И наконец, диктатор открыл рот:
— Госпожа Сампрас. Я человек разумный. Я знаю, что страх за тех, кого любишь, это вовсе не то, что случается с ними. Положение их может быть лучше того, какого вы опасаетесь, а может быть хуже — намного хуже.
Госпожа Сампрас ответила без промедления:
— Вы правы, господин президент, не сомневаюсь. Но как бы мы ни тяготели к разумному, тревога всегда побеждает нас. Ну, во всяком случае, она побеждает меня. Иногда я так тревожусь за мужа и детей, что лишаюсь не только аппетита. — И она протянула перед собой руки, показывая, как они дрожат. — Для хирурга это очень плохо.
Диктатор взирал на нее с жалостью и недоверием.
— Вы устали, — сказал он. — Мои люди отведут вас в ваши покои. Вы отдохнете, а после мы поговорим еще раз.
С этими словами он нажал открывавшую двери кнопку. Молодой солдат нервно заглянул в кабинет и, быстро пересчитав присутствовавших по головам, убедился, что и президент, и хирург еще живы, пока что.
Диктатор не думал, что снова увидит госпожу Сампрас раньше завтрашнего дня. Несмотря на засевший в нем рак, диктатор был уверен, что он не из тех слабаков, которые способны загнуться всего за неделю — он полагал, что у него в запасе не меньше полугода. Статистика, всякие там средние показатели — этого он ничего не понимал, однако ему нередко удавалось добиваться того, что знатоки считали решительно невозможным, и потому он не сомневался, что сделает это снова.
Чтобы запастись терпением, диктатор посетил те помещения дворца, в которые стекалась информация — и обрадовался, обнаружив, что сбор ее идет полным ходом, и попросил сборщиков информации чувствовать себя непринужденно, не обинуясь его присутствием. Так прошел час и настало время приема пищи.
Совсем уж под вечер диктатор с удивлением услышал, что госпожа Сампрас готова к новой встрече с ним. По ее уверениям, она очень хорошо отдохнула, а чем раньше начнется подготовка к операции, тем лучше.
В золотом предвечернем свете госпожа Сампрас выглядела немного иначе. Она переоделась, помылась, уложила волосы. Пальто на ней не было, и выглядела она женщиной до мозга костей.
— Разумеется, вы понимаете, — сказала она, — что любая хирургическая операция сопряжена с серьезным риском.
— Разумеется, — ответил диктатор. — И для хирурга не в меньшей мере, чем для пациента.
— Я все-таки полагаю, что пациент рискует сильнее, — сказала госпожа Сампрас.
— О нет, я уверен — риск тут равный, — стоял на своем диктатор. — Смерть ведь затрагивает не одного человека, его или ее, но и супругов, детей… Она порождает… как это называется? — ударную волну.
Госпожа Сампрас устала стоять. И присела на угол письменного стола, уложив одну ногу поверх другой.
— Какая у вас группа крови? — холодно поинтересовалась она.
— Группа крови?
— Ну да, первая, вторая, третья, нулевая…
— Как сложно, — улыбнулся диктатор. — Группа у меня мужская.
— Тем не менее, мне нужно знать ее клинический тип.
Диктатор пожал плечами и развел в стороны руки, ладонями к ней. Такого рода знания — роскошь, чрезмерно изысканная для тех, кто думает лишь об одном — о здоровье нации.
Госпожа Сампрас открыла саквояж, извлекла из него разовый шприц.
— Мне придется взять у вас кровь на анализ, — сказала она.
Он попытался засучить рукав кителя, но рукав оказался слишком тесным. И потому диктатор снял китель и аккуратно повесил его на спинку кресла. После чего закатал рукав рубашки. Госпожа Сампрас заметила, что, при всей нарочитой неспешности его движений, дышит он тяжело, губы у него побледнели и полиловели, а нос покраснел.
Снова усевшись, диктатор вытянул в ее сторону, уложив на столешницу, голое предплечье. Госпожа Сампрас провела по нему холодными, сухими пальцами, проверяя упругость крапчатой кожи диктатора, потом стянула предплечье кожаным жгутом, чтобы набухла нужная вена.
— Руки у вас, точно бархат, — сказал диктатор. — И пальцы красивые.
Госпожа Сампрас сняла с иглы шприца пластиковый колпачок.
— Будет немного больно, — сказала она.
К следующему утру кровь диктатора была проанализирована, а результаты анализа — представлены госпоже Сампрас. С такой быстротой и распорядительностью она за все время своей работы государственным хирургом ни разу не сталкивалась. Что же, либо с тех пор, как ее изъяли из жизни, страна обновилась, либо ради великого вождя здесь были готовы перевернуть и небо, и землю.
— У вас третья группа, — сообщила она диктатору.
— Это редкая кровь?
— Распространенная, очень распространенная, — уверила она старика.
— Хорошо, — диктатор разулыбался. — Значит, запаса ее в госпитале хватит с избытком, не так ли?
— В нашей стране, — ответила госпожа Сампрас, — любой крови хватает с избытком.
Она не стала смотреть на него, чтобы понять, как отнесся он к этим словам. Вместо того она смотрела на стоявшую посреди стола вазу с цветами, присутствие которой госпожу Сампрас неприятно поразило. Видимо, диктатор заметил вчера, как подействовала на нее аскетичность кабинета. И решил сегодня эту аскетичность смягчить. Ради нее.
