«ГНИЕНИЕ. СССР после Сталина». Глава 1. Предки. — Черновые отрывки из будущей книги.
4 декабря, 2022 https://p-balaev.livejournal.com/2022/12/04/
Приморский край, Хорольский район. Село Хороль основано выходцами из Полтавской губернии в 1891 году, там, откуда они приехали, есть река Хорол и небольшой городишко Хорол. Почему в названии появился мягкий знак, точно сказать нельзя. Вероятней всего, влияние и русской части переселенцев. На запад от Хороля, по трассе Хороль–Черниговка–Спасск–Дальний (Черниговка — тоже из Украины), в 12 км находится село Ленинское. Первые поселенцы, основатели села, тоже были выходцами из Украины, но уже из Восточной ее части. Точнее, это были демобилизованные красноармейцы 3-го полка связи, дислоцировавшегося в Харькове. В 1930 году приехали первые поселенцы, основавшие коммуну. В начале 30-х к ним потянулись еще земляки из Украины.
Это и был, как я полностью уверен, Голодомор, когда население Республики заметно сократилось. Именно в 30-е годы села Приморского края, даже те, которые были основаны при царях, получили большой приток украинского населения. В моем родном Ленинском очень долго изживались украинизмы в говоре местного населения, больше того, перед тем, как они начали изживаться, русское и мордовское население села заразилось, если можно так выразиться, украинизмами. У нас и парней поколение моих родителей называло парубками. А насчет «шо ты робишь», «було» и всяких гэканий — полным полно.
Современные коммунизды, подыгрывая всему, подобному Обществу «Мемориал», теперь придумывают причины «Голодомора», пытаясь оправдать Сталина. То у них происки троцкистов, то ленивые первые колхозники, то ржа и спорынья, сожравшие вместе с саранчой урожай. Ситуация примерно такая же, как я считаю, как и с массовыми расстрелами 37-го года. На Украине села ополовинились, зато на Дальнем Востоке наполнились, но «колонизаторов» путем нехитрых махинаций, выставляя в музеях Голодомора фотографии голодающих американцев, да придумывая байки и умерших от голода родственников, съевших собственных детей, включили в число умерших от голода. Но это другая тема.
Первые поселенцы будущего села Ленинское основали коммуну, назвали ее «Имени 3-го полка связи». Вот что значит — армия Ворошилова, даже после демобилизации красноармейцы гордились службой в ней, своим полком.
Место выбрали удачное для коммуны. Небольшая низина, с севера и юга — невысокие Хорольские сопки, с востока, пересекая перпендикулярно дорогу к Хоролю — наша речка. Ее названия нет ни на одной карте, безымянная, в самом широком месте — метров 10, и метра полтора глубиной в самом глубоком месте. Но разливается в весеннее половодье на полкилометра по обе стороны русла. Вот на границе разлива коммунары и поставили первую улицу. А вокруг — луга и луга, до самых сопок, на десяток километров. Паши — не хочу. Раздолье для крестьянина. Правда, земля жидковатая, в основном суглинок, ближе к сопкам — с камешками, но зато — много. Прорва ее в приханкайской низменности. Есть еще минусы — зона лесостепная, на сопках растительность — дубки и березки, в основном, толщиной в нормальную руку взрослого человека, да заросли лещины. Строевого леса, даже леса дровяного по сути нет.
И 200 километров до моря, климат муссонный. Не так, как на Бали, конечно, но со своим сезоном дождей и засухами. Именно тогда, когда нужен дождь — сухо, а когда не нужен — неделю лить будет. Но приспосабливались, главное — земля. Нормальные яблоки вырастить нельзя — вымерзают. Летом 30 градусов жары при влажность 90%, зимой 30–40 мороза при такой же влажности. Это трудно словами описать, это почувствовать нужно. Я срочную служил недалеко от дома, в Спасске-Дальнем, там такой же климат, летом во время принятия присяги на плацу у нас парни из Туркмении штабелями в обмороки падали от тепловых ударов. Со мной якуты учились в институте, так для них первая зима в Приморском крае была откровением. Они до Приморья не знали, что такое настоящий колотун. Но привыкнуть можно ко всему.
