На лице Хэла нарисовалось самое настоящее возмущённое изумление.
— Я?! Да какие в Бездну дороги… В смысле… Стой, давай с самого начала. Это Шеф, значит, твои дороги связал узлом? Серьёзно?
Теперь пришла моя очередь смотреть на Хэла без понимания. Неужели у ребят из их отдела всё иначе? И, если так, как к ним туда перевестись?
— Все дороги ведут в Офис, — сказал я ему. — Наш Шеф — великий мастер дорог, и именно он заставляет нас каждый раз возвращаться. Допускаю, что у вашего отдела привилегии, но…
И тут Хэл расхохотался.
Он смеялся и смеялся, но это было не так, как в прошлый раз, и…
А когда он был, прошлый раз? Что?..
Перед глазами моими побежали круги.
— Шеф, значит, — голос Хэла звучал отовсюду, и от интонаций и тона мне стало откровенно не по себе. — Это очень удобно, правда? Верить, что твои дороги связал узлом кто угодно, но не ты сам. И ещё удобнее всегда и в любых обстоятельствах точно знать, кого в этом обвинить!
И вот честно, Хэл в этот момент был самой пугающей тварью, которую только можно придумать.
Реальность кривилась вокруг него, размывалась, наполнялась одновременно отчаянным безумием и не менее отчаянным азартом свободы, той самой, подлинной, невозможной, которой не бывает, — но глупо об этом думать, когда воплощение этой самой свободы сидит напротив . И Хэл страшен, он ужасен, и смотреть ему в глаза было почти что мучительно… как смотреть в глаза самому себе.
Без прикрас.
И эта его самоуверенность бессмертного, могущественного, свободного — она встала мне комом в горле, она заставила дрожать от ярости руки, она сорвала все предохранители, как селевой поток смывает плотину.
И я не знал, кто такой Хэл, я знал и не знал, мой разум расслаивался. Подавленные воспоминания всплывали и тонули, очевидные факты плавали под поверхностью, как рыбы под тонким льдом. И вспомнить, кого знали в своё время под именем Хэлаал, было не так уж легко, но возможно… Я понял, кто он.
Я ему врезал.
Я должен сказать, что драка двух материально-нематериальных, суперсильных, способных переноситься с места на место и из отражения в отражение тварей — это всегда зрелище впечатляющее.
Что-то на манер местных фильмов о супергероях, но без цензуры: то есть, если уж в кого-то с нечеловеческой силой запустить полоску металла, этот кто-то развалится на два кусочка. И вот это вот всё.
Но тут нам, а заодно городу и мосту повезло: с лёгкой руки Хэла нас двоих почти мгновенно вымело в третье отражение, где можно было порезвиться от души.
Ну мы и, в общем-то, порезвились.
Хэл меня одолел (кто бы, впрочем, сомневался) и прижал спиной к высоченному, до самого неба, дереву, которое в реальности, очевидно, было одной из опор моста. Я прикинул, что сейчас меня убьют.
Но у Легиона были другие планы: он снова ржал, как сумасшедший.
— Ну ты и псих, голубь помоечный, — сказал он сквозь смех, — самый натуральный чокнутый! Хотя не могу не отдать должное: смелости тебе не занимать. Ну, или придури, но это вполне можно засчитать за два в одном. Ну и как, легче стало?
— Немного, — признал я честно.
— И даже раболепствовать больше не тянет? — смех в его глазах заставлял окружающее пространство вибрировать.
— А смысл? — уточнил я.
— Никакого, — оскалился он в ответ. — Смысл придумали люди, это что-то вроде любви и Санта-Клауса: сказочка, в которую так приятно верить.
Я хмыкнул и опёрся головой о ствол дерева.
Приступ ярости прошёл, но страх не пришёл взамен: я просто смотрел на Шефа и пытался понять, почему всё это время его так боялся.
Ну, то есть, он страшный, без вариантов.
В том смысле, в каком страшно любое честное зеркало, показывающее тебя без прикрас.
Ну и да, ещё он может растереть меня в порошок, если захочет. Но, что весьма парадоксально, пока что вроде бы не хочет — хотя я изволил сообщить ему, что он “так себе демон”, назвать идиотом и дать в морду. Чего мне бояться теперь?
Но дело даже не только в этом.
Вопрос ещё в том, чего или кого я всё это время боялся на самом деле.
И мне не нравится ответ, который уже застыл на кончике языка, желая быть озвученным.
— Так значит, стандартное обличье номер один — твой обычный облик? — ну надо же хоть что-то сказать, правда?
— Это действительно то, о чём ты хотел спросить?
Туше.
Конечно, нет.
— Спрашивай, — предложил Легион. — Ты настолько впечатлил меня своим идиотизмом, что я даже отвечу. И не солгу… Собственно, я вообще почти никогда не лгу, как ни странно.
— Ты всегда в деталях? — не сдержал я усмешки.
Которую мне тут же вернули.
— А также в разности интерпретаций, полуправде и самообмане. Я много где, сам знаешь. Я везде, если уж на то пошло… Так что, неужели не решишься спросить? Прямой ответ, прямой вопрос — всё по правилам наших игр… Если ты, конечно, действительно хочешь знать ответ.
Уместное уточнение.
— Я не хочу, — сказал я честно, — но должен… Как мне уместно тебя называть?