Ваза была синевато-радужная, словно ее окунули перед обжигом в туалетный дезинфектант. Из горлышка торчали красные, белые и розовые гвоздики. Впечатление они производили тревожное, мертвенное. Настоящие ли? — погадала госпожа Сампрас.
— Вы думаете о том, настоящие ли они, — заметил диктатор.
— Да, — сказала она.
— Разумеется, настоящие, — проурчал он. — Потрогайте их.
— Я вам верю, господин президент, — произнесла, не стронувшись с места, госпожа Сампрас.
— Потрогайте.
Госпожа Сампрас колебалась, ее словно сковал паралич отвращения. Не висит ли сейчас на волоске все будущее? — гадала она. Будущее мужа и детей. В лагере ей доводилось падать так низко, что она лизала сапоги своих мучителей, и это было еще не самое худшее. И вот сейчас она не могла заставить себя прикоснуться к цветам.
— Они очень украшают помещение, вам не кажется? — сказал диктатор, словно бросая ей новый вызов.
— Да, — согласилась госпожа Сампрас. — Жаль, что ради этого их приходится срезать, не так ли?
Старик наполовину прикрыл глаза, словно устав от людей, не способных освоиться с реальностью.
— Там таких еще много, — заверил он госпожу Сампрос. — Там, откуда взяты эти..
И он вдруг склонился над столом и протянул ей конверт.
Вглядываясь в фотографии своей семьи, Гала изо всех сил старалась оставаться спокойной. Она дышала глубоко и размеренно, несколько раз сморгнула. Руки ее, снова и снова перебиравшие снимки, не дрожали.
Наконец, она произнесла:
— Фотографии моих детей очень хороши. Такие четкие. Видно, что их снимали совсем недавно.
Диктатор откинулся в кресле, и оно удовлетворенно крякнуло.
— Как быстро они растут, правда? — сказал диктатор.
— Да, милостью Божией, — ответила госпожа Сампрас. — Однако… фотография мужа выглядит не такой недавней. Собственно, ее могли сделать и несколько лет назад.
Снова скрип, еще более громкий — диктатор склонился над столом, сцепив поверх него руки.
— Уверяю вас, снимок свежий.
Госпожа Сампрас, нахмурясь, держала фотографию перед лицом.
— Он выглядит совсем не таким постаревшим, как я ожидала, — сказала она.
Диктатор рассмеялся:
— Интересно, польстили бы ему ваши слова — или задели бы?
— Не знаю, — сказала она. — Придется спросить его об этом самой.
— Надеюсь, у вас будет случай сделать это.
— О да… — произнесла госпожа Сампрас — неуверенно, словно ей грозила опасность снова забыть обо всем на свете. — Вопрос только в том — когда?
— А ответ таков: так скоро, как это станет возможным, — ответил диктатор. — Ваше воссоединение согреет мое стариковское сердце. Собственно, я жду его с великим нетерпением. Уверен, оно станет самой памятной минутой моего выздоровления.
Гала облизывала губы, сглатывая, сглатывая. И после определенных усилий ей удалось отогнать привычные мысли — на миг.
— Вам все же необходимо сбросить немного веса, — вздохнула она.
Диктатор вдруг вскочил, испугав ее, и замахал, точно бегун-марафонец, руками. Ноги его, укрытые письменным столом, двигались вяло, если двигались вообще.
— Видите! — радостно отдуваясь, словно поддразнивая ее, воскликнул он. — Я уже начинаю!
Неделю спустя, в утро перед операцией, госпожа Сампрас еще раз встретилась с диктатором в его кабинете. Выглядел диктатор нисколько не изменившимся, но при этом явно ожидал похвал за сброшенные им несколько фунтов. Госпожа Сампрас, сохраняя серьезное лицо, похвалила его. Пререкаться с ним по поводу его дряблости никакого смысла не было — она еще откроет свои карты, но там, где это действительно важно.
— Никаких вооруженных людей в операционной быть не должно, — сказала госпожа Сампрас, когда они начали обсуждать приготовления к вечеру.
— Солдаты будут стоять в отдалении, — возразил диктатор. — Вы их даже и не заметите.
Гала закрыла глаза, плотно сжала губы. Перед ее мысленным взором — или на оборотной стороне сетчатки — поплыло негативное изображение освещенных солнцем цветов. Сегодня ими оказались красные розы, их было натискано в вазу слишком много, и стебли выглядели худосочными, некрасивыми из-за содранных с них шипов.
— Одна пылинка с винтовки, — сказала она, — содержит миллион микробов, их там более чем достаточно, чтобы они пронеслись по вашему телу, подобно чуме. Вас может убить даже пряжка солдатского ремня — и вовсе не тем способом, какой принято использовать для этого в нашей стране.
— Вы думаете, мне это не известно? — сердито осведомился диктатор. — Да у меня по таким делам университетская степень. Я имел в виду другое — мои люди станут наблюдать за вами сквозь стекло. Для них это будет полезно, в образовательном смысле. Вдруг им придется когда-нибудь самим проводить хирургические операции.
Гала Сампрас взглянула старику прямо в глаза.