окружающему миру, когда внезапный поворот событий бросил новый свет на их терзания.
Мег Лазарус умерла.
Джордан получил известие о сильнейшем сердечном приступе и немедленно вылетел личным самолетом в Пенсильванию. Ко времени его приезда Мег уже лежала в реанимационном отделении больницы Святого Иосифа, куда прибыл священник, чтобы выполнить последние обряды.
Его братья и сестра собрались в приемной. Джеральд, Клей и Райан, обмякшие и измученные, сидели в коридоре и выглядели совершенно опустошенными. Мать была в палате с Мег. Луиза бросилась в объятия брата.
— Джордан! Слава Богу, ты здесь!
Вся семья казалась совершенно беспомощной и черпала поддержку только в Джордане.
Сиделка отвела его к Мег. Джордан посмотрел на сестру. Маска смерти уже начала стирать знакомые черты, которые он так любил.
— Мег, ты узнаешь меня? Это я, Джордан, твой брат.
— Джорджи?
Ее голос был слабым эхом, таким отдаленным и искаженным наступающей смертью, что казался почти неузнаваемым.
— Я здесь, дорогая. Все хорошо.
Взгляд был устремлен на него, но Мег уже ничего не видела. Джордан увидел слезы на ее щеках, и, к своему удивлению, понял, что плачет он сам.
— Джорджи, — снова сказала она. Последовала ужасная пауза. Он чувствовал, как борется Мег за этот последний момент просветления, пока страшная катастрофа, происходящая в ней, разрушает ум и тело.
Сверхчеловеческим усилием ей удалось заговорить громче, заставить взгляд сосредоточиться на брате.
— Слушай.
— Да, милая, — кивнул Джордан, нежно сжимая ее руки. — Я тебя слышу.
— Хочу, чтобы ты был счастлив.
— Я счастлив, Мег, — сказал Джордан. Пустота лживых слов потрясла его, и он отвел глаза.
— Нет… нет времени, — прохрипела Мег. — Слушай.
— Да, — всхлипнул Джордан. — Да, Мег.
— Ты так много работал. Стишком много. И забыл о себе, махнул на себя рукой. Найди себя сейчас… ради меня. Не нужно больше убегать…
— Да, Мег, — повторил он, пытаясь отогреть замерзшие руки. — Да, милая. Все, что ты хочешь.
Он старался скрыть боль, которую причиняла сестра. Она понимала, что он сделал со своей жизнью, и теперь, хоть и слишком поздно, просила повернуть стрелки часов и стать тем, кем он никогда не был: человеком, которым должен был быть с самого начала.
— Ты не можешь жить без любви, — сказала Мег. — Нельзя так больше. Нельзя.
Судорога свела ее тело. Но Мег все пристальнее смотрела в глаза брата.
— Будь добр к Джил. Она тебя любит.
— Да, — солгал Джордан. — Я знаю. Знаю, Мег. Обещаю тебе.
Бессмысленные слова слетали с его губ. Он понимал, что говорил слишком много, лишь бы прикрыть пустоту заверений. Его слезы падали на лицо умирающей бесполезным холодным дождем, таким же ненужным, как его ложь. Джордан сознавал, что Мег из последних, слабеющих сил пытается уговорить его сдержать слово. Но в это мгновение какая-то огромная тяжесть упала на нее, придавив к постели. Пальцы Мег разжались, но губы продолжали шевелиться. Джордан нагнулся ниже, пытаясь расслышать:
— …Есть… время…
Свет в глазах погас. Краска сбежала со щек. Мег ушла.
Джордан выпрямился, все еще держа сестру за руку, взглянул на спокойное, уже неузнаваемое лицо. Потом встал и открыл дверь. Братья и сестры смотрели на него с отчаянной безумной надеждой, но взгляд Джордана говорил, что все кончено.
Мать вскрикнула и закрыла лицо руками. Луиза метнулась в комнату, словно от этой поспешности что-то зависело. Братья беспомощно вскочили. Райан протянул руки Джордану.
Появились доктор и священник. Ночь тянулась бесконечно. Джордан отдавал распоряжения, заботился обо всем и, хотя выглядел так, будто из него выкачали кровь, держался спокойно и деловито с посторонними и нежно и покровительственно с родственниками. На рассвете он даже позвонил Джил и сообщил о случившемся, сказав, что будет дома через несколько дней. Джил, казалось, была потрясена, но на таком расстоянии было трудно определить ее истинные чувства.
Перед тем как повесить трубку, Джордан спросил о здоровье жены.
— Все хорошо, — заверила Джил. — Обо мне не беспокойся. Позаботься о родных и береги себя.
В словах Джил он расслышал эхо последней мольбы Мег.
БУДЬ СЧАСТЛИВ. ТЫ НЕ МОЖЕШЬ ЖИТЬ БЕЗ ЛЮБВИ.
И, готовясь к новому тяжелому испытанию, похоронам сестры, Джордан невольно придавал ее словам совершенное значение. Он будет хорошим отцом ребенку, которого носит Джил. Он найдет в отцовстве то, что не сумел отыскать в любви.
Именно этого хотела Мег? Джордан не знал. Да, по правде говоря, знал ли он так хорошо Мег и самого себя?
Но он сделает свое дитя счастливым. Даже если это будет стоить ему жизни.
С этой мыслью Джордан постарался отодвинуть воспоминания о Мег, о собственном несчастье и вновь сосредоточиться на будущем.
