Вот она перестала дрожать, оглядываясь по сторонам.
Вот глаза её проясняются, и в них проступает понимание. И ужас. И…
Вкусное зрелище.
Я выдал самую милую из своих улыбок.
— Ты пришла в себя, дорогая? — уточнил я ласково. — Ну разве это не славно?
Я дал ей ровно три удара сердца, позволяя разлететься на осколки, а после склонился вперёд и впился ей в губы, целуя.
Пожалуй, со стороны это смотрелось даже красиво. По факту, многие наши используют именно такой способ передачи или отнятия жизненной энергии, заключения сделок и прочего — с одной стороны, действенно и быстро, с другой весьма эффектно. Страсть, запретное веяние демонического, ореол романтики и прочая чушь в том же духе. Отдел пиара одобряет!
Лично я никогда не любил этот способ, предпочитая обычную печать-напротив-сердца (или вырванное сердце, если уж ситуация тяготеет к драматичности и театральности). Но в обстоятельствах вроде нынешних у “последнего поцелуя” есть одно неоспоримое преимущество: вместе с жизненными и духовными силами демон забирает также и память жертвы.
Когда примерно минуту спустя я отнял свои губы от её, она смотрела в пространство пустыми глазами.
Фарфоровыми глазами.
Я разжал руки, позволяя ей бесформенным мешком осесть на пол, размял шею небрежным движением, попутно удивляясь хрусту пока-ещё-почти-человеческих позвонков, и подхватил с алтаря забытый в суматохе коктейль. Глупо не узнать, как именно люди ощущают вкус, так ведь?
Переступив через ещё бьющееся сердце (надо будет разобраться с зомби, кстати — даже местные людишки не нагрешили настолько, чтобы самостоятельно разбираться с ходячими трупами чужих любовниц, офис придёт в ярость, да и мой это, если подумать, косяк), я шагнул к панорамному окну.
Вид отсюда открывался потрясающий.
Я помнил, как этот город только зарождался: корабли, гружёные хлопком, далёкие огни порта, кровь, кости тех, кто жил тут раньше, рабовладельчество и религиозный фанатизм… Я бывал в этом городе на каждой стадии его сотворения, наблюдал, как мерцание костров сменяет свет газовых фонарей, чтобы после быть вытесненным ослепительно-ярким, полным прогресса и соблазнов электричеством. Я смотрел на эволюцию разумов и менталитетов, на переход от одних крайностей к другим, на возведение и падение кумиров. Я шагал след в след за множеством людей-мотыльков, которые желали ярко светить и потому летели на огонь; они редко хорошо заканчивали — но именно они, если разобраться, создавали эти города. Их амбиции, их творчество, их тайны и чаяния, их мечты, за которые они продали душу… В минуты неуместной ностальгии, как вот сейчас, я думаю, что всё это, лежащее у моих ног, как ни крути, построили мои контрагенты.
С моим непосредственным участием.
Ангелы не любят человеческие города. Слишком много дерзости, любопытства, несдержанности и амбиций, слишком много башен, упирающихся в небо, слишком много страстишек и страстей, спрятанных лиц и лжи. Будь на то воля ангелов, люди никогда бы не жаждали большего, довольствуясь малым.
Я люблю человеческие города. Они — памятник демонам тщеславия. Они — моё личное напоминание о том, почему я всё же полюбил эту землю…
О том, что, даже когда я покину этот проклятый офис, мне будет, чем гордиться.
Я улыбнулся этой мысли, стоя на окровавленном полу, глядя на далёкий, мерцающий городской свет.
Коктейль казался неимоверно вкусным — но, возможно, дело было не в каких-то его уникальных вкусовых качествах, а банально в новизне восприятия. Сколько времени понадобится моей сущности, чтобы окончательно избавиться от отголосков человеческого и сменить форму? По моим ощущениям, десять минут или что-то около. Есть время насладиться особенностями человеческого восприятия; есть время подумать о том, что я узнал от Ю…
Я хохотнул.
Если разобраться, всё это время я был идиотом. Даже поразительно, насколько круглым. Подозреваю, я бы покатился, толкни меня кто-нибудь!
С другой стороны, это была идеально сыгранная партия. Причём с несколькими претендентами на роль главных кукловодов.
Кстати, об этом: Старина Айм гений, как ни крути. Вот так работаешь с кем-то за соседними пентаграммами и даже близко не догадываешься о том, с каким талантом соседствуешь! Хотя уже одно то, что у Айма самый высокий показатель по тёмным творцам, манипулятивным психопатам и серым кардиналам, должно было натолкнуть меня на мысль. Но я всегда считал его “странноватым стариной Аймом”. А ведь он-то просчитал меня с очень большой точностью, не придерёшься! Как говорится, признай своё поражение.
Да, когда на этом свете начинается очередной замес из-за Кольца, большинство демонов не могут думать ни о чём другом. И меня, окажись я посреди этого, тоже вполне могло бы затянуть. Но вот ведь беда: перед моим носом помахали морковкой, которая оказалась, вопреки всем законам местного мироздания, намного привлекательнее Кольца. И каждый раз, когда я вспоминал о поисках проклятой ювелирки, на первый план выходила Ангел, и я думал — “потом”.