Мой дед по отцу приехал с семьей в эту коммуну в 1932 году, когда она стала преобразовываться в колхоз, после раскулачивания. Точнее, не моего деда раскулачили, а его деда, моего прапрадеда. Мой дед, Павел Карпович Балаев и его пять братьев, росли сиротами при своем дедушке. Отца убили в 1905 году, как мне Павел Карпович рассказывал, он был эсером, простым крестьянином, конечно, но эсером. Во время какой-то заварушки жандармы застрелили. Мать умерла вскоре при родах, ненадолго пережила мужа. До 1917 года — нищета нищетой. Ходили и «кусочничали», как Павел Карпович говорил, побирались иногда. Зимой не в чем было на улицу выйти — одна пара валенок на всех шестерых ребятишек. По нужде по очереди ходили в мороз в этих валенках. Школа в их селе, а это село Старая Каштановка Пензенской губернии была церковно-приходская. Дедушка Павел Карпович ходил в нее несколько дней летом, а потом поп-учитель увидел, как мой дед, тогда пацаненок, катается на поповской козе. После этих «скачек», на первом же уроке — линейкой по пальцам пацану, кожу рассекло. Дед убежал из школы, так и остался неграмотным, пока не попал в Красную Армию.
В 1917 году, сразу после Октября, крестьяне Старой Каштановки переделили землю кулаков и местного помещика. Братья в семье были уже в возрасте вполне работников, землю нарезали по числу работников, Балаевым нарезали внушительный кусок. И мой прапрадед, как только началась Гражданская война, отправил троих внуков, самых старших, в Красную Армию. Ждать Деникина и отдать землю назад? Хрен этому Деникину!..
…И семья за считанные годы сначала выбилась из нужды, а потом стала богатеть. Помогало еще то, что властный дед не позволял своим внукам, уже начавшим обзаводиться семьями, отделяться. Жили одним домом, постепенно выстроив большой пятистенок с комнатами для каждой семьи и несколькими печами. Такой суррогат колхоза. Или еще точнее — суррогат коммуны. Конечно, в одном хозяйстве несколько баб, жен братьев моего деда — это еще та постоянная собачья грызня. Хоть глава семьи это всё контролировал, но братья удерживались одним домом только его волей. А иначе было нельзя нормально крестьянствовать. Одиночка-крестьянин — это только в фантазиях городских идиотов, мечтающих уехать в деревню и там вести романтическую жизнь пейзанина. Одиночке может счастье улыбаться год, два, три… Но счастье, оно вечным не бывает. Элементарно — заболел во время какого-нибудь полевого сезона, просто ногу во время пахоты подвернул и труба. Да много чего может с одиночкой произойти, после чего ему останется только с сумой по миру пойти.
И таких на селе было больше одного. Даже при Советской власти, еще до коллективизации, разорялись. Вроде ему земли выделили достаточно, но какой-нибудь несчастный случай, и он уже не может свой надел обработать. Или сам приболел, или с лошадью что-нибудь случилось. И после этого уже остаётся только отдать свой надел в аренду кулаку, а самому пойти к этому же кулаку в батраки. А это постоянная бедность, уже не выпрыгнешь из нее.
Поэтому, когда вам говорят, что кулаки — это такие очень работящие мужики, которые так много работают, что и спят на кулаке, а бедняки ленивые и потому бедные — это всё бла-бла, либо злонамеренная ложь, либо от тех, кто ничего в крестьянской жизни не понимает. Богатство крестьянское — это почти всегда либо преступление, либо везение. Или ограбить кого-нибудь, украсть капитал и от него плясать начать, либо найти клад. Как мой прапрадед — шестеро его внуков стали для него кладом. Когда есть такая бригада на хозяйстве — тебе почти не грозят случайности.
Ничего такого в Старой Каштановке с семьей Балаевых не происходило особенного. Если вокруг есть горемыки-одиночки, то они неизбежно окажутся в батраках. И прапрадед быстро превратился в банального кулака. Шиковал — в сельпо ездил на тарантасе, запряженном четверкой.
