Разумеется, для Селины я не была призраком. Она видела, как я прошла мимо ее камеры, и ждала моего возвращения. Ее бледное лицо хранило совершенно спокойное выражение, но в тени под челюстью часто билась жилка, при виде чего сердце мое скакнуло и застучало быстрее.
Теперь уже не имело значения, будет ли кто-нибудь знать, сколько времени я провела с ней и как близко друг к другу мы стояли. Поэтому я подступила вплотную к Селине, и она принялась шепотом давать указания насчет завтрашней ночи:
– Вы должны ждать и думать обо мне. Из комнаты выходить нельзя, у вас должна гореть единственная свеча, с прикрытым пламенем. Я приду незадолго до рассвета…
Она говорила столь решительно и серьезно, что мне стало жутко.
– Но как вы это сделаете? – спросила я. – Ах, Селина, да разве же такое возможно? Как вы придете ко мне… как перенесетесь по воздуху?
Улыбнувшись, она взяла мою руку, перевернула ладонью вверх, отогнула край перчатки и поднесла мое запястье близко к своим губам.
– Что сейчас разделяет мои губы и вашу голую руку? Воздух, верно? Однако разве вы не чувствуете, когда я делаю вот так? – Она дохнула на мое запястье в голубых прожилках вен – и словно притянула в него все горячее тепло, во мне разлитое. Я вздрогнула, а она снова улыбнулась. – Ровно так же я приду к вам завтра ночью.
Я попыталась вообразить, как это будет: вот она вытягивается и утончается, становится как стрела, как скрипичная струна, как волос, как путеводная нить в лабиринте – длинная, дрожащая и тугая, такая тугая, что может лопнуть при соприкосновении с грубыми тенями. Увидев испуг в моих глазах, Селина сказала, что мне нельзя бояться, иначе я затрудню ей переход. Тогда меня охватил ужас перед собственным страхом, который обессилит, изнурит ее, возможно, причинит непоправимый вред, возможно, помешает преодолеть путь ко мне.
– Но вдруг я отниму у вас силу, сама того не желая? – спросила я. – Вдруг из-за меня ваша сила пропадет?
Я представила, что будет, если Селина не придет. Представила, что будет не с ней, а со мной. Внезапно я ясно увидела себя такой, какой она меня сделала, какой я стала. Увидела и помертвела от ужаса.
– Если вы не придете, я умру, – сказала я.
Конечно, Селина сама однажды говорила мне то же самое, но я произнесла эти слова так просто, таким ровным бесцветным голосом, что взгляд у нее сделался странным, лицо побелело и застыло. Мгновение спустя она обняла меня, уткнулась мне в шею и шепнула:
– Моя.
Она стояла совершенно неподвижно, но когда наконец отступила, мой воротник был мокрым от ее слез.
В коридоре раздался громкий голос миссис Джелф, объявляющей, что свободное время истекло. Селина вытерла ладонью глаза и отвернулась. Взявшись за прутья решетки, я смотрела, как она разворачивает и крепит к стене койку, встряхивает простыню и покрывала, выбивает пыль из серой подушки. Сердце ее, я знала, все еще колотилось, как и мое, руки ее слегка дрожали, как и мои, но движения, которыми она завязывала узлы на коечных веревках и отгибала верхний край тюремного одеяла, белого с изнанки, были четкие и точные, как у механической куклы. Похоже, за год она настолько привыкла к такой вот аккуратности, что не могла отказаться от нее даже сейчас, а возможно, и никогда уже не сможет.
Смотреть на это было тяжело. Я отвернулась и различила шорохи, производимые во всех камерах женщинами, занятыми такими же приготовлениями ко сну. Когда я снова взглянула на Селину, она уже расстегнула платье и придерживала его на груди обеими руками.
– Мы должны быть в койках, прежде чем погасят свет, – смущенно проговорила она, отведя глаза в сторону, но я не стала звать миссис Джелф.
– Дайте мне увидеть вас, – неожиданно для себя сказала я – и испугалась собственного голоса.
Селина растерянно заморгала, но после недолгого колебания скинула платье на пол, сняла нижнюю юбку и башмаки, а потом, снова немного поколебавшись, стянула чепец и осталась в одной сорочке и шерстяных чулках. Она стояла в напряженной, скованной позе, чуть дрожа и отвернув от меня лицо, словно мой взгляд причинял ей боль, но она терпела ради меня. Ее выступающие ключицы походили на тонкие костяные клавиши какого-то причудливого музыкального инструмента. Руки были бледнее пожелтелой сорочки и исчерчены от запястья до локтя нежными голубыми венами. Волосы… я никогда прежде не видела ее без чепца… волосы прямо свисали на уши, как у мальчика. И были цвета золота, затуманенного дыханием.
– Какая вы красивая! – вырвалось у меня, и Селина взглянула с легким удивлением.
– По-вашему, я не сильно подурнела в тюрьме? – прошептала она.
– Разве вашу красоту возможно чем-нибудь испортить? – сказала я.
Селина потрясла головой и зябко повела плечами.
Стук закрываемых дверей, лязг засовов, громкие оклики и приглушенное бормотанье доносились все ближе. Я уже различала голос миссис Джелф, которая, прежде чем запереть очередную дверь, спрашивала у арестантки, все ли в порядке, и женщины отвечали: «Все в порядке, мэм. Доброй ночи, мэм». Я неотрывно смотрела на Селину, не произнося ни слова и, кажется, едва дыша. Когда ее решетка начала подрагивать от приближающихся ударов дверей, она наконец забралась в койку и натянула одеяло до подбородка.
