– Нет! Все-таки это стало слишком сильным потрясением для вас! Не лучше ли отвезти вас обратно в Холборн?
Я поспешно сказала, что ей нет нужды беспокоиться, ведь подобная слабость вполне естественна, она ничего не значит и скоро пройдет.
– Ну, тогда оставлю вас на часок, чтобы вы немного попривыкли к своему новому дому, – промолвила миссис Бринк и поцеловала меня со словами: – Надеюсь, теперь мне такое позволительно?
Я подумала обо всех плачущих дамах, чьи руки держала в последние полгода, а также о мистере Винси, который все норовил как-нибудь этак до меня дотронуться и постоянно торчал под моей дверью. Но со дня смерти тетушки еще никто ни разу не поцеловал меня – никто!
Прежде я как-то об этом не задумывалась, и только сегодня, когда губы миссис Бринк прикоснулись к моей щеке, я вдруг ясно осознала это.
Когда она удалилась, я подошла к окну, из которого открывался вид на густые зеленые сады и Хрустальный дворец. Дворец, по моему скромному мнению, не такой уж великолепный, как все говорят. Однако в любом случае вид здесь несравненно лучше, чем был у меня в Холборне! С минуту постояв у окна, я прошлась взад-вперед по комнате, а потом – поскольку она такая просторная – попробовала несколько шагов польки: мне всегда страшно хотелось станцевать польку в каком-нибудь огромном зале. С четверть часа я бесшумно отплясывала, предварительно сняв туфли, чтобы миссис Бринк у себя внизу ничего не услышала. И только потом внимательно осмотрелась вокруг, подмечая каждую мелочь.
Комната необычная, что и говорить: по стенам стоят стеклянные шкафчики, в которых разложены самые разные вещи: кружева, бумаги, рисунки, носовые платки, пуговицы и прочее. Есть здесь большой гардеробный шкаф, где плотно висят платья, на нижних полках теснятся маленькие туфельки, а на верхних – свернутые чулки вперемешку с лавандовыми саше. Есть туалетный столик, на нем щетки для волос, полупустые флаконы духов и шкатулка с брошами, кольцами и изумрудным ожерельем. Все вещи явно очень старые, но тщательно протерты от пыли, до блеска начищены и пахнут свежестью – любой, кто не знает миссис Бринк, подумал бы, ну до чего же опрятная женщина ее мать; подумал бы, я лично ни к чему здесь и прикоснуться не осмелюсь, поскольку она вот-вот вернется – даром что она вот уже 40 лет как померла и любой может расхаживать здесь и трогать все, что угодно, хоть до второго пришествия. Но, даже понимая все это, я чувствовала, что прикасаться здесь ни к чему не следует, – едва лишь прикоснешься, как в дверях возникнет покойная мать миссис Бринк и вперится в тебя страшным взором.
При этой мысли я невольно обернулась на дверь – и там действительно стояла женщина, пристально на меня глядя! Сердце мое подпрыгнуло к горлу…
Но это была всего лишь Рут, служанка миссис Бринк. Она вошла бесшумно – не так, как обычно входила Бетти, а как служанка истинной леди: как призрак.
Когда я вздрогнула, она воскликнула:
– Ах, мисс! Нижайше прошу прощения! Миссис Бринк сказала, вы просто отдыхаете.
Она перелила принесенную горячую воду в умывальную фарфоровую чашу матери миссис Бринк, а потом спросила:
– Где платье, в которое вы переоденетесь к обеду? Если желаете, я его отдам погладить.
Рут смотрела в пол и на меня глаз не поднимала, хотя наверняка заметила, что я в одних чулках. Интересно, догадалась ли она, что я танцевала? Она ждала, когда я принесу платье, но в моем небогатом гардеробе всего лишь одно красивее того, что было на мне тогда.
– Миссис Бринк действительно ожидает, что я переоденусь? – спросила я.
– Думаю, да, мисс, – ответила служанка.
Я отдала ей свое бархатное платье, которое немного погодя она мне вернула отпаренным и еще теплым.
В нем я сидела, пока не прозвонил гонг к обеду, который здесь подают на удивление поздно, аж в 8 часов. Минуту спустя за мной пришла Рут; она заново перевязала бант у меня на талии и промолвила: «Ну вот, теперь вы выглядите просто очаровательно». А когда она ввела меня в столовую, миссис Бринк сказала ровно то же самое: «Ах, вы выглядите просто очаровательно!» – и Рут улыбнулась.
Меня усадили за огромный полированный стол напротив миссис Бринк, которая внимательно следила, как я ем, и поминутно говорила что-нибудь вроде:
– Рут, будь добра, подложи мисс Доус еще немного картофеля… Мисс Доус, позвольте Рут отрезать вам кусочек сыра…
Она спросила, нравится ли мне еда и какие блюда я предпочитаю. Обед состоял из омлета, свиной отбивной, тушеных почек, отменного сыра – и инжира на десерт. Я вспомнила неаппетитного кролика миссис Винси и рассмеялась. Миссис Бринк спросила, почему я смеюсь, и я ответила – от счастья.
После обеда миссис Бринк сказала:
– А теперь, если вы не против, давайте проверим, как этот дом влияет на ваши способности.