Не то чтобы я сожалел о такой расстановке приоритетов, в общем-то. Но справедливо и то, что мне следовало собрать мозги в кучку намного раньше. Тоже мне, нашёлся маркиз безумия — собственным голубям на смех…
Я снова обдумал то, что увидел в воспоминаниях Ю., и рот мой искривила широкая усмешка.
— Дорогой коллега, — пробормотал я, — нам жизненно необходимо встретиться и поболтать. Готов или нет? Я иду искать.
Там, где я прикоснулся к стеклу, когти прочертили полосы.
Способность трансформироваться вернулась.
Довольно хмыкнув, я потянулся к зеркальному пространству, готовый прогуляться в гости к старому приятелю… Но в этот момент стекло разлетелось множеством осколков, отшвырнув меня назад, в комнату. Порыв ветра, подчиняясь взмаху огромных крыльев, прошёлся по комнате, разбивая все поверхности, способные хоть что-то отражать.
Я знал, кто это, ещё до того, как стальные перья заслонили городской свет.
— Шаакси, — голос старины Вафа определённо относился к самым нелюбимым мной музыкальным сопровождениям, — ты всё так же мерзок, скверна. Безумие и порок, спрятанные за прекрасной обёрткой.
Вот уж кто бы говорил.
— Раньше ты ускользал от меня, но сегодня этому пришёл конец. Я уничтожу тебя — и тем самым сделаю этот мир чище.
Угу. Вот только этого очистителя мне тут для полного счастья не хватало. И, как это обычно бывает со стариной Вафом — как же он не вовремя…
Отступление 8
*
То была чудная ночь, он не мог этого не признать.
Жара, терзавшая всё это время землю, схлынула, уступив ночной прохладе и дыханию предстоящей грозы, оставив после себя воду тёплую, как сладкий сон, и запах порыжевшей травы, колючей, как заноза в сердце.
Он довольно потянулся, наслаждаясь жизнью. Ему нравились эти края.
Здесь его называли “братец-суховей”, и это было на удивление приятно.
Здесь, далеко от родных пустынь, произрастало множество ароматных трав. Тут пахло мёдом, и речной тиной, и цветущей липой, и горечью, и свободой.
Здесь власть ведомств была не так и сильна… пока что.
Скоро это должно было измениться. Эти перемены уже пришли — с политикой, с дипломатией, с новыми храмами, с падением идолов в стольном граде... Не так много времени пройдёт, прежде чем протекция двух ведомств над этими краями установится окончательно. Или, по крайней мере, более-менее установится. И что почувствует она тогда?..
Он не хотел думать об этом сегодня.
Эта ночь была не для таких мыслей. Никакой политики с бреднями о добре и зле, никаких контрактов, никаких интриг… Всё это будет, конечно. Вернётся с рассветом, постучится в дверь уродливым гонцом с дурными вестями, и ему придётся так или иначе иметь с этим дело.
Но это будет завтра.
А сегодня он качался на иве прямо над рекой, одетый в алый кафтан и белые льняные штаны. Вода несла под ним лепестки жасмина и шиповника, венки и свечи. Гроза дрожала в воздухе, готовая обрушиться в любой момент, но будто бы не решалась испортить людям и духам праздник. Костры пылали ярко, и казалось, что огонь танцует, подражая ритму музыки и обрядовой пляски.
Энергия русальских игрищ расплёскивалась вокруг, щедрая, первобытная и пьянящая. Он наслаждался этим, но преимущественно просто не отрывал взгляда от одной из фигур.
Она была облачена в белое, алая вышивка вилась по её подолу змеёй, волосы разметались, переплетённые с нитями бусин и украшенные венком, ритуальные браслеты с изображением навий и вилий, охватывающие запястья… Она была прекрасна настолько, что дух захватывало.
Впрочем, эта душа для него всегда прекрасна, без исключений. Тело, в котором она воплотилась, не имеет никакого значения: сила и стержень этой души остаются неизменными, равно как и её природа. Она создана для магии, яркости, искусства, честности и новых открытий; она создана для полёта, риска и вызова. Но также это значит, что она из тех, кто едва ли хоть раз умрёт от естественных причин… Но об этом, последнем, он тоже не будет думать сегодня.
В этой жизни он нашёл её рано.
В этой жизни он сможет защитить её.
В этой жизни она снова — человеческая женщина, совсем юная, куда младше, чем в первую их встречу. Другая внешне, но всё та же внутри. Она полна магии, что всего лишь привычно. Кто может быть более достоин того, чтобы плясать на русальских игрищах в центре круга?
Ветви ивы качались под порывами ветра, лягушки и цикады наперебой пели свои песни, сплетая их с людскими инструментами, молнии на горизонте искрились зарницей, духи выходили из воды, чтобы танцевать вместе с людьми — но он всё не отрывал взгляда от той самой фигуры.
Вот она шагнула в круг, и её босые ноги утонули в росе; вот она впервые взмахнула, будто на пробу, широкими рукавами, как крыльями… Ей были бы к лицу крылья, он ни секунды не сомневался. Потому-то она подходила для этого танца, как мало кто другой.