порошок на две равные кучки и разровнял каждую из кучек на узенькую полоску.