“И как же с ними работать в таком случае? У нас всё иначе, мы другие. Нам этого не понять, но как-то же надо — понимать?”
Хороший вопрос, а?
“Это придёт с опытом. Наверное. Хотя знаешь, я бы не сказал, что мы прямо вот совсем другие; по правде, так такие же точно. Просто… ты сейчас этого не помнишь, но людям ещё сложнее. Это вот всё… ну, справляться.”
“Сложнее?”
Я вздохнул.
“Ну знаешь, все эти их тела, и всякие загадочные процессы с гормонами, и голод, и холод, и защитные механизмы, и старость, и слабость, и всё вот это вот… Быть человеком сложно, короче. Интересно, познавательно, открывает много горизонтов, но при этом, верь мне, крайне непросто. Они — твари одновременно безумно могущественные и безумно слабые, и мотает их от одного агрегатного состояния к другому будь здоров. Это нужно понимать, учитывать и принимать. В смысле… у всех ангелов неизбежно наступает период, когда они изо всех сил пытаются исправить таких несовершенных, противоречивых и слабых людей. А когда не получается, идут вразнос по всем законам катастрофического мышления. Но поверь мне, тебе этого не надо. А насчёт работы с людьми… Ну, для ангелов я мог бы выделить несколько основных правил.”
“Слушаю.”
“Не верить людям, никогда и ни в чём, потому что они всегда лгут, себе в первую очередь. Не судить их — кроме тех случаев, когда это должностная обязанность или наглядная необходимость. Не пытаться сделать их совершенными. Заранее смириться с тем, что в мире людей не бывает добра для всех: спасая одно, калечишь другое. И наоборот, кстати. Потому всегда надо взвешивать, насколько вмешательство вообще оправдано, насколько оно нужно — потому что, как правило, и со своим спасением, и со своим уничтожением люди отлично справляются самостоятельно… И да, важное правило: ты не должна жалеть людей. Ни при каких обстоятельствах. И не делай такие глаза! Поверь мне на слово, ангельское “ути, бедненький, иди я тебя спасу” ещё ни одну из сторон до добра не доводило. Людям противопоказана жалость; с другой стороны, им необходимо сопереживать. Просто думай, глядя на них, о том, как страшно быть человеком в этом огромном мире, как сложно найти ориентиры, как непросто им с этими телами, как тяжело сочетать в себе чистую энергию бессмертной сущности и низменную природу телесности… Ладно, меня занесло. Просто сам факт: не жалей, не поддавайся на провокации и нытьё, но — сопереживай. И изо всех сил старайся направить их на тот путь, где они сами, без чудес и голосов с неба, смогут найти себя. Дать сил в самый тёмный час не совершенному святому с горы, но уставшему, заблудившемуся, слабому, смертному человеку, со всеми его ошибками и заблуждениями — вот что должны делать настоящие ангелы для людей. Смогут ли люди воспользоваться подарком, уже забота не твоя; твоё дело — подарить им шанс.”
Птица молчала и смотрела на меня очень странно.
Я же поймал себя на том, что отчаянно скучаю по нашим с ней философским разговорам, теологическим спорам и ночным чтениям… Возможно, слишком скучаю — и оттого говорю много лишнего.
Точнее, просто слишком спешу.
Известно же, что ангелы взрослеют намного медленнее, чем люди.
“Ты был бы лучшим ангелом на свете, — вдруг выдала она, — добрым и великодушным, чистым и прекрасным. Твои крылья сияли бы белизной и чистотой. Я знаю это. Я вижу это.”
Я только глаза закатил. Ехали мы, значит, ехали…
“Не-а, — зевнул я. — Ещё раз, ангел: я не был бы. Я не хотел бы быть. Как ты не можешь этого понять?”
“Это было бы лучше для тебя. Возможно, ты не способен осознать это прямо сейчас, потому что твои дороги ведут только в… кхм… ваш офис. Но…”
Лучше для меня.
О да.
Странные чувства начали зарождаться внутри, как приливная волна.
— Нет никаких “но”, ангел, — ответил я вслух с удивившей меня самого усталостью. — Я ненавижу саму идею наших офисов. Я создан для другого, я верю в другое, я есть другое.
“Возможно, я могла бы переубедить тебя, показать тебе…”
— Нет, ты не спасёшь мою душу, или что ты там вознамерилась спасать, — я говорил так злобно, что сам себе удивлялся. — Когда вы, спасатели и советчики, поймёте уже наконец: у каждого своё представление о том, что для него хорошо. То, что идеальное решение для одного, кошмар наяву для другого. Пойми и смирись, ангел: я не хочу карьерного роста, смены офисов, белых перьев, вымышленной чистоты и бездонных небес. Если тебе необходимо меня спасти, то изволь: больше всего на свете я хочу оставить это больное дерьмо про добро и зло за спиной. Отбросить пропаганду обеих сторон, и оковы офисов, и цепи проклятого кольца, и бесконечные человеческие амбиции, и замкнутые тем самым кольцом дороги. Я хочу свои крылья назад, ангел — не белые и не чёрные, просто мои, те самые, сотканные из чистой стихии свободного, лишённого оков ветра. Я хочу совершать дела, и хорошие, и плохие, какие только вздумается — и сам за себя расплачиваться, и лишь перед своей судьбой отвечать за содеянное. Я хочу путешествовать по мирам и отражениям, хочу видеть людей и существ, хочу разговоров о природе бытия с мудрецами, хочу пьянствовать в трактирах с лепреконами, хочу быть с душой, которую… Не важно. Я не хочу вверх или вниз, не хочу быть царём горы. Я хочу снова быть нильским ибисом, над которым нет никого, кроме воздуха и реки… Но тебе плевать, верно? Ведь ты так хочешь меня спасти, правда, ангел? Так хочешь спасти, что готова нацепить мне на шею очередной ошейник… Знаешь, уж точно не тебе говорить что-то о человеческих противоречиях! Ты поймёшь чужое лицемерие получше прочих, если дашь себе труд заглянуть в зеркало. Смирись!
