Несколько минут Серафим смотрел на него, потом покачал головой и усмехнулся:
— Надо же, так жить захотелось, что даже Бога вспомнил! Знаешь, что скажу: для тебя, попутчик, будет совсем хорошо, если ты о нём и впредь не забудешь!
— Нет-нет, можешь поверить: теперь никогда не забуду о Боженьке! — торопливо произнёс он и тут же с надеждой воскликнул: — Значит, ты не убьёшь меня?
— Ладно, живи, но при одном условии…
— Выполню любое! — перебил тот.
— Если Баринов спросит, почему вы с приятелем не выполнили задание, скажете, что испугались за его жизнь.
— За чью жизнь? — не понял Барсуков.
— За его жизнь: жизнь старшего Кума! — ехидно усмехнулся Серафим.
— Как это? — растерялся тот.
— Поясните Баринову, что я пообещал по полной спросить с него за всё, что случится со мной в этой тюрьме…
— По полной? — растеряно переспросил он. — То есть даже до… — он выразительно указал глазами вверх.
— Ты точно понял, — кивнул Серафим.
— А если он не поверит? — со страхом спросил Барсуков.
— А ты сделай так, чтобы поверил!
Серафим бросил на него взгляд, после которого тот испуганно поёжился:
— Все понял! Сделаю все, как ты мне сказал! — торопливо согласился он, но кивнул в сторону лежащего приятеля. — А Дробилин поддержит меня?
— Конечно! — усмехнулся Серафим и ехидно добавил: — Мысленно…
— А он скоро придёт в себя?
— Минут десять ещё «поспит», — пожал плечами Серафим. — Я так думаю! — он, как герой из фильма «Мимино», поднял кверху указательный палец.
— А что нам сказать про… — Барсуков замялся.
— Про выбитую чашечку, разбитый нос и синяки на физиономиях? А что хотите…
Серафим с безразличием взмахнул рукой, хотел ещё что-то добавить, но в этот момент интуитивно ощутил за спиной чей-то пристальный взгляд.
Интуиция его не подвела и на этот раз: когда Серафим резко повернулся, то успел заметить этот взгляд. И почему-то показалось, что в дверной глазок смотрел Никитич.
Всё дело в том, что старший прапорщик, услышав какой-то шум в шестой камере, наплевал на запрет старшего Кума по поводу шестой камеры: не вмешиваться. И всё-таки решил заглянуть и узнать, что там происходит. Всё, что угодно, готов был увидеть бывалый тюремный работник, но только не то, что открылось перед его взором. Никитич даже чуть присвистнул от удивления. Огромная туша Дробилина распласталась посередине камеры, его глаза были закрыты, всё лицо было в кровоподтёках и синяках, а на лбу красовалась огромная шишка. В первый момент Никитич даже подумал, что тот мёртв. И если бы не вздымающаяся от дыхания грудь, то его действительно можно было принять за мёртвого.
Барсуков сидел рядом и одной рукой размазывал по лицу сочащуюся из носа кровь, а другой поглаживал колено правой ноги. Присмотревшись, Никитич заметил, что колено перетянуто рукавом, оторванным от зэковской рубашки.
Взглянув на своего подопечного, Никитич с удовлетворением отметил, что на нём нет ни единого синяка и он в хорошем расположении духа: смотрит в его сторону и улыбается, словно видит, что за дверью именно он.
Если бы шестая была обычной камерой, Никитич был бы обязан немедленно вызвать врача и обо всём доложить старшему Куму, но в данном случае особое положение, на котором находилась злополучная камера, сыграла злую шутку с самим Бариновым. Конечно, и сейчас Никитич обязан был доложить старшему Куму о случившемся, и он это обязательно бы сделал, причём, немедленно, если бы существовала угроза для приглянувшегося паренька, а так… ничего страшного, если он сообщит Куму обо всём через некоторое время.
Никитич удовлетворённо потёр ладошками: всё-таки приятно, когда интуиция не подводит.
«С этим парнем, товарищ майор, вы ещё, ох, как намучаетесь! — подумал старший прапорщик. — Видели бы вы сейчас эту картину! Два ваших костолома выбиты из ваших дурацких игр на неопределённое время… Как говорится: небольшой нокдаун! Перерыв! Тайм-аут! Хотя, если точнее, полный нокаут!»
Никитич осторожно опустил шторку на глазок, молодцеватой походкой отошёл от камеры, словно на глазах помолодев на добрый десяток лет, и вдруг весело, на весь коридор, запел:
— И на борт его бросает — в набежавшую волну!..
И было такое впечатление, что его голос прокатился по всем коридорам тюрьмы…
Глава 22КУМ БРОСАЕТ ВЫЗОВ
Почему-то Серафим на все сто был уверен, что в глазок камеры заглядывал именно старый Никитич. Как и уверен в том, что Никитич и пальцем не пошевелит, чтобы доложить по начальству об увиденном. А если и доложит, то чтобы не подставить себя, причём доложит не сразу…
Услышав его густой баритон, поющий известную арию из оперы, Серафим с улыбкой покачал головой: хороший человек Никитич! Справедливый, честный и порядочный! Неожиданно Серафиму пришло на ум, что Никитич очень напоминает ему его старого японского учителя Такеши.
Серафим уже давно отметил для себя, что добропорядочные, честные и справедливые люди в действительности очень похожи друг на друга. У них даже взгляд особенный: чистый, глубокий и мудрый. А у злых и непорядочных людей глаза почти всегда виновато, точнее сказать, воровато, бегают из стороны в сторону, и такие люди стараются никогда не смотреть в глаза собеседнику.
Поначалу Серафим хотел все представить так, словно двое подосланных к нему костоломов что-то не поделили, схватились между собой и покалечили друг друга, но немного подумав, пришёл к выводу, что в эту историю вряд ли кто поверит, тем более старший Кум, тем более после тех событий, которые произошли в сто девятой камере.
Серафиму пришло в голову, что ему пора чуть-чуть приоткрыться, пора заявить о себе и заявить с активной стороны! Интересно, что предпримет старший Кум, услышав о неприкрытой угрозе в свой адрес? Насторожится? Испугается? Вряд ли. Скорее всего, как настоящий игрок, для повышения адреналина, попытается ещё кого-нибудь подослать, чтобы вновь попытаться сломать непокорного строптивца.
Как бы там ни было, но майор не оставит его предупреждение без внимания.
Как это так, он здесь хозяин, а какой-то там «шпиндель» не только хочет настоять на своём, но ещё и в открытую угрожает. И кому? Начальнику оперативной части!
Нет, этого, майор точно не простит: задето самолюбие. Он обязательно что-то предпримет. И вполне возможны два варианта развития: либо Кум обратиться за помощью к криминальному миру, что маловероятно, либо решит придраться к какому-нибудь пустяку и пустит его под дубинки «весёлых мальчиков», с которыми шутки плохи.
«Весёлыми мальчиками» в местах лишения свободы называют специальную команду, типа местечкового спецназа, которая является мгновенно, по первому сигналу тревоги, для усмирения беспорядков в тюрьме или в колонии. Ребятишки в ней как на подбор: плотного телосложения, накачанные, каждый из них прилично владеет рукопашными видами борьбы. Для внутренних разборок «весёлые мальчики» вооружены специальными дубинками, газовыми баллончиками.
При полной экипировке они одеты в специальные защитные костюмы с бронированными жилетами и касками, на лицах — защитные маски с органическим стеклом, которое не бьётся. Как правило, эти «мальчики» беспощадны, у них напрочь отсутствует такое понятие, как жалость к заключённым. Они не церемонятся с ними и жестоко бьют подряд всех, кто попадает под руку, причём не разбирая, куда: по голове, по почкам, печени, в промежность… Бьют до внутреннего кровоизлияния, отрыва жизненно важных органов. Бьют так, что кости трещат: зачастую после их вмешательства многие из участников беспорядка попадают на больничную койку. А если кто-то из заключённых не выживает, то «невезунчиков» списывают как «естественную убыль»…
Выждав некоторое время, чтобы приглянувшийся ему паренёк смог «закончить» свои разборки с подосланными майором костоломами, Никитич набрал номер старшего Кума и постарался внести в свою интонацию некоторые краски беспокойства:
— Товарищ майор, звонит дежурный по карцеру, старший прапорщик Суходеев…
— Никак что-то случилось, Никитич? — чуть заметно усмехнувшись, спросил Баринов.
— В том-то и дело, что случилось… — с деланным огорчением подтвердил Никитич, сразу подметив, что именно старший Кум и виновен в случившемся в шестой камере карцера.
— Что-нибудь серьёзное? — голос майора продолжал оставаться спокойным.
— Серьёзное аль нет, это вам решать: вы начальник, товарищ майор, а я так… погулять вышел! — многозначительно заявил старший прапорщик.
— Никитич! — нетерпеливо произнёс Баринов. — Хватит шутки шутить!
— Слышался шум в шестой камере… — осторожно заметил старший прапорщик.
— И все? — переспросил тот, явно не поверив в спокойное разрешение возможного конфликта.
— По вашему устному распоряжению я не пошёл для проверки источника шума…
— И правильно поступил, Никитич… — добродушно заметил майор. — Это все? — на этот раз переспросил спокойнее, скорее машинально.
— Никак нет, товарищ майор! Подошло время для контрольного обхода карцера, и когда я заглянул в глазок шестой камеры, то увидел такое… — Никитич специально нагнал жути в голосе и тут же эффектно оборвал себя на полуслове и сделал паузу.
— Господи, да что же ты увидел? — майор явно начал терять терпение. — Привидение, что ли?
— Лучше бы привидение, — тихо заметил Никитич.
— Говори! — вскрикнул Кум.
Никитич услышал, как майор долбанул кулаком по столу, и тут же продолжил:
— Подследственный Дробилин лежит на полу с разбитой физиономией и не шевелится… Даже и не знаю: жив ли, нет ли… — с печалью в голосе добавил он и тяжело вздохнул.
— А Барсуков? — обеспокоено воскликнул Баринов.
— Подследственный Барсуков сидит на полу и. кровь по лицу размазывает, а ещё у него что-то с ногой: то ли сломана, то ли ещё что… Короче, товарищ майор, я ж не доктор, так сказать, а потому не могу точно определить… Но сразу обязан доложить: подследственный Барсуков оторвал рукав от выданной ему рубашки с надписью «карцер», чем нанёс имущественный ущерб тюрьме. Этим рукавом он и перетянул коленку! — на полном серьёзе проговорил Никитич. — Какие будут распоряжения, товарищ майор? Может врача вызвать?