Немного спустя подошла миссис Джелф – повернула ключ в замке, толкнула решетку, и несколько странных мгновений мы с ней стояли плечом к плечу и смотрели на Селину, точно встревоженные родители в дверях детской.
– Видите, мисс Прайер, как аккуратно она улеглась? – негромко промолвила надзирательница, а потом шепотом обратилась к Селине: – Все в порядке?
Селина кивнула. Она по-прежнему смотрела на меня и по-прежнему дрожала – не иначе, чувствовала, как я страстно тянусь к ней всем своим существом.
– Доброй ночи, – спокойно сказала она без тени улыбки. – Доброй ночи, мисс Прайер. – Этот официальный тон, видимо, предназначался для надзирательницы.
Пока миссис Джелф закрывала и запирала решетку, я не сводила глаз с Селины; потом матрона затворила дверь, задвинула засов и направилась к следующей камере.
Несколько секунд я стояла, уставившись в дощатое полотно с железными заклепками, а затем присоединилась к миссис Джелф и вместе с ней прошла до конца блока «E» и через весь блок «F» – всем арестанткам она задавала один и тот же вопрос, а они отвечали на разные лады: Доброй ночи, матушка!.. Благослови вас Господь, мэм!.. Вот и еще на день ближе к воле, мэм!..
Взбудораженная и растревоженная, я находила некоторое успокоение в размеренном ритме нашего обхода – в окликах матроны, отзывах женщин, стуке дверей. В дальнем конце второго блока миссис Джелф завернула кран, перекрывающий подачу газа к светильникам в камерах, и рожки по всему коридору разом будто вздрогнули, а потом загорелись чуть ярче.
– А вот и мисс Кадмен, моя ночная сменщица, – тихо сказала миссис Джелф. – Здравствуйте, мисс Кадмен. Это мисс Прайер, наша добровольная посетительница.
Пожелав мне доброго вечера, мисс Кадмен сняла перчатки и зевнула. Она была в форменном медвежьем плаще, откинутый капюшон лежал на плечах.
– Ну что, буянил сегодня кто-нибудь, миссис Джелф? – спросила она и снова зевнула.
Когда мисс Кадмен направилась в комнату для матрон, я заметила, что башмаки у нее на резиновой подошве и ступают по усыпанным песком плитам почти бесшумно. У арестанток есть особое название для таких башмаков, я сейчас вспомнила: «тихоступы».
Я пожала руку миссис Джелф и вдруг поняла, что мне жаль расставаться с ней, жаль оставлять ее здесь, тогда как я иду дальше.
– Вы очень добрая, – сказала я. – Самая добрая матрона во всей тюрьме.
Она коротко стиснула мои пальцы и покачала головой, – казалось, мои слова, или мое настроение, или вечерний обход повергли ее в печаль.
– Благослови вас Господь, мисс, – сказала она.
Мисс Ридли я по пути к выходу не встретила, хотя почти надеялась встретить. На лестничной площадке я увидела миссис Притти – она разговаривала с ночной надзирательницей своего блока, натягивая черные кожаные перчатки и сгибая-разгибая пальцы, чтобы те сели на руку поудобнее. А на первом этаже я столкнулась с мисс Хэксби, которую вызвали усмирить разбушевавшуюся арестантку.
– Как поздно вы задержались сегодня, мисс Прайер! – удивилась она.
Покажется ли странным, если я напишу, что мне было почти жаль навсегда покидать Миллбанк? Я шла медленно и немного постояла на гравийном клине меж корпусами, отпустив своего провожатого. Я часто задавалась вопросом, не превратят ли меня визиты в тюрьму в бездушный камень или железо, – возможно, так оно и случилось, ибо сегодня Миллбанк притягивал меня как магнит. Дойдя до сторожки, я остановилась и повернулась кругом; чуть погодя рядом со мной послышалось движение – то привратник вышел посмотреть, кто там замешкался перед его дверью. Узнав меня в темноте, он пожелал мне доброго вечера, а потом тоже устремил взгляд на громадное здание и потер руки – чтобы согреть, вероятно, но также со своего рода удовлетворением.
– Она прямо жуть нагоняет, верно, мисс? – сказал привратник, кивнув на тускло отблескивающие стены с темными окнами. – Сущее чудовище – так я вам скажу, даром что сторож при ней. И она вся протекает – вы знали? В былые времена без счету раз затопляло. А все здешняя земля, здешняя гиблая земля. Ничто в ней не растет, ничто прочно не укрепляется – даже такая древняя жестокая тварь, как Миллбанк.
Я молча смотрела на него. Говоря, он вытащил из кармана черную трубку и умял табак большим пальцем, а теперь чиркнул спичкой о кирпичную стену и немного пригнулся, укрываясь от ветра; щеки его втянулись, язычок пламени взвился и опал. Отбросив спичку, привратник снова кивнул на тюрьму и продолжил:
– Вот могли ль вы подумать, что этакая громадина гуляет на своем основании? – (Я помотала головой.) – Ага, такое и на ум никому не придет. Но прежний привратник, когда я только заступил на работу здесь, он рассказывал всякое про потопы да про гулянье стен. Про трещины, что с грохотом в них разверзались глухой ночью. Про коменданта, который раз приехал поутру – глядь, а один корпус раскололся аккурат посередке, и десять острожников сбегли через пролом! А еще как-то шестеро бедолаг утопли в темных камерах, когда тюремные стоки прорвало и речная вода хлынула в подвалы. Уж укрепляли фундамент, укрепляли, цемента добрую тыщу бочек извели, а она все равно ходуном ходит. Вот спросите надзорщиков: бывает ли, что замки намертво заклин