чего страшного, просто у меня «женские дела», вот и все. Доктор велел мне принимать лауданум вместо хлорала и соблюдать полный покой.
После его ухода мать приказала Вайгерс сделать мне горячую грелку, потому что я пожаловалась на боли в животе. Затем она принесла лауданум. По крайней мере, на вкус он приятнее хлорала.
– Разумеется, я не заставила бы тебя сидеть с нами за ужином, если бы знала, как тебе плохо, – сказала мать. – Впредь нам нужно внимательнее следить, как ты проводишь дни, не переутомляешься ли.
Несколько времени спустя она привела Хелен и Стивена; я слышала, как они шепчутся. Кажется, я погрузилась в сон, но вскоре проснулась вся в слезах, что-то бессвязно выкрикивая, и с полчаса не могла успокоиться. Теперь мне стало страшно, как бы не сказать в беспамятстве чего лишнего, если вдруг такой приступ повторится, пока они рядом. Я попросила всех уйти: мол, тогда мне полегчает.
– Что за глупости? – ответили они. – Как можно оставить тебя одну в таком состоянии?
Думаю, мать намеревалась сидеть со мной всю ночь. В конце концов я заставила себя лежать тихо и смирно, и только тогда они, посовещавшись, решили, что за мной вполне может присмотреть и одна из служанок. Вайгерс посадили дежурить за дверью до рассвета. Я слышала, как мать наказывала ей следить, чтобы я ни в коем случае не вставала, ибо мне нельзя утомляться. Но если Вайгерс и уловила скрип моего пера или шелест страниц, заходить в комнату она не стала. Сегодня утром она принесла мне чашку горячего молока, взбитого с мелассой и яйцом. Сказала, что я быстро поправлюсь, если буду пить такое раз в день. Но я не смогла сделать ни глотка. Через час Вайгерс унесла нетронутую чашку, при виде которой ее некрасивое лицо опечалилось. За весь день я съела только кусочек хлеба и выпила немного воды. И весь день пролежала при свете свечей, с опущенной шторой. Когда мать зажгла лампу поярче, я зажмурилась и отвернулась. Свет нестерпимо резал глаза.
26 мая 1873 г.
Сегодня днем, когда я тихонько сидела в своей комнате, прозвонил дверной колокольчик, и Рут привела ко мне даму, некую мисс Ишервуд, которая приходила на темный круг в прошлую среду. Увидев меня, она разрыдалась и сказала, что с того вечера не спала ни одной ночи, и все из-за Питера Квика. Он прикасался к ее лицу и рукам, и она до сих пор чувствует его пальцы, оставившие на коже незримые следы, из которых, по ощущениям, обильно выделяется какая-то жидкость или водянистая слизь.
– Дайте мне руку, – велела я. – Сейчас вы чувствуете влагу на руке?
Да, ответила дама. Я пристально посмотрела на нее и сказала:
– Я тоже.
Дама изумленно уставилась на меня, и я рассмеялась:
– Вы такая же, как я, мисс Ишервуд, и сами этого не знаете. Вы обладаете даром! Вы настолько полны духовного вещества, что оно истекает из вас подобием невидимой жидкости, стремясь проявиться. Мы должны ему помочь, и тогда ваш дар обретет всю полноту своей природной силы. Он просто нуждается в развитии. Если об этом не позаботиться, ваш дар зачахнет или же извратится внутри вас, чем вызовет тяжелую болезнь. – Я вгляделась в бледное лицо мисс Ишервуд и сказала: – Думаю, вы уже почувствовали, что ваш дар понемногу начал искажаться. Я права? – (Дама кивнула.) – Ничего, больше он не причинит вам вреда. Вам ведь стало получше сейчас, когда я до вас дотронулась, верно? Теперь представьте, как я смогу помочь вам, если мою руку будет направлять Питер Квик.
Я велела Рут подготовить к сеансу гостиную, потом звонком вызвала Дженни и предупредила, чтобы в ближайший час она не заходила ни туда, ни в соседние комнаты.
Через несколько минут я повела мисс Ишервуд вниз. По пути мы встретили миссис Бринк, и я объяснила, что мисс Ишервуд пришла на частный сеанс.
– Ах, мисс Ишервуд, как вам повезло! – воскликнула миссис Бринк. – Но вы, надеюсь, не допустите, чтобы мой ангел чересчур утомился?
Мисс Ишервуд пообещала не допустить такого. Войдя в гостиную, мы обнаружили, что Рут уже повесила штору, но приготовить кувшин с фосфорным маслом не успела и вместо него оставила лампу с сильно прикрученным фитилем.
– Ладно, обойдемся и таким освещением, – сказала я. – Когда вы почувствуете присутствие Питера Квика, сразу мне сообщите. Если у вас есть дар, Питер непременно к вам явится. А за шторой я должна сидеть только на темных кругах, чтобы уберечься от излучений, исходящих из глаз обычных людей.
Мы прождали минут 20, и все это время мисс Ишервуд страшно нервничала. Потом в нише за шторой раздался легкий стук, и она прошептала:
– Что это?
– Не знаю, – ответила я.
Стук повторился, теперь громче, и мисс Ишервуд сказала:
– По-моему, он здесь!
В следующий миг из кабинета вышел Питер и, тряся головой, простонал:
– Почему меня вызвали в неурочный час?
– Здесь дама, которой требуется твоя помощь, – сказала я. – Мне кажется, она обладает спиритическими способностями, но они пока еще слабые и нуждаются в развитии. Не ты ли сам призвал ее к духовным трудам?
