вить) хуже, чем Ванька Жуков в рассказе А. П.Чехова.
В соседнем с моим селом, в Старой Бельмановке, была школа-трехлетка. С 4-го класса детишек из нее возили уже к нам в с. Ленинское. Там все три класса вела одна учительница. Отгадаете, сколько человек из детей Старой Бельмановки, закончив школу, поступали в институты? Вообще никто и никогда за всю историю Старой Бельмановки. Предел — техникум. И то не из каждого школьного выпуска находился такой «вундеркинд». Даже после окончания восьмилетки почти никто из старобельмановцев не рисковал продолжить учебу в Хорольской районной средней школе. Хоть в старобельмановской школе классы были совсем небольшими, по 5–6 человек, но три класса вела одна учительница одновременно — детей гробили сразу, в начальных классах. Уже когда они к нам, в Ленинскую школу, приходили в 4-ый класс, мы их воспринимали, как тупых. Они уже были не способны усвоить программу даже 4-го класса и уходили в разряд круглых троечников. Т. е., двойки им не ставили только потому, чтобы по 5–6 человек сразу на второй год не оставлять.
Разумеется, дети тупыми не были. Тупыми они только для школы были. Но и Ленинская восьмилетняя школа, хоть по уровню стояла выше, была еще тем заведением. Хорошисты и отличники Ленинской восьмилетки, попадая в Хорольскую среднюю школу, переходили в разряд глухих троечников за очень редким исключением. Я был первым, кто после школы из ленинских поступил в институт за восемь предыдущих лет. За восемь лет до меня в институт поступил мой двоюродный брат Петька Гаврик. На год старше меня была Света Змеева, она после школы поступала в мединститут, но сразу не получилось, уже после рабфака поступила. И всё. 7 лет никто из молодежи села Ленинского после школы не поступал в институты.
А в других селах района было даже еще хуже. Даже выпускники Ленинской школы, перейдя в школу с. Хороль, на фоне, например, детей из сел Старая Девица и Новая Девица, смотрелись вундеркинадами. Девичанские из моего 9-А смогли только неполную четверть почти все проучиться, бросили и ушли в СПТУ. Причем, в СПТУ они перешли уже когда учебный год шел месяца полтора.
Как вы думаете, радовались наши родители «самому лучшему в мире образованию»?
Конечно, моя мать сидела на родительском собрании гордая вся из себя, когда тетки кричали: «Почему уроки химии в своем классе ведет Петька Балаев? Почему ученики говорят, что он лучше учительницы урок объясняет, а сама учительницу говорит, что он лучшее ее химию знает? Почему у нас такие учителя? Что, наши дети хуже городских?».
А вы говорите — жертвы ЕГЭ…
Только не спешите пока мне очернительство приписывать. Не торопитесь. И про школу будет хорошее, но позже.
Конечно, главная беда сельских школ была — кадры. Текучка. Девчонка заканчивала пединститут, приезжала по направлению, ей выделяли квартиру. Квартира в условиях моего села — полдома в двухквартирном деревянном доме с печным отоплением и без водопровода. Даже если девчонка сама была из села, из села поступила в пединститут, одной ей было очень тяжело. Дрова и уголь сельсовет выделял. Топить печку — полпроблемы. Баня совхозная — один день в неделю. Уже для молодой девушки есть сложности. Ладно, тазик и чайник. А стирать в тазике с помощью стиральной доски — это привычно было. В магазине мало что купишь — тоже можно походить по селу, договориться насчет молока и яиц у частников. С мясом сложнее. Можно было в совхозе выписывать, ходить просить управляющего. Просить человеку всегда неприятно.
Главное — женихи. В институте девчонка успела привыкнуть совсем к другому обществу, чем сельские комбайнеры. А ждать, когда приедет по распределению молодой и неженатый агроном — времени у девчонки нет. Ей и так уже 22 года, три года по распределению — 25, почти старая дева. Поэтому очень и очень редко у нас учительницы по распределению даже 3 года отрабатывали. Всеми правдами и неправдами сбегали.
Оставались только те, которые смогли себе все-таки жениха найти и в селе прижиться. Учительский костяк. Примерно треть преподавателей. Вот если еще о некоторых молодых училках у меня остались добрые воспоминания, то об этом «учительском костяке» — только о преподавателе биологии. Остальные — мегеры. Озлобленные то ли на жизнь, то ли еще на что-то крикливые бабы…
Выделялись директор школы Александра Ивановна Павленко, она еще географию вела, и завуч, одновременно одна из двух учительниц начальных классов и преподаватель пения, Нина Тимофеевна Ревякина. Две суки. Натуральные суки. Обеим в мои школьные годы было под 60.
Об Александре Ивановне рассказывали, что она в войну была угнана в Германию. Школьники на полном серьезе между собой говорили, что она некоторым повадкам научилась у эсэсовцев. Щипала детей так, что даже пацаны в слезах на уроках сидели после ее «воспитательной работы». Это у нее метод такой был. Вообще, рукоприкладство учителей в тех школах, где я учился, было обычным делом. И за ухо рвануть со злости могли, и линейкой херакнуть.