Глава 3
Ребенок родился десятого ноября. Это оказалась девочка. Ее назвали Маргарет в память Мег.
Когда ребенка впервые принесли, Джил испытала смешанные чувства. Все девять месяцев она ждала и боялась этой минуты.
Девочка была неправдоподобно красива, с нежной розовой кожей, серыми глазами, цвет которых еще должен был измениться, и очаровательными ручками, сжимавшимися и разжимавшимися, пока малышка что-то ворковала. Мег совсем мало плакала и сразу же уютно устроилась у материнской груди. Ее невинность, красота, жажда жизни были поистине неотразимы.
— Разрез глаз отцовский, — заметила одна из сестер.
— И волосы тоже, — добавила другая.
Девочка и в самом деле очень походила на Джордана.
Все медсестры восхищались богатством и славой Джордана, как, впрочем, и его необычной внешностью, поэтому, естественно, сумели отыскать сходство между отцом и дочерью. Но Джил заметила, что никто, ни один человек, не сказал, что Мег похожа на мать.
Сначала она пыталась убедить себя, что это не имеет значения. Со временем все дети обязательно приобретают черты обоих родителей.
Джордан весь светился. Он вел себя так, словно стойко вытерпел невыносимо долгое одиночество с Джил только для того, чтобы теперь получить заслуженную награду. В Мег он наконец обрел собственную плоть и кровь, создание, которому инстинктивно верил, понимал и теперь отдавал все с восторгом, щедро, словно, встретив ее, обрел себя.
И наблюдая это, Джил сознавала, что ее намеренно исключают из этого круга, оставляют в стороне. Она с завистью наблюдала, как Джордан возится с малышкой. И когда Джордан, поиграв с Мег, с видимой неохотой отдавал ее матери, Джил ощущала себя ненужной, нежеланной, словно любовь и симпатии девочки уже были отняты у нее заботливым и любящим отцом. Казалось, Джордан занял место обоих родителей. С таким же успехом любая другая могла родить Мег для Джордана, и если бы Джил не знала, что ребенок вышел из ее лона, могла бы поклясться, что это не ее дочь.
Эта навязчивая мысль вырвала Джил из дремотно-удовлетворенного состояния, обычно сопутствующего молодым матерям, и погрузила в бездну смятения, такого же болезненного, как и во время беременности.
И в этом хаосе ей неожиданно показалось, что в полном отсутствии сходства дочери с ней кроется определенный безумный смысл.
В конце концов, семя, из которого выросла Мег, было пролито в Джил человеком, любившем другую женщину, и как раз в тот момент, когда Джил всю волю вложила именно в то, чтобы стать подобием этой женщины, превратиться в нее. Да, Мег была истинной дочерью Джордана. Но была ли она хоть в чем-то ребенком Джил?
Малышка не была плодом любовного союза, а скорее знаменовала непроходимую пропасть, разверзшуюся между мужем и женой, пропасть, которой никогда не суждено исчезнуть. И этот страшный, смертельный провал олицетворяла другая женщина.
Джил неустанно повторяла себе, что это безумие. Мег — невинный, беспомощный, прелестный ребенок. Ее ребенок. Семя Джордана дало всходы в ее чреве и проросло маленьким человеческим существом. Кормя ребенка грудью, Джил не могла отделаться от навязчивого ощущения, что нечто постороннее, чуждое, не имеющее к ней отношения, высасывает из нее всю плоть и сущность. И Джил изо всех сил боролась с этими отвратительными чувствами.
Возможно, она смогла бы удержать свои страхи и сохранить относительное умственное и физическое равновесие, выказывай ей Джордан хоть немного нежности, которую каждый молодой отец испытывает к матери своего ребенка. Но рождение Мег не растопило льда в сердце Джордана.
Ничего не изменилось. Рождение Мег только подтвердило фальшь их отношений, увеличило разрыв между ними. Теперь Джил была еще более одинокой. И из глубины этого одиночества в мозгу Джил родилась новая, еще более ужасная мысль.
Как-то, недели через три после рождения Мег, Джордан, как это вошло в обычай, приехал домой на обед, чтобы посмотреть на девочку. Он подержал Мег на руках, поговорил с ней и только решился положить ее в колыбельку, когда позвонила секретарь напомнить о срочном совещании. Он отдал малышку Джил, и, когда нагибался к ней, она ощутила сильный мужской запах, смешанный с детским ароматом талька и присыпки.
— Позвони, если малышка придумает что-то остроумное, — пошутил он и, бросив последний любящий взгляд на дочь, вышел.
Джил взяла ребенка. Наступило время кормления. Через минуту она расстегнет блузку и приложит ребенка к груди. Но она неожиданно для себя помедлила, подняла малышку, вглядываясь в крохотное личико. Руки Джил затряслись, с лица сбежала краска. Ребенок, почувствовав, что мать расстроена, захныкал. Джил, не отрываясь, смотрела на нос, лоб, очертания лица, и, как обычно, не замечала сходства с собой. Но сейчас, к собственному ужасу, начала различать неоспоримое подобие с чьими-то чертами.
Джил в страхе зажмурилась, словно желая отогнать кошмар, а когда снова открыла глаза, увидела лишь прелестную крошку Мег, нахмуренную и недовольную — давно было пора обедать, а мать чем-то расстроена и не желает дать ей грудь!