Близость — страница 33 из 70

Миссис Джелф ответила не сразу: повозилась со связкой ключей, закрепляя на ремне понадежнее, смахнула с рукава известковую пыль. Потом сделала некое подобие книксена и сказала, что прежде служила горничной, но хозяйку отослали за границу, а к другой даме она наниматься не захотела.

Мы двинулись по коридору. Я поинтересовалась, устраивает ли ее нынешняя работа. Сейчас ей уже было бы жаль покинуть Миллбанк, ответила миссис Джелф.

– И вы не находите свои обязанности тяжелыми? Да еще такие долгие смены? – спросила я. – Разве у вас нет семьи? Наверное, вашим близким трудно приходится, ведь вы постоянно пропадаете на работе.

Здесь ни у кого из надзирательниц нет мужей, сказала миссис Джелф; все либо старые девы, либо вдовы, как она. Замужних в матроны не берут. У нескольких надзирательниц есть дети, которых пришлось отдать на воспитание в чужие семьи, но сама она бездетна.

Все это время миссис Джелф не поднимала глаз.

– Ну, возможно, именно отсутствие детей и делает вас такой хорошей матроной, – сказала я. – Все-таки под вашей опекой сотня женщин, которые беспомощны, как младенцы, и нуждаются в вашей помощи и наставлении. Полагаю, вы для них всех – как добрая мать.

Теперь миссис Джелф наконец посмотрела на меня, но ее глаза, затененные полями форменной шляпки, казались темными и печальными.

– Хочется верить, – промолвила она и снова стряхнула с рукава пыль.

Руки у нее крупные, как у меня: руки женщины, исхудалой от тяжкого труда или горя утраты.

Желание расспрашивать дальше у меня пропало, и я продолжила обход арестанток: навестила Мэри Энн Кук, фальшивомонетчицу Агнес Нэш, а под конец, как обычно, зашла к Селине.

Мимо камеры Селины я уже проходила, когда свернула во второй коридор; но визит к ней я решила отложить напоследок (как и запись о нем сейчас), а потому, поравнявшись с решеткой, отвернула голову к стене, чтобы не увидеть девушку. Поступила я так из своего рода суеверия. Памятуя о комнате свиданий, я вдруг вообразила, будто стоит лишь мне – пускай даже мельком – увидеть Селину, как некие песочные часы начнут отсчитывать драгоценные мгновения нашей встречи, а я не хотела, чтобы хоть единая песчинка в них соскользнула вниз раньше времени. Даже уже стоя с миссис Джелф перед решеткой, я по-прежнему упорно смотрела в пол. И только когда матрона отомкнула замок, немного повозилась со связкой ключей на ремне, а потом заперла нас в камере и удалилась, – только тогда я наконец подняла глаза на Селину. Подняла – и сразу же осознала, что во всем облике девушки едва ли найдется черта, способная умиротворить мой взор. Я видела выбившиеся из-под чепца волосы, прежде роскошные, а теперь коротко обкромсанные. Видела тонкое горло, на котором когда-то застегивали бархатный нашейник; худые запястья, которые привязывали к подлокотникам; чуть скошенный маленький рот, говоривший чужими голосами. Видела все приметы странной профессии, – казалось, они проступают поверх бледной кожи, подобные следам стигматов на теле святого. Но Селина ничуть не изменилась с прошлой нашей встречи – изменилась я, под влиянием нового знания о ней. Оно действовало на меня исподволь, незаметно – как капля вина на простую воду в чашке или закваска на безопарное тесто.

Внезапно ощутив трепетание в груди и одновременно укол страха, я взялась за сердце и отвернула лицо в сторону.

Тогда Селина заговорила – слава богу, обычным своим, хорошо знакомым мне голосом.

– Я думала, вы уже не придете, – промолвила она. – Видела, как вы прошли мимо по коридору.

Я подступила к столу и потрогала лежавшую на нем пряжу. Ну надо ведь навещать и других женщин, сказала я. А потом, заметив, как она отвела взгляд и погрустнела, я добавила, что могу каждый раз напоследок заходить к ней, если угодно.

– Благодарю вас, – откликнулась Селина.

Разумеется, как и все прочие узницы, любой разговор со мной она предпочитает вынужденному молчанию. Ну и для начала поведала мне о делах тюремных. Из-за сырой погоды в камерах завелись огромные черные тараканы, которых здесь называют «чернухами». Похоже, такое нашествие случается каждый год об эту пору, сказала Селина и показала пятна на беленой стене, где прихлопнула башмаком с дюжину мерзких насекомых. По слухам, некоторые невеликого ума женщины ловят тараканов и держат как домашних питомцев. А другие от голода едят их. Она не знает, правда ли это, но матроны рассказывали…

Я слушала, кивая и морщась. Я не спросила, как она узнала про мой медальон, и не сказала, что заходила в контору Ассоциации спиритов и просидела там два с половиной часа, разговаривая о ней и делая выписки из судебных репортажей. Но все же, глядя на нее, я не могла не думать о прочитанном в прессе. Смотрела на ее лицо – и вспоминала портреты в газете. Смотрела на ее руки – и вспоминала восковые слепки в застекленном шкафу.