— На твой вкус, на самом деле. Когда количество твоих имён перевалит за первую сотню, для тебя самого имя перестанет иметь какое-либо значение…
— Оно будет важно только для того, кто его произносит, — это оказалось очень просто, если задуматься.
Если имя имеет над тобой огромную власть, преврати его в имя для множества существ, примерь множество имён, поделись этими именами, разбейся на множество осколков и тел. Мост над мостом над мостом; обман над иллюзией над наваждением. Когда зовут тебя, зовут легион других — и значит, ты свободен.
Демон, стоящий передо мной, сумел почти невозможное — он превратил слабость духов в их силу, обратил власть имён вспять. И он никогда не лгал, это всё постоянно лежало на поверхности, но я только сейчас почему-то понял…
— Хелаал, ты действительно замкнул наши дороги так, что они всегда приводят в офис?
— Нет. Это первый секрет, который я тебе открою в награду за наглость и смелость: я никогда не замыкаю ничьих дорог.
— Тогда кто?
— А ты правда не знаешь? Смирись: для демонов это работает точно так же, как и для людей, с парой незначительных отличий.
— То есть…
— Дороги гения воздуха сплетены рекой, и ветром, и высшей волей, и пересечением вероятностей, которое люди зовут судьбой. Но ничто не предрешено и ничто не неизбежно. Единственный, кто имеет власть менять и замыкать твои дороги — ты сам.
28
Слышать это больно так, что почти невыносимо.
Слышать это — необходимо. Мне… и, наверное, каждому.
Мы все, как ни крути, рабы дорог.
— Я бы никогда этого для себя не выбрал, — что, конечно, скорее попытка уцепиться за соломинку, чем реальное возражение.
Я всё прекрасно понял. И Хелаал, разумеется, понял, что я понял — этим глазам, пылающим тысячей рассветов, невозможно солгать.
— А то ты сам не знаешь, что это едва ли вопрос осознанного выбора, — всё же озвучил он вслух. — Точнее, это едва ли вопрос выбора, в котором принято признаваться самим себе. Ложь прячет ложь прячет ложь… Лучшая ловушка, идеальная клетка, в которой ты сам себе узник и палач.
— Но я много раз пробовал не возвращаться в офис. Я ненавижу его, можешь не сомневаться. И у меня нет ни малейшего желания туда возвращаться!
— Но всё равно возвращаешься, раз за разом? — рассмеялся Хелаал. — Ах, Шаакс, ты же так много лет живёшь среди смертных, наблюдаешь за ними, питаешься ими, общаешься с ними… привязываешься к ним. Так неужели же ты до сих пор не понял очевидного? Ненависть связывает крепче любви; судорожная попытка сопротивляться вонзает крючок ещё глубже в глотку рыбы; хаотичные рывки лишь помогают сильнее запутаться в паутине. Ты ведь видел это много-много раз. Ты смотрел на людей, которые раз за разом, воплощение за воплощением наступают на одни и те же грабли, возвращаются к тому, что ненавидят, повторяют одни и те же дороги с отчаянием одержимых. Так почему ты думаешь, что у демонов это работает как-то иначе?
Я смотрел ему в глаза.
Может ли быть, что все эти тысячелетия я был своим собственным палачом?
Может ли быть, что ключ от моей клетки всегда был в моих же руках?
В это больно верить.
В это тяжело не поверить.
Почему я никогда не задавал себе этих вопросов раньше?
— Расскажи мне о Кольце, — попросил я тихо. — О его подлинной природе.
— А что о ней рассказывать? Будто сам не знаешь!
— Ещё вчера думал, что знаю. Но теперь понял, что скорее всего нет.
Хел прищурился.
— А тебя не назвать безнадёжным кретином, да, голубь? Всего-то и надо пару раз прожарить эти мозги, чтобы в них зародилась умная мысль.
— Оборжаться как смешно, — сказал я хмуро.
— Мне — да, — пожал плечами Легион. — Ты оказался на удивление забавной тварюшкой. То самое сочетание наивности, глубины, съехавшей крыши и нахальства, что прихлопнуть рука не поднимается… Но ты всё же не наглей. Я ведь и передумать могу.
— Знаю, — не такой уж я дурак, — но прости, какие у меня варианты? Ты — совсем не то, чем я тебя представлял...
И кажется, мой единственный шанс рядом с тобой — быть настоящим и не лгать.
Вот уж кто бы мог представить.
— Ну да, — ухмыльнулся Легион, — дай угадаю: что-нибудь в духе Уильяма Блейка? Или Босх? Или… что, неужто тот красавец с глазами на заднице?
— Не-а, у Вольфгангзе я был, так что вообще-то красавец с глазами на заднице — это я… Да и Босх с его птицами…
— И кого это волнует? — ухмыльнулся он. — Все вы, пользуясь местными дурацкими формулировками, работаете на развитие моего бренда. Любое демоническое деяние как бы принадлежит мне, ибо имя мне — Легион. И всё вот это вот.
Я прикинул, сойдёт ли мне с рук, если я ещё раз стукну эту скотину.
По всему выходило: не-а, не сойдёт.
Жизнь рядового демона-менеджера жестока.
— Не важно! На самом деле, меня удивляет, что ты в курсе таких деталей. Мне казалось, ты вообще не интересуешься делами земными.