Глаза почему-то жгло.
Я прикрыл их, а когда открыл снова, она сидела у моих ног, и античное одеяние струилось чуждой рекой по асфальту, а глаза цвета пустынного заката смотрели на меня с болью.
— Ты плачешь, Шаакси, — заметила она тихо.
Что?..
Чтоб его.
— Это всё твоя ангельская магия, — бросил я раздражённо, — я успел уже забыть, как оно ощущается… Поболтали и хватит, теперь пора идти. Хватит с меня…
Она удержала меня, когда я попытался подняться.
Мягко, не используя свою ангельскую силу — но прикосновения этих рук всегда были для меня цепями куда более надёжными, чем любые другие. И дрожь этих пальцев, стирающих слёзы с моих щёк, может обезоружить качественней всех заклинаний на свете.
— Прости меня, — шепнула она. — Прости. Я действительно воздействовала на тебя своей силой ангела-хранителя. Я хотела, чтобы обнажилась потаённая часть твоей души, что скучает по небу. Но я не думала, что это так…
Больно.
Ты не думала, что мне так больно.
Ты не задумалась о том, что небо, по которому скучаю я, не имеет отношения к вашему лицемерному офису - который, если честно, просто карикатура в глазах такого, как я.
Но мы не скажем этого вслух. Правда, ангел?
— Забыли, — ответил я. — Идём работать, хорошо?
Наверное, тон мой был слишком холоден, потому что отпускать меня она не пожелала.
— Шаакси, прости меня! Я…
— Успокойся, — я осторожно накрыл её ладонь своей, неспособный смотреть в эти полные искреннего раскаяния глаза. — Всё хорошо. Я не злюсь.
Ничто не хорошо. Я злюсь.
Но тебе я прощу и не такое — просто потому что ты жива.
Мне страшно это признавать, даже просто перед собой, но тебе я прощу всё — потому ещё вчера я думал, что тебя больше нет.
Такие вещи способствуют всепрощению лучше, чем все сказочки о добре и свете, вместе взятые.
Отступление 5
*
Следует отметить, что Шаакси не особенно много знал о пространстве, в котором работал.
Так устроены такого рода ловушки: когда твои дороги каждый день ведут в одну и ту же точку, ты можешь провести хоть тысячу лет, скитаясь по замкнутому кругу — и не видеть на самом деле ничего.
И, что даже хуже в данном случае, не хотеть смотреть.
Тот, кто вот уже несколько тысячелетий именовал себя Легионом, был большим мастером таких вот ловушек. Иные говорили, что это наследственное свойство — и, может, были правы. То есть Легион, конечно, убивал тех, кто смел ему такое сказать — или почти всех, потому что бывают такие специальные существа, которых прибить хочется по пять раз на дню, но жалко.
В человеческом языке этих ужасных созданий принято именовать “близкими людьми”.
Как ни странно, у Легиона таковые тоже были… ну, не люди, разумеется, но всё же.
Их наличие вроде как не приличествовало ужасному и коварному существу вроде него… Но, поразмыслив на эту тему, Легион пришёл к выводу, что хорошие посиделки, вкусные пироги, компания для безумных авантюр и место, куда можно всегда возвращаться после зловещих деяний и блужданий по мирам, чтобы развалиться в кресле, над кем-нибудь постебаться и получить достойный ответ — всё вышеперечисленное слишком ценно, чтобы терять из-за якобы приличествующего или не приличествующего Великому Злу вроде него.
Легион недавно понял: только для того и имеет смысл становиться Великим Злом, чтобы делать не всякие якобы злобные деяния, а просто то, что на самом деле хочется. А иначе какой, простите, резон? Папочку позлить? Многовато чести!
“И двух тысяч лет не прошло, как наконец дошло,” — так сказала Иша, когда он поделился с ней этими ценными размышлениями.
А потом принесла вкуснейшего чаю из полевых трав.
А тот, кого пару вечностей назад называли Неназываемым Пророком, похлопал по плечу и предложил во время следующего отпуска воплотиться в мире сорока храмов и пару столетий по местному времени поиграть в великое сражение добра и зла.
Это была перспектива, которую нельзя переоценить.
Тем не менее да, Легион действительно предпочитал убивать тех посторонних, кто говорил с ним о наследственности: это был, как принято выражаться в нынешние просвещённые времена, его триггер. Что не мешало ему в глубине души предполагать, что говорившие в чём-то были правы.