Как и я сам, если совсем уже честно.
Не хочется признавать, но прозвище “помоечный голубь” у меня всё же не за красивые глаза.
— Я зачарую для тебя комнату, — сказал я. — Дай мне минутку.
— Нет-нет, — она повернулась ко мне и теперь смотрела так, будто пыталась что-то переосмыслить. — Мне всё равно, где жить — я ведь ангел. Просто… скажем так, я несколько иначе представляла себе жизнь демонов тщеславия.
Ох, милая, не смотри на меня так внимательно — не ровен час, и правда что-то рассмотришь. А оно нам надо? Пока что точно нет. Всё и так, как любят писать в статусах мои потенциальные клиентки, сложно.
Уже вот две тысячи лет как.
— Ну слушай, — сказал я вместо того, — ты не понимаешь, что значит быть демоном.
— Правда? — приподняла она бровь. — То есть, всю эту ерунду про искушение, ходячее воплощение порока, продажу души, пентаграммы, одержимость и прочие прелести придумали просто для красного словца?
— Да как тебе сказать… А вам что, не проводили никаких кратких экскурсов на заданную тему? Не знаю. Семинары повышения квалификации, ангельские супер-курсы на тему “Демон. Что такое и как устроен” и вот это вот всё?
На её лице не дрогнул ни единый мускул, но рассматривать всякое разное и интересное, что шевелится под поверхностью — моя работа.
И, скажу вам, там много чего шевелилось.
— Я слишком молода, чтобы знать многое о демонах, их природе и привычках, — сказала она. — Из так называемых лекций я уяснила, что вы — скверна, отравляющая своим присутствием человеческую жизнь. И дела, которыми мне доводилось заниматься, только подтверждают это правило, если быть откровенной.
— Ты всегда работала над случаями вроде тех культистов?
Она чуть раздражённо повела плечами, взяла на руки весьма довольного таким жизненным поворотом Гектора и устроилась на подоконнике, как раз между несколькими грязными тарелками и старинными фолиантами неимоверной ценности.
— На самом деле, мне действительно доставались, скажем так, довольно экстремальные дела, — признала она, — дела, в которых демоны — и люди, которые им поклоняются — выглядели монстрами. И настигать их, равно как и уничтожать, было вполне закономерно. Но я при этом вполне отдаю себе отчёт, что это скорее специфика работы, чем нечто иное. И, послушав ваше с Вафаэлем мирное воркование, равно как и посмотрев на тебя поближе, я… Скажем, хочу узнать больше.
— Ну да, — пожал я плечами, — не хочу тебя расстраивать, но фанатики встречаются и по ту, и по эту сторону. Больше скажу, у наших тоже есть всякие там специальные отряды, прямая обязанность которых — утихомиривать ваших психов. И уверен, ребята, которые там служат, считают всех поголовно светлых безумными тварями.
Она вскинулась.
— Наших психов? Извини, но мне сложно вообразить, что это бывает…
— Не хочу тебя расстраивать, но сплошь и рядом. Возможно, тебе не вполне знакома эта концепция, но любая крайность по сути своей штука весьма нездравая. А уж крайность воинствующая — всегда чудовище, какого цвета крылышками она бы ни размахивала в итоге. И за какие бы идеи ни воевала.
Она смотрела скептически и недоверчиво, и я понял, что нам предстоит разговор о сущности добра и зла. И не то чтобы я был против, да и нам не впервой, но…
— Знаешь, — протянул я проказливо, — мне, похоже, предстоит разговор с личным ангелом-хранителем, причём, ни много ни мало, о смысле жизни. А ты ведь знаешь священный регламент таких разговоров?
— Священный регламент?.. — кажется, она действительно удивлена и заинтригована. Тёмные глаза смотрят испытывающе, серьёзно — и мне хочется, чтобы они сияли, как в Александрии, где мы впервые заговорили об этом, сидя на городской стене и вдыхая запахи жреческих благовоний. Но времена меняются, не так ли?
— Говорить о смысле жизни принято на кухне, — сказал я, — можно под чай, можно под алкоголь, можно под какие-то вкусняшки… Ты что любишь есть?
— Но нам не нужно есть! В смысле, человеческую еду…
— Не-а, не нужно. Но это такая забавная человеческая штука, ритуал кормления. Помогает установить личные взаимоотношения.
— Но мы — не люди…
— Не-а. Мы — волшебные сущности, паразитирующие на человечестве.
— Говори за себя! Это касается только демонов!
Я улыбнулся насмешливо, чуть прищурившись.
— Уверена?
Пару мгновений мы смотрели друг другу в глаза, как будто были готовы броситься друг на друга.
Потом она отвела взгляд.
В комнате повисло столько невысказанного, что для нас двоих почти что не осталось места.
— Ладно, — нарочито бодро нарушил я эту вязкую тишину, — если ты не ела раньше, то я выберу на свой вкус. И знаешь, мне кажется, что кофе с ромом и пицца с ананасами — идеальный фон для разговоров о добре и зле. Если что, я угощаю!
*
14
*
Посиделки вышли уютные.
Не сказать, что на кухне у меня было чисто. Если честно, моя банда голубей, которая стабильно предпочитала отсиживаться на полках, не способствовала порядку — даже с учётом того, что по нашему давнему договору испражняться они улетали на городские статуи. И на горожан.
