Мы говорили о приготовлениях, которыми я должна заняться. Нам понадобятся деньги, сказала Селина, все деньги, какие мне удастся раздобыть. Понадобятся одежда, обувь и дорожные сундуки. Купить все следует здесь, не откладывая до Франции, поскольку в поезде нам нельзя ничем выделяться: мы должны выглядеть как обычные дама с компаньонкой, путешествующие с багажом. Я об этом даже не подумала. Думать о подобных вещах в своей комнате порой кажется просто глупым. Но когда я слушаю, как Селина с горящими глазами излагает подробности нашего плана и отдает распоряжения, это глупым совсем не кажется.
– Нужны билеты на поезд и корабль, – прошептала она. – И еще дорожные паспорта.
Я сказала, что паспорта я выправлю: Артур как-то объяснил мне, куда за ними обращаться. Собственно говоря, я знала все, что требуется сделать для поездки в Италию, ибо Присцилла все уши нам с матерью прожужжала своими рассказами о приготовлениях к свадебному путешествию.
– Вы должны быть готовы к моему приходу, – сказала затем Селина, и, поскольку она еще не говорила, как это произойдет, я невольно задрожала.
– Мне боязно! – призналась я. – Следует ли ждать чего-то странного? Я должна буду сидеть в темноте и произносить заклинания?
– По-вашему, это так происходит? – улыбнулась Селина. – Нет, это происходит через… любовь, через желание. Вам нужно лишь захотеть, чтобы я оказалась рядом, и я приду.
Она добавила, что я должна делать только то, что она скажет.
Когда вечером мать попросила почитать ей, я взяла «Аврору Ли». Еще месяц назад мне бы и в голову не пришло такое. Увидев книгу, мать сказала:
– Прочитай мне сцену, где бедный Ромни возвращается, весь в шрамах и слепой.
Но я не захотела читать эту часть – думаю, никогда больше не буду ее перечитывать.
Я выбрала Книгу седьмую, где содержатся речи Авроры, обращенные к Мэриан Эрл. Я читала около часа, а когда закончила, мать улыбнулась и сказала:
– Как приятно нынче звучит твой голос, Маргарет!
Сегодня я ни разу не взяла Селину за руку – она теперь не позволяет из страха, как бы надзирательница не увидела. Но во время нашего разговора я сидела, а она стояла прямо передо мной, и я выставила ногу вперед, придвигая свой жесткий зимний башмак к ее грубому тюремному. И тогда мы немного приподняли наши юбки, полушерстяную и шелковую, – совсем чуть-чуть, только чтобы соприкоснуться кожаными носками башмаков.
23 декабря 1874 г.
Сегодня мы получили от Прис и Артура посылку, а также письмо с известием, что они возвращаются 6 января, и приглашением всем нам – матери, мне, Стивену, Хелен и Джорджи – погостить до весны у них в Маришесе. Разговоры о подобном продолжительном визите велись уже давно, но я не знала, что мать предполагает отправиться туда столь скоро. Она намерена выехать во вторую неделю нового года, 9 января, то есть меньше чем через три недели. Новость повергла меня в панику. Я сказала, что они едва ли ждут нас так скоро после своего возвращения. Все-таки Прис теперь хозяйка огромного дома с многочисленной прислугой. Не следует ли дать ей время освоиться с новыми обязанностями? Мать ответила, что именно сейчас молодая жена нуждается в материнском совете.
– Мы не можем рассчитывать на помощь Артуровых сестер, – сказала она.
А потом выразила надежду, что я буду немножко добрее к Присцилле, чем была в день свадьбы.
Мать считает, что знает все мои слабости. Но разумеется, о самой большой из них она и не догадывается. На самом деле я уже больше месяца не думала о Присцилле и ее заурядных достижениях. Все это осталось позади. Я уже постепенно отдаляюсь от своей прежней жизни и от всех людей в ней: от матери, Стивена, Джорджи…
И даже от Хелен. Вчера она была здесь.
– Правда ли, что твои нервы успокоились и окрепли, как говорит мать? – спросила Хелен.
Она не может отделаться от мысли, что я храню лишь наружное спокойствие – что просто скрываю свои тревоги тщательнее, чем когда-либо.
Я вглядывалась в ее доброе правильное лицо и думала: рассказать тебе правду? Как ты к ней отнесешься? В какой-то миг я уже решила, что расскажу, что это будет легко и просто, ведь если кто и способен меня понять, так только она. Нужно всего лишь сказать: я влюблена, Хелен! Я влюблена! Это необыкновенная, чудесная, странная девушка и… Хелен, в ней вся моя жизнь!
Я вообразила, как говорю это, – вообразила столь живо, что страстность собственных слов взволновала меня почти до слез и мне вдруг показалось, будто я их и впрямь произнесла. В действительности я ничего не сказала – Хелен по-прежнему беспокойно и ласково смотрела на меня, ожидая ответа. Тогда я отвернулась, кивком указала на гравюру с картины Кривелли, приколотую над моим столом, и провела по ней пальцами.
– Как по-твоему – красивая? – спросила я для проверки.
Хелен недоуменно моргнула и сказала, что да, в своем роде красивая. Потом подалась поближе к гравюре:
– Только черты девушки толком не различить. Лицо бедняжки словно стерлось с бумаги.