Одна проблема была только в семье к началу коллективизации, все четверо братьев, которые уже из армии вернулись (служили все Балаевы) не горели большим желанием, мягко говоря, тянуть крестьянскую лямку в этом хозяйстве. Хозяйство кулацкое, конечно, но впахивать и самим кулакам приходилось от зари до зари. А парни уже жизнь повидали, грамотными после службы были. Кроме того, Советская власть рабочий класс ставила выше крестьянства, и это было правильно. Сейчас выбиться в люди, выражаясь по «старинному», это получить образование и найти высокооплачиваемую работу. Тогда для крестьянина выбиться в люди означало — уйти в город и стать рабочим. До 1927 года, примерно, у крестьянской молодежи такой возможности почти не было, в городах и так была большая безработица, но как только началась индустриализация, по селам и деревням поехали вербовщики, требовались рабочие руки на стройки пятилетки.
И тут в семье началось! «Я вас, стервецов, вырастил, поднял, грыжу себе нажил, а вы меня хотите, старика, бросить, кто мне на старости кружку воды подаст?!» — дед закатывал истерики своим внукам, которые периодически грозились уехать с вербовщиками. На этих истериках семья только и держалась, дед хоть и вредным был, но родной же и, действительно, мальчишек вырастил.
Когда началась коллективизация, казалось бы братьям, бывшим красноармейцам, в колхоз прямая дорога. Но что-то в Старой Каштановке такое с коллективизацией происходило, что… не привлекало. Особых нюансов мне Павел Карпович или не рассказывал, или я их не запомнил, помню только, что он колхозное начальство ругал ворами, а каштановских комсомольцев называл хулиганами с ножами. И, по всей видимости, не клеветал. Но об этом чуть дальше, когда о родне по матери писать буду. Левацкие загибы в некоторых колхозах имели место быть. Точнее, этими загибами прикрывалось элементарное шкурничество.
Прапрадеда не раскулачивали, пока не вернулись из армии его последние два внука, семьи красноармейцев раскулачиванию не подлежали. Сначала пришел со службы мой родной дед Павел Карпович, уже со сверхсрочной, старшиной, потом почти сразу за ним — Николай Карпович. На семейном совете, когда все собрались в день приезда Николая Карповича, решили дружно нарулить из деревни, заботу о старике поручили Павлу Карповичу, он был его любимым внуком, поэтому такую нагрузку ему и дали.
Даже в 1980-м году, когда дедушка мне это рассказывал, он смеялся. На следующий день после семейного совета к обеду в доме остались только старик и Павел Карпович с женой. Моей бабой Таней. Настолько всем братьям обрыдло это хозяйство, а их женам (холостым был только Николай Карпович) вечные склоки и свары между собой! Все побежали в сельсовет, где постоянно сидел кто-нибудь из вербовщиков, быстро завербовались, узлы в руки и бежать подальше от своего кулацкого счастья.
Пару дней Павел Карпович раздумывал, куда податься самому, чтобы и старика увезти, ему сложнее было, но тут его вызвали в сельсовет. Собрался, пошел. Продержали несколько часов в приемной, потом сказали, чтобы на следующий день пришел. Ушел, ругаясь. Подходит к дому, а там перед воротами на сундуке сидят жена и дед, в слезах. Раскулачили. И выселили.
Осталось только кое-что из одежды, что была в сундуке, да подушки с одеялом, баба Таня отстояла. Остальное — под метелку. Хохма еще была — старик все деньги хранил за иконой, у него там «сберкасса» была. Вся семья знала, где червонцы лежат, но никто даже мысли не держал ломануть «сберкассу». А тут пришли сельсоветские с активистами и сразу её за иконой обнаружили, быстро по карманам распихали, как Павел Карпович рассказывал, купюры. Короче, остался мой дед нищим, даже сбережения со службы, которые он отдал старику, исчезли. Одна махра в карманах осталась.
Пошел в сельсовет с налитыми кровью глазами. Устроил там погром, начальство под его крики: «Я еще сюда вернусь, вас всех передавлю!» — разбежалось в разные стороны. А из соседнего с начальническим кабинета на шум вышел мужик-вербовщик и когда Павел Карпович успокоился, тут же ему предложил записаться работать в Ленинграде на извозе, возить грузы для войск Ленинградского военного округа. Дед и записался, получил сразу на руки, прямо на месте, подъемные. И пошел домой. Точнее, к воротам дома.
А там ждала еще одна неприятность — старик с жаром. Резко заболел. Не выдержал переживаний. Нашли подводу, поехали в соседнее село, Новую Каштановку, к дальним родственникам, переждать болезнь старика. А у того развилась страшная ангина и через несколько дней он умер. Похоронил Павел Карпович своего дедушку и поехал с женой в Ленинград. Там им выделили комнату в коммуналке и стал дед работать на извозе, водителем кобылы.
Жизнь наладилась. Всем был доволен. Платили хорошо, работа не тяжелая. Несколько месяцев радовался этой жизни. Но тут как-то навстречу их транспортной колонне, санному обозу, ехал автомобиль. Вдруг остановился и из него вышел Буденный, он с какой-то инспекцией был в округе.
— Ну-ка иди сюда! — Семен Михалович позвал моего деда: — Паша? Балаев? Ты чего здесь делаешь?
— Да вот, работаю…
И Семен Михалович деда по-всякому — и дураком, и негодяем. Самыми обидными словами.
— Ты же лошадник от бога! Какой к черту извоз?!
Здесь же Буденный написал короткую записку, вручил ее Павлу Карповичу:
— С этой запиской завтра же поедешь в Москву, в приемную Ворошилова, там получишь назначение.
— А куда?
— На Дальний Восток, к Тихому океану. Да не пугайся, я там в драгунах служил, жить можно. Нам на Дальнем Востоке кони нужны край как — это тебе мой приказ.
К самому Клименту Ефремовичу дед не попал. Прямо в приемной ему по записке Буденного всё оформили, выдали предписание, по которому он в сберкассе получил деньги на дорогу, и направление в колхоз имени «3-го полка связи». Он там должен был организовать коневодство.
Когда к деду приходили на какой-нибудь праздник его друзья-односельчане и они выпивали, Павел Карпович иногда хвастался службой у Буденного, рассказывал, что Семен Михайлович ему и своего коня доверял, баба Таня встревала:
— Если бы не твой Буденный, я бы ленинградкой была!
— Дура! — злился дедушка: — В блокаду померла бы, я бы на умной женился!..
Когда вам рассказывают истории про сосланных проклятыми коммуняками кулаков в сибирскую тайгу — от жалости к несчастным труженикам, спавшим на кулаке, даже плакать хочется, правда?
Но тайга, как место, где нужно обживаться — рай по сравнению со степями Приханкайской низменности. Лес — это и стройматериалы, и дрова, отопление. Только лошадей, конечно, в тайге разводить нельзя в товарных количествах, табунам нужны степи.
А вот селиться с нуля в насквозь продуваемых ветрами и промерзаемых степях — двойная «радость». Но в колхоз «Имени 3-го полка связи» не ссылали, туда люди ехали добровольно. Добровольно и мой дед поехал с семьей, у них уже тогда была маленькая дочка, года два или три, моя тетя Люба.
Приехали, их встретили коммунары-колхозники, помогли выкопать землянку. Два года жили в землянке. Но даже землянка — это еще не вся жесть. Знаете, чем отапливались? Бурьяном! Сухой полынью. Это даже представить жутко — наломать на морозе и ветру сухой полыни, чтобы ночью в землянке не околеть. Она горит, как порох, почти не давая тепла. Дедушка весь день на работе в колхозе, а баба Таня весь день ломает эту полынь и вязанками стаскивает к землянке. Всё, что за день наломала — за ночь сожгли. И на следующий день — заново.
Лес в колхоз приходил. Но весь лес шел на строительство конюшни. Ни одного бревна для строительства домов или на дрова. Всё — на конюшню. Люди понимали, что их будущее — лошади, которых колхоз станет продавать Красной Армии.
Надо сказать, что, хотя пшеницу на полях колхоз не выращивал, там ее выращивать и смысла не было, овес и ячмень — хорольские культуры, это фуражные