Около часа я провела в состоянии транса, и кажется, она осталась весьма довольна. Говорит, что завтра проедется со мной по магазинам, чтобы купить мне платьев, а послезавтра или днем позже устроит спиритический круг для друзей, которые очень хотят, чтобы я для них поработала. Миссис Бринк проводила меня обратно в мою комнату и снова поцеловала. Потом Рут принесла мне еще горячей воды и вынесла мой горшок – когда Бетти убирала за мной горшок, я ничуть не смущалась, а тут вся прямо покраснела. Сейчас 11 часов, но у меня сна ни в одном глазу – после транса со мной всегда такое, о чем я почему-то решила никому здесь не говорить. Во всем огромном доме не слышно ни звука. Во всем огромном доме – только миссис Бринк, Рут, кухарка, еще одна служанка да я. Мы словно монашки в монастыре.
На широкой и высокой кровати лежит белый кружевной пеньюар покойной матери миссис Бринк. Миссис Бринк выразила надежду, что я буду его носить. Я не удивлюсь, если вообще не сомкну глаз до утра. Я долго стояла у окна, глядя на огни ночного города и думая о великой и чудесной перемене, столь неожиданно происшедшей в моей жизни – единственно благодаря сновидению миссис Бринк!
Надо признать, Хрустальный дворец сейчас, когда в нем зажжены все светильники, выглядит вполне эффектно.
Часть II
23 октября 1874 г.
В последние дни резко похолодало. Зима наступила рано, как и в год папиной смерти, и я уже вижу в городе такие же перемены, какие наблюдала в страшные недели, когда отец окончательно слег. Лоточники на улице теперь постоянно притопывают своими истрепанными башмаками, проклиная холод и ветер. Повсюду, где стоят извозчики, кучки беспризорных ребятишек жмутся к потным бокам лошадей, чтобы согреться. Эллис рассказала, что два дня назад, на улице прямо по другую сторону реки, нашли женщину и троих ее малолетних сыновей, которые умерли от голода и переохлаждения. А Артур говорит, что, проезжая по Стрэнду в предрассветные часы, он видит под дверями домов нищих, скрючившихся под драными дерюгами, подернутыми инеем.
Пришли и туманы – желтые, бурые и совсем черные, подобные жидкой саже; туманы, которые истекают из мостовых, словно сваренные в дьявольских котлах в подземных канализационных стоках. Они оседают грязью на нашей одежде, они забивают наши легкие, заставляя кашлять, они налегают на наши окна – при определенном освещении, если присмотреться, можно увидеть, как они просачиваются в дом сквозь щели в оконных рамах. Сумерки теперь накрывают нас уже в три или четыре часа, и когда Вайгерс зажигает лампы, огонь в них едва теплится, придушенный сыростью.
Вот и моя лампа сейчас горит очень тускло. Почти так же тускло, как ночные светильники, которые зажигали для нас на ночь, когда мы были детьми. Ясно помню, как лежала без сна, считая и пересчитывая яркие дырочки в ламповом колпаке; зная, что во всем доме только одна я не сплю; слыша, как мерно дышит моя няня в своей постели, как сопят и похныкивают Прис и Стивен в своих кроватках.
Наша детская располагалась в нынешней моей комнате. На потолке по сей день сохранились следы, где когда-то крепились качели, а на моих полках осталось несколько детских книжек. Вон любимая книжка Стивена – я вижу корешок. В ней ярко раскрашенные картинки чертей и разных чудовищ, и предназначена она для следующей забавы: нужно очень пристально посмотреть на какую-нибудь фигуру, а потом быстро перевести взгляд на голую стену или потолок и тогда совершенно отчетливо увидишь парящий призрак этой фигуры, только совсем другого цвета.
Как часто в последнее время мои мысли обращаются к призракам!
Дома тоска смертная. Утром я опять ездила в библиотеку Британского музея, но из-за туманов в помещениях там теперь еще темнее, чем обычно, и в два часа среди посетителей прошел шепот, что читальный зал с минуты на минуту закроют. В таких случаях всегда начинаются протесты и требования принести дополнительные лампы, но я – делавшая выписки из монографии по истории тюрем скорее с целью хоть чем-то себя занять, нежели для какой-либо иной надобности, – я возражать не стала. Я даже испытала своего рода восторг, выйдя из Музея в серый густой туман, сообщавший всему нереальность. Никогда еще я не видела улицы, настолько лишенной объема и цвета, какой предстала моему взору Грейт-Рассел-стрит. На миг я почти испугалась ступить на нее, вдруг вообразив, что тогда стану такой же бледной и призрачной, как мостовые и крыши.
Конечно, на расстоянии туман всегда кажется плотнее. Четкости очертаний я не утратила, но словно бы оказалась под куполом, который двигался вместе со мной и который я видела совершенно ясно: он походил на круглые марлевые колпаки, какими служанки летом накрывают от ос блюда с пирогами.
«Интересно, – подумалось мне, – все ли прохожие видят плывущие над ними колпаки столь же отчетливо, как я!»
Потом мысль о сотканных из тумана колпаках начала меня угнетать. Я решила дойти до первой же извозчичьей стоянки, взять экипаж и до самого дома ехать с опущенными шторками на окошках. Я зашагала к Тотнем-Корт-роуд, разглядывая по пути витрины и дверные таблички с названиями – и находя некое печальное утешение в мысли, сколь мало изменилась эта череда лавок и заведений с тех пор, как я проходила здесь под руку с папой…