– Это мисс Ишервуд? – спросил Питер. – Да, я вижу свои знаки, на ней оставленные. Что ж, мисс Ишервуд, перед тобой стоит великая задача, и к ней нельзя относиться легкомысленно. Дар, которым ты наделена, порой называют «роковым». Вещи, происходящие в этой комнате, недосягаемы для понимания людей, невосприимчивых к проявлениям тонкого мира. Ты должна свято хранить секреты духов, иначе навлечешь на себя их безграничный гнев. Сумеешь ли ты держать язык за зубами?
– Думаю, да, сэр, – ответила мисс Ишервуд. – Мне кажется, мисс Доус права: по натуре своей я такая же, как она, или могу стать такой же.
Я взглянула на Питера: он улыбался.
– Мой медиум обладает натурой весьма необычной. Ты, наверное, полагаешь, что быть медиумом – значит уметь на время загонять свой дух вглубь, освобождая место для другого духа. Но это не так. Медиум должен стать безропотным слугой духов, послушным орудием их воли. Должен отдать им свой дух в полное пользование, и вечной его молитвой должны стать слова: «Да воспользуются же мною». Скажи это, Селина.
– Да воспользуются же мною, – произнесла я, а Питер велел мисс Ишервуд:
– Теперь ты прикажи ей.
– Скажите еще раз, мисс Доус, – попросила она, и я повторила:
– Да воспользуются же мною.
– Видишь? Мой медиум делает, что велят, – сказал Питер. – Тебе кажется, что она бодрствует, но она в трансе. Ну-ка, прикажи ей еще что-нибудь.
Мисс Ишервуд сглотнула и нерешительно проговорила:
– Встаньте, пожалуйста, мисс Доус.
– Нет-нет, – быстро сказал Питер. – Никаких «пожалуйста». Ты должна приказывать, а не просить.
Тогда мисс Ишервуд повелительно промолвила:
– Встаньте, мисс Доус!
И я встала, а Питер сказал:
– Давай еще что-нибудь!
– Сложите ладони, откройте и закройте глаза, скажите «аминь», – потребовала мисс Ишервуд, и я все это проделала, а Питер расхохотался и заговорил возбужденнее:
– Прикажи ей поцеловать меня!
– Мисс Доус, поцелуйте Питера!
– Прикажи ей снять платье!
– Ах, я не могу! – запротестовала мисс Ишервуд.
– Прикажи!
И она неохотно приказала, а он велел:
– Помоги ей расстегнуться!
Возясь с моими пуговицами, она воскликнула:
– Как часто бьется ее сердце!
Потом Питер сказал:
– Теперь ты видишь моего медиума раздетым. Вот так же обнажается дух, когда у него забирают тело. Дотронься до нее, мисс Ишервуд. Она горячая?
– Да, очень, – ответила мисс Ишервуд.
– Это потому, что ее дух подступил к самой поверхности телесной оболочки. Тебе тоже нужно разгорячиться.
– На самом деле мне очень жарко.
– Это хорошо, – сказал Питер. – Но ты еще недостаточно разгорячена для того, чтобы началось развитие. Мой медиум должен разогреть тебя до нужной степени. Сними платье и обними мисс Доус.
Я услышала, как она раздевается. Глаза мои оставались крепко закрытыми, поскольку приказа открыть их еще не было. Потом руки мисс Ишервуд обвились вокруг меня и ее щека прижалась к моей.
– Ну, что ты сейчас чувствуешь, мисс Ишервуд? – спросил Питер.
– Не знаю, сэр.
– Какие слова должны стать твоей молитвой?
– Да воспользуются же мною.
– Повтори еще раз.
Мисс Ишервуд повторила, а Питер сказал, что нужно говорить быстрее, и она послушно произнесла слова в третий раз.
Потом он подступил к ней сзади, положил ладонь ей на шею, и мисс Ишервуд слабо дернулась.
– О, твой дух еще недостаточно разгорячился, – сказал Питер. – А он должен стать настолько горячим, чтобы растаять, и тогда ты почувствуешь, как вместо него в тебя входит мой дух!
Теперь он взял за плечи меня, и мисс Ишервуд оказалась тесно зажатой между нами. Она начала сотрясаться всем телом.
– Какова молитва медиума, мисс Ишервуд? Какова молитва медиума? – снова и снова спрашивал Питер, а она покорно повторяла:
– Да воспользуются же мною… да воспользуются же мною…
Голос ее звучал все слабее, все тише и наконец пресекся.
Тогда Питер шепнул мне:
– Открой глаза.
11 декабря 1874 г.
Всю неделю я просыпалась от одного и того же ужасного звука – звона миллбанкского колокола, призывающего женщин к дневным трудам. Я представляла, как они выбираются из постелей, натягивают грубые тюремные платья и шерстяные чулки. Как стоят у решеток со своими плошками и ножами, как греют ладони о кружки с чаем, а после завтрака принимаются за работу и руки у них опять мерзнут. Думаю, Селина уже среди них, ибо в той части моей души, которая делила с ней темную камеру, мрак немного рассеялся. Я знаю, что Селина глубоко несчастна, но по-прежнему к ней не езжу.
Поначалу меня удерживал страх и стыд. А теперь мать. Как только мне полегчало, она вновь сделалась раздражительной и брюзгливой. На следующий день после визита врача она пришла посидеть со мной и при виде Вайгерс, принесшей мне горячую грелку на живот, покачала головой и проворчала: