Как и сам рассказ Жукова. Георгий Константинович начал с того, что его из Ленинграда вызвал в кремль Сталин и умоляющим голосом попросил: «Жора, дорогой, что-то у нас на фронте подмосковном неладное происходит. Как бы немец столицу не захватил. А я никакой информации получить не могу, все ходят, надо мной, стариком, посмеиваются и ничего мне не говорят. Съезди. Разберись и голосом актера Ульянова прикажи им сурово товарища Сталина слушаться».
Жуков сел в черный внедорожник и поехал вдвоем с шофером изучать обстановку в прифронтовой район. Даже охрану и порученцев-посыльных не взял, чтобы лишние люди под ногами не путались и не отвлекали от стратегических замыслов. Штаб Буденного он нашел, только в штабе Буденного не нашел. Семен Михайлович был обнаружен в каком-то райисполкоме за самоваром. Без телефона и рации. Состоялся разговор и приказом Жукова Буденному:
«— Поезжай в штаб фронта, — сказал я Семену Михайловичу, — разберись в обстановке и сообщи в Ставку о положении дел, а я поеду дальше. Доложи Верховному о нашей встрече и скажи, что я поехал в район Юхнова, а затем в Калугу. Надо выяснить, что там происходит.»
Вообще-то генералу армии перед маршалом Советского Союза положено стоять навытяжку, держа руки по швам и ждать разрешения присесть на краешек стула, а не тыкать и не указывать, куда маршалу ехать. Тем более, должность Буденного… Это Георгий Константинович, потеряв в приступе самолюбования, почву под ногами придумал себе должность заместителя Верховного, да еще обижался, когда его называли первым заместителем. «Я не первый! Я — единственный!» В реальности он был рядовым членом Ставки ВГК. А вот Семен Михайлович был заместителем наркома обороны при наркоме Ворошилове, потом при наркоме Тимошенко и его с этой должности никто не увольнял. Он до конца войны так и оставался заместителем наркома обороны, заместителем Сталина, и членом Ставки ВГК.
Так что за такое обращение к старшему по званию и по должности генерал армии Жуков мог схлопотать и наряд вне очереди на кухню. А то и сутки-другие ареста за грубое нарушение Устава.
Дальше Жуков рассказывает, что он снова двинулся в путь в поисках штаба командующего Западным фронтом Ивана Конева. Нашел штаб, а там сидят за столом Ворошилов и Молотов, грозят Ивану Степановичу трибуналом и расстрелом после каторги в ГУЛАГе за ошибки в руководстве войсками. Георгий Константинович, конечно, остановил этот готовящийся беспредел, строго отчитал двух заместителей председателя Совнаркома и членов Государственного комитета обороны, как школяров. Объяснил им, что хоть Конев и допустил некоторые ошибки, но войска фронта дерутся и немцев бьют, хоть и в окружении находятся. Прямо туда, Коневу в штаб вдруг позвонил Сталин:
«10 октября я прибыл в штаб Западного фронта, который теперь располагался в Красновидове.
В те дни в штабе фронта работала комиссия Государственного Комитета Обороны. Она разбиралась в причинах катастрофы войск Западного фронта. Меня вызвали к телефону. Звонил И. В. Сталин.
— Ставка решила освободить Конева с поста командующего и назначить вас командующим Западным фронтом. Вы не возражаете?
— Какие же могут быть возражения!
— А что будем делать с Коневым? — спросил И. В. Сталин.
— Коневу, я думаю, следует поручить руководство группой войск на калининском направлении. Это направление слишком удалено, и там нужно иметь вспомогательное управление фронта.
— Хорошо, — согласился И. В. Сталин. — В ваше распоряжение поступают оставшиеся части Резервного фронта и части, находящиеся на можайской линии. Берите скорее все в свои руки и действуйте. Приказ мною подписан и уже передается фронтам.»
На самом деле это все никакого отношения к реальности не имеет. К. К. Рокоссовский описал в «Солдатском долге» всё совершенно не так. А именно так, как и могло происходить. Когда Константин Константинович, выдернутый из корпуса приказом Конева ехать принимать армию, прибыл на место указанное, как пункт формирования армии, не нашел войск, которыми должен был командовать, он стал искать штаб Конева. И нашел как раз в тот момент, когда члены ГКО Молотов и Ворошилов задавали Коневу разные вопросы. Скорей всего, такие: «Ваня, объясни, будь добр, Комиссии ГКО, как ты просрал свой фронт, невзирая на указания Ставки следить за флангами?».
Здесь еще и Рокоссовский заявился. Сам, но без армии. Ворошилов у него и спросил: «Почему вы и ваш штаб здесь одни без войск?». Константин Константинович показал пальцем на Конева: «У него спросите».
«Я показал маршалу злополучный приказ за подписью командования. У Ворошилова произошел бурный разговор с Коневым и Булганиным.»
Это потом уже, после 1957 года, разные коневы себя самостоятельными командирами фронтов описывали, а Ворошилова они отправили в отставку сразу после Ленинграда. Не хотели вспоминать «бурные разговоры».
А Жуков, конечно, вдвоем с шофером изучать фронтовую обстановку не ездил. Он, как это только и могло быть в жизни, был послан в штаб Западного фронта вместе с комиссией ГКО и сидел тихо на скамейке в предбаннике, пока комиссия разбиралась с Коневым. Разобравшись, комиссия приняла решение Конева с командования снять и заменить его Жуковым:
«…Затем по его (Ворошилова — авт.) вызову в комнату вошел генерал Г. К. Жуков.
— Это новый командующий Западным фронтом, — сказал, обратившись к нам, Ворошилов, — он и поставит вам новую задачу.
Выслушав наш короткий доклад, К. Е. Ворошилов выразил всем нам благодарность от имени правительства и Главного командования и пожелал успехов в отражении врага.»
Этот момент в истории обороны Москвы только на первый взгляд малозначительный. На самом деле он показывает, что приписываемые заслуги в обороне некоторым лицам, мягко говоря, исторической действительности не совсем соответствуют…
Осень 1941 года стала для вермахта моментом истины. Вязьма-Вязьмой — наши справились, подбросили к Москве подкреплений, оборудовали линии обороны, катастрофы не случилось. Катастрофа случилась у вермахта. Сразу в двух местах почти одновременно, на юге и на севере.
Произошли сразу два события, которые показали, что единственным спасением для Германии было заключение мира с СССР на любых условиях. Естественно, немцы уже не могли пойти на такой спасительный вариант, они успели столько на оккупированных территориях натворить, что знали — бить их русские будут насмерть, пока Гитлер, как испуганная крыса, не отравится.
В ноябре 1941 года РККА провела две операции — Ростовскую и Тихвинскую. Обе — наступательные. Цель — не допустить переброски подкреплений к немецкой группировке у Москвы.
Район Тихвина — там зима холодная, конечно. Но при почти равной численности войск, при преимуществе немцев в танках, им под Тихвином наваляли очень прилично, операция отмечена как успешная.
А под Ростовом генерал Мороз за русских не воевал. Напротив, чуть подмерзшая почва только на руку была группе Клейста, которая имела подавляющее превосходство в танках перед войсками маршала Тимошенко, поехавшего на юг показать тевтонам кое-что из тактики применения войск.
У Тимошенко численность войск была примерно равна с немцами, по авиации был паритет (это тоже про «катастрофу» наших ВВС в 41-м) и чуть больше артиллерии.
Т. е., если брать двукратное преимущество Клейста в танках, даже еще не было полного равенства сил.
Тут-то и стало ясно, что вермахт — армия говняная. При равенстве сил РККА его била без особых проблем. Захваченный немцами Ростов Тимошенко отбил, ударив во фланг Клейсту, даже не имея достаточно мобильных соединений. Он прорвал оборону и наступал темпом примерно 4 км в сутки. И немцы не могли его остановить. Одну пехоту русских не могли остановить. Закончилось паническим бегством из Ростова, истерикой Гитлера, который порывался своей рукой сорвать ордена с кителей собственных генералов.
Именно Тихвин и Ростов показали, что случилось бы в июне 1941 года, если бы Германия не имела подавляющего превосходства.
При равенстве сил немцы… Я не понимаю, насколько нужно быть «патриотом», чтобы не оценить Тихвинскую и Ростовскую операции так, как они этого заслуживают и не прийти к выводу: унтерменши — это немцы вермахта. Это они недоделанные природой.
А под Москвой генерал Мороз с интересом наблюдал, чем же закончится «Тайфун», в ходе которого гансы постепенно приближались, теряя под дубосековыми пехоту и танки, к паритету по силам к советским войскам.
Кстати, а почему мы в ответ на аргументы знатоков, которые начинают рассказ про замерзший синтетический бензин в баках фашистских истребителей под Москвой, как только им говоришь, что мороз и нашим мешал, не спрашиваем у этих знатоков: а в Ростове тоже бензин и смазка у немчуры замерзали? Там тоже 60 градусов мороза было?
Дальше нужно рассказать про «сибирские» и «дальневосточные» дивизии, которые отстояли Москву. Начну со знаменитой дивизии Полосухина. От того места, где я родился до места дислокации этой дивизии в Приморском крае было примерно 100 км. Вроде мне, как дальневосточнику, положено тоже на груди рвать рубашку из шкуры тигра и орать: «Мы, дальневосточники, Москву отстояли!». Но мне хочется от этого сибирско-дальневосточного геройства только смеяться.
Под Бородино держала оборону дальневосточная дивизия под командованием полковника Виктора Ивановича Полосухина, уроженца Омской области. Сибиряк.
Называлась эта дивизия (у нее кроме номера еще и почетное название было, прославленная часть) — Краснознаменная Саратовская стрелковая. Шефствовала над ней Саратовская область и призывники из Саратовской области преимущественно направлялись на службу в эту дивизию с соответствующими напутствиями от комсомола и партии служить так, чтобы Саратов не опозорить.