Потом я поняла, что не смогу уйти, так и не упомянув об этих вещах, и тогда сказала:

– Я надеялась узнать побольше о вашей прежней жизни. В прошлый раз вы рассказали о своем бытье до переезда в Сиденхам. Не расскажете ли теперь, что с вами происходило дальше?

Селина нахмурилась и спросила, почему меня это интересует. Просто любопытно, ответила я. Меня интересуют истории всех узниц, но ее история…

– Ну, вы сами знаете: она несколько необычнее других.

– Она вам кажется необычной, – после паузы ответила Селина. – Но если бы вы были медиумом, если бы провели всю жизнь среди спиритов, вы не нашли бы в моей истории ничего примечательного. Купите любую спиритическую газету, загляните в раздел объявлений – и вы сразу поймете, что я лишь одна из многих! Вам покажется, что в нашем мире спиритических медиумов больше, чем духов – в мире потустороннем.

Нет, сказала она, в ней не было решительно ничего необычного, пока она жила с тетушкой и в спиритическом доме в Холборне…

– Только когда я познакомилась с миссис Бринк и она поселила меня под своей крышей – только тогда я стала необычной, Аврора.

Селина говорила очень тихо, и я подалась к ней, чтобы разобрать слова. Услышав же свое дурацкое секретное имя, я покраснела.

– Что же такого особенного было в миссис Бринк, что вас изменило? – спросила я. – Что она сделала?

Миссис Бринк ходила к ней, когда она еще жила в Холборне.

– Сперва я приняла ее за рядовую клиентку, но оказалось, ее направили ко мне духи. Она пришла с особой просьбой, выполнить которую могла только я.

И что же за просьба?

Селина на минуту закрыла глаза, а когда открыла – они показались необычайно большими и по-кошачьи зелеными. Голос у нее зазвучал так, будто она говорила о чем-то поистине удивительном:

– Миссис Бринк хотела, чтобы я вызвала одного духа и предоставила ему в пользование свою телесную сущность.

Селина пристально на меня смотрела, а я краешком зрения заметила, как по полу шмыгнуло что-то маленькое и черное. И тотчас живо вообразила голодную арестантку, которая сдирает с таракана панцирь, высасывает внутренности, перекусывает судорожно дергающиеся членистые лапки…

Я потрясла головой.

– Значит, миссис Бринк держала вас в своем доме, чтобы вы исполняли для нее разные спиритические трюки.

– Она привела меня к моей судьбе, – сказала Селина (я совершенно ясно помню эти слова). – Привела к подлинному моему «я», которое ожидало меня в ее доме. Привела туда, где меня могли найти духи, искавшие встречи со мной. Привела к…

– Питеру Квику! – закончила я за нее, и она, немного помедлив, кивнула.

Я вспомнила, что́ говорили на суде представители обвинения и какие намеки делали касательно дружбы Селины с миссис Бринк.

– Она привела вас в свой дом, где он мог вас найти, – медленно проговорила я. – Привела туда, чтобы вы по ночам тайно вызывали его к ней?..

Селина переменилась в лице и уставилась на меня почти ошеломленно:

– Я никогда не вызывала Питера Квика к миссис Бринк. Ни единого раза. Она сблизилась со мной не ради него.

Не ради него? Тогда ради кого?

Селина не ответила, лишь покачала головой, отведя глаза в сторону.

– Кого же вы вызывали к ней, если не Питера Квика? – упорствовала я. – Кто это был? Ее муж? Сестра? Ребенок?

Селина поднесла руку к губам, потом наконец тихо произнесла:

– Это была ее мать, Аврора. Мать, которая умерла, когда миссис Бринк была маленькой девочкой. Перед смертью она сказала, что покидает ее не навсегда, что обязательно к ней вернется. Но она долго не возвращалась, ибо за двадцать лет неустанных поисков миссис Бринк так и не нашла медиума, способного вызвать к ней мать. Но потом нашла меня – через сновидение. Она сразу увидела мое внешнее сходство с матерью, сразу почувствовала… некую духовную связь между нами. И вот перевезла меня в Сиденхам, позволила мне пользоваться вещами своей матери, и тогда мать стала являться к ней через меня, у нее в спальне. Она приходила в ночной темноте, приходила и… утешала свою дочь.

На суде Селина ни словом об этом не упомянула, и ей стоило известных усилий сделать такое признание мне. Однако у меня возникло впечатление, что она чего-то недоговаривает и почти хочет, чтобы об остальном я сама догадалась. Но я догадаться не могла. Даже не представляла, что еще там могло быть. Мне просто казалось странным и не очень приятным, что такая дама, какой я воображала миссис Бринк, прозрела в семнадцатилетней Селине Доус дух своей покойной матери и склонила девушку приходить по ночам к ней в спальню, чтобы облекать дух плотью.

Однако на сей счет я ничего не сказала, а стала расспрашивать про Питера Квика.

– Значит, он приходил только к вам?

– Да, только ко мне, – ответила Селина.

– А зачем приходил?

– Зачем? Он мой хранитель и защитник. Мой контактер. Он приходил ко мне – и что я могла поделать? Я полностью принадлежала Питеру.

Лицо ее побледнело, на щеках выступили красные пятна. Я почувствовала, как в ней нарастает возбуждение, оно словно наэлектризовывало спертый воздух в камере. Во мне шевельнулось что-то вроде зависти.