И тогда я поняла, что никогда не расскажу ей о Селине. Потому что она меня просто не услышит. Поставь я сейчас перед ней Селину, она бы ее не увидела – точно так же, как не увидела четкие темные линии прекрасного облика Истины. Они для нее слишком тонкие, почти неуловимые.
Я тоже истончаюсь, теряю телесность. Я развиваюсь. Никто этого не замечает. Все видят румянец на моих щеках и улыбку на губах – а мать даже говорит, что я немного поправилась в талии! Они не знают, чего мне стоит сидеть и разговаривать с ними, – я удерживаю себя среди них единственно силой воли. Это очень утомительно. Когда я одна, как сейчас, все совсем иначе. Тогда – сейчас – я смотрю на себя и вижу свои бледные кости под истонченной плотью. С каждым днем они становятся все бледнее.
Плоть утекает от меня. Я превращаюсь в собственный призрак!
Наверное, в своей новой жизни я буду посещать эту комнату в качестве привидения.
Однако я должна еще немного задержаться в старой жизни. Сегодня днем в Гарден-Корт, пока мать и Хелен играли с Джорджи, я подошла к Стивену и сказала, что у меня к нему просьба.
– Пожалуйста, объясни мне все насчет материных и моих денег. Я ничего не знаю о наших финансах.
Брат, как всегда, ответил, что мне и не нужно ничего знать, поскольку всеми финансами занимается он, как мой поверенный, но на сей раз я таким ответом не удовольствовалась. Он поступил великодушно, взяв на себя ведение наших денежных дел после папиной смерти, сказала я, но мне все-таки хотелось бы немного о них знать.
– Мне кажется, мать беспокоит, что будет с нашим домом и на какой доход я стану жить, если она умрет. Если бы я разбиралась в этих вопросах, я могла бы обсудить их с ней.
Чуть поколебавшись, брат положил ладонь на мое запястье и тихо проговорил:
– Похоже, это несколько беспокоит и тебя тоже. Надеюсь, ты знаешь: случись что с матерью, в нашем с Хелен доме всегда будет место для тебя.
«Добрее человека я не знаю», – как-то сказала про него Хелен. Сейчас доброта брата вызвала у меня ужас. Я вдруг подумала: что будет с ним – с ним как адвокатом, – если я совершу задуманное? Ведь когда мы с Селиной исчезнем, конечно же, все поймут, что из тюрьмы она сбежала при моем содействии, а не с помощью духов. Наверняка станет известно про билеты и паспорта…
Но потом я вспомнила, какой вред причинили ей адвокаты. Я поблагодарила Стивена и ничего больше не сказала. А он продолжал:
– Ну а насчет вашего дома волноваться совершенно не стоит. Отец обо всем позаботился. Хорошо бы хоть половина отцов, чьи дела я веду в суде, были столь же предусмотрительны и заботливы, как наш. Наша мать – богатая женщина и всегда таковой останется. И ты у нас, Маргарет, тоже особа весьма состоятельная.
Я это знала, разумеется, но для меня знание это всегда оставалось пустым, бесполезным, поскольку я не видела никакого смысла в своем богатстве. Я посмотрела на мать. Она развлекала Джорджи черной куколкой на нитках, которая плясала перед ним, стуча по столешнице фарфоровыми ножками. Я наклонилась поближе к Стивену и сказала, что хотела бы знать, из чего складывается моя собственность и как можно превратить ее в наличные деньги.
– Мой интерес сугубо теоретический, – поспешно добавила я.
Стивен рассмеялся и сказал, что так и понял, ведь я всегда и во всем ищу – и нахожу – теоретические основания.
Но прямо тогда же назвать точные цифры он не мог, поскольку все нужные бумаги хранятся у нас на Чейн-уок, в папином кабинете. Мы условились часок посидеть вдвоем завтра вечером.
– Ничего, что в сочельник? – спросил Стивен.
На минуту я совсем забыла про Рождество, и он опять рассмеялся.
Потом мать позвала нас подойти и посмотреть, как Джорджи хихикает над пляшущей куколкой. Заметив мою задумчивость, она спросила:
– Чего ты там наговорил сестре, Стивен? Нельзя, чтобы она впадала в такую серьезность. Ты же знаешь, через месяц-два у нас будет совсем другая жизнь.
У матери много планов, чем заполнить мои дни в новом году.
24 декабря 1874 г.
Только сейчас вернулась со своего урока с братом. Он расписал на бумаге все цифры, и я, взглянув на них, тихо ахнула.
– Ты удивлена суммами, – довольно сказал Стивен, но дело было не в самих суммах.
Я ахнула от изумления, что папа позаботился обеспечить меня надежным капиталом. Сквозь пелену своего недуга он словно бы увидел все планы, какие я стану строить на исходе собственной болезни, и постарался помочь мне с ними. Селина говорит, что даже сейчас он смотрит на меня и улыбается, но я сомневаюсь. Разве может он улыбаться, глядя на мое лихорадочное возбуждение и снедающую меня странную страсть, на мой безумный план и мое притворство? Селина объясняет, что он смотрит духовными очами, а через них мир видится иначе.
Итак, я сидела за столом в папином кабинете, и Стивен говорил:
– Ты удивлена суммами. Ты не представляла размеров своего состояния.