Меня Александра Ивановна «любила» особо пламенно. Я уже когда-то писал, что на школу пришла путевка в «Артек» и поехать должен был я, как единственный отличник на всю школу. Но Александра Ивановна без согласия родительского комитета отправила своего сына Сергея. Пацаны школы за эту несправедливость Сергея стали третировать, частенько бить. А его мать решила, что это я науськиваю своих друзей. Так что уроки географии для меня были ненавистны. Свои эсэсовские методы она на мне не применяла, конечно, но придиралась и отметки занижала так безбожно, что об этом даже матери моих одноклассников в очереди в магазине сплетничали.
Вообще у нее был стиль преподавания, который можно было назвать прямо — террор по отношению к детям. Коммунистка.
На неприязни ко мне она и погорела. Итоговую оценку мне по географии за восьмой класс поставила «удовлетворительно». Оценки по другим предметам были — «отлично». Молодые учителя взбунтовались. Не столько из-за меня, сколько повод нашелся. Эта мегера чем старее становилась, тем дурнее, она весь учительский коллектив против себя смогла настроить. Дело до районо дошло, приехала комиссия. Проверили мои знания по географии, с учениками поговорили — мегеру отправили на пенсию. Директором стала преподаватель биологии Нина Ивановна. Спокойная, уравновешенная женщина. Она же выкинула из школы на пенсию и подружку Павленко — Нину Тимофеевну Ревякину.
Нина Тимофеевна отличалась тем, что выбирала из класса пару любимчиков, с которыми занималась, остальным сама ставила диагноз — дебилы, так и говорила родителям, что их дебилы дальше скотников не пойдут. И тоже разговаривать с детьми спокойно не могла — постоянный визг и рукоприкладство.
Нужно же и о хорошем. Правильно? Что в школе было хорошего? Было. Библиотека неплохая была, кабинеты даже в моей восьмилетке были хорошо оборудованы, районо следил за этим. Школа теплая была, сначала было печное отопление, потом подключили к совхозной кочегарке. Столовая была. Две женщины работали, готовили вкусно, судя по тому, что у моих одноклассников претензий не было и они с аппетитом кушали там. Я в школьную столовую не ходил, я с детства никогда не завтракал, обедал поздно, часа в три-четыре дня (к тому времени я уже дома был) и потом только ужинал. Всю жизнь питаюсь два раза в день.
Медкабинета в восьмилетке не было, но периодически приезжали врачи из районной больницы, проводили медосмотры, вакцинации. И вот никто после вакцинации у нас не заболел.
Вообще главное, что было хорошим, у наших родителей не было никакой особой озабоченности насчет платы, формы, учебников. Они не могли себе представить, что их дети в связи с материальными проблемами в семье останутся без образования. Какое оно было образование — вопрос другой. Но в моем классе учился Валерка Трепехталов, в прошлом году одноклассница позвонила и сказала, что он умер, у Валерки пили отец и мать. Отец был сварщиком-золотые руки. В реалиях СССР это было почти приговором к алкоголизму. За работу с мастерами предпочитали водкой расплачиваться. Жили Трепехталовы, разумеется, бедненько. Еще несколько семей таких в селе было. Были матери-одиночки, которым трудно детишек поднимать было.
Заботу о таких брал на себя родительский комитет, покупали детям форму, обувь, учебники, оплачивали им обеды. Причем, это делалось очень деликатно, так что в глаза не бросалось и многие одноклассники даже не знали, что за Валерку платит родительский комитет.
А кто и знал — тому это мало интересно было. Вот честно, в школе у нас не было никаких градаций по уровню материального достатка родителей, по их должностям. Я даже не могу себе представить, чтобы мы сделали с пацаном, который вдруг нам сказал бы, что наши родители лохи, а его крутые и у него есть какой-нибудь прибамбас, который не могут себе позволить наши родители купить нам?!
Наверно, мы бы его затравили. Сегодня — всё наоборот. Вот есть такие сегодня гадости, которые ставят СССР неизмеримо выше нынешнего государства. При том, что дряни в самом СССР хватало.
Ну и в защиту учителей кое-что. Они ведь изначально были все очень ответственными и добросовестными девчонками. Школьные отличницы и хорошистки, которые поступали в пединституты. Но дальше случалась у них профессиональная катастрофа, когда они приходили в школу. Почти все они хотели не быть похожими на тех нервных дам, у которых сами учились, почти все они думали, что будут не такими. Но вот Антон Макаренко попробовал работать с детьми по педагогической науке и пришел к выводу, что все труды ученых-педагогов представляют из себя бумажный мусор. Они в жизни неприменимы. Но Макаренко был талантище, а средняя училка… Кроме того, по стечению обстоятельств Макаренко получил почти полную самостоятельность в работе, а кто бы такой простор дал советской училке? Хотя, в рамках «педагогической науки» простор был еще какой! Экспериментаторш и экспериментаторов в каждой школе хватало. Но в рамках «педагогической науки» эти эксперименты были такими, что за них нужно было прямо — по щекам ладошкой.