Это был мой личный вклад в воцарение мирового зла. Демон я или где?
Но при всём вопиющем беспорядке ангелу, кажется, компания голубей скорее понравилась, чем нет. Быть может ей, хищной птице, нравится компания природной добычи? Так или иначе, она позволяла моим приятелям себя окружить пушистым перьевым ореолом. Сама она сидела в глубоком кресле и поглаживала блаженствующего Гектора, с любопытством осматривая полки, заставленные всякой ерундой вроде дешёвых сувениров, мыла, позаимствованного из отелей, пропавших во времена великой войны драгоценностей, нечестивых библий, флешки с украденными суперсекретными разведданными, утерянной короны Тюдоров, ожерелья из ракушек и прочего мелкого мусора, типичного для демонического жилища.
На предложенные напитки и закуски ангел поглядывала с некоторым опасением, но и интересом тоже. Так что я решил, что лиха беда начало, развалился в собственном кресле и пригубил ромового кофе, наслаждаясь влетающими в распахнутое окно звуками ночной Праги. Интересно, почему они ощущаются так остро, когда она рядом?..
— Ну вот, — сказал я, — именно в такой обстановке, по моему мнению, в этот век положено говорить о добре и зле.
За окном отчаянно засигналила машина. Ангел тихонько, как-то незло усмехнулась.
— А ведь тебе, как я понимаю, очень много лет, Шаази. Наверное, после всех этих столетий немного странно говорить о добре и зле на кухнях?
— Ну почему, — отразил я её усмешку, — это ничем не хуже, например, монашеских винных погребов, или инквизиторских подвалов, или придорожных трактиров, или палуб кораблей, или лагерных застенок, или окопов между обстрелами… Да мало ли, где в разных временах и локациях было принято говорить о добре и зле! Немного хуже весенней ночи у костра на вершине Броккена…
…ты не помнишь, а жаль. Впрочем, мы там ещё побываем. А пока…
— …или шаманской пляски, когда ничего вообще не надо говорить вслух, потому что сразу понятно, что никаких добра и зла нет и быть не может, равно как ангелов и демонов. Но, за неимением идеального, кухни — это не так уж плохо. На самом деле, на кухнях о добре и зле говорят обычно тогда, когда наступили относительно счастливые…
…и смертельно скучные, пожалуй…
— …времена.
Она склонила голову набок.
— Ладно, будем считать, что с вступлением покончено, и я настроилась на нужный лад. Давай уже свои разговоры о смысле жизни! Или все эти декорации призваны показать мне, насколько демоны хорошие?
Я даже рассмеялся.
— Демоны? Хорошие? Конечно же нет. Демоны, понимаешь ли, разные. Как и ангелы. Это для людей вся эта ерунда с делением на тех и этих что-то значит; для нас же это просто работа. Ну и выбор, конечно, не без того. Опять же, психи встречаются и той, и с этой стороны. Причём я тебе даже не скажу толком, где больше. Но точка приложения психопатии, кстати, обычно всё же немного разная. Это как… ну с чем бы сравнить… своего рода психушка с разными палатами.
— И в какой же палате мы? — под смехом в её глазах пряталось что-то до странного серьёзное.
— О, в разных, — фыркнул я, — так что не примазывайся! Вот ты у нас, как и многие ангелы, в палате вечных спасителей…
…увы, всегда была. В этом я не смог тебя преломить, как ни старался.
И изменить твою судьбу тоже не смог.
— …На самом деле, типичная палата для ангельской братии. Ну, одна из типичных. Вас вообще ничем, даже пиццей с ананасами не корми — дай только кого-нибудь героически и умеренно пафосно спасти.
— И что же в этом плохого?
— Да ничего плохого. Но хорошего, уж поверь мне, тоже ничего — как минимум в тех случаях, когда эта особенность доходит до крайностей и выводится в абсолют. Ты вот никогда не думала о том, что спасать окружающих зачастую бегут те, кто не может (или уже не смог) спасти себя? И каждое очередное спасение первого попавшегося страждущего — это не высокий душевный порыв, а всего лишь попытка хоть на миг заткнуть кровоточащую дыру в груди?
Ей разговор явно не нравился.
— А какая разница?
— Ты удивишься, но очень большая. Знаешь, как большинство моих клиентов обожает спасать других? От них частенько непросто уйти неспасённым, даже если ни о чём таком не просил. Проблема только в качестве спасения; такая уж неприятная особенность у этого правила про кислородные маски: пока себя не спас, других спасти тоже не получится.
— Важны не намерения, а результат, — ответила она очень сухо, — не зря придумали присказку про добрые намерения…
— Вот именно что не зря, — оскалился я. — Только тут понимаешь какой нюанс: есть намерение озвученное, в том числе для самого себя, и намерение внутреннее. И вот когда они не совпадают, тогда и получается пресловутая “дорога в Ад, вымощенная чем-то там”. А так-то, вообще, ничем она не вымощена, кроме лжи самому себе… Ну, то есть метафорически. В реальности туда ведут все дороги, прям как в Рим. Ну, или никакие не ведут. Смотря что называть Адом… короче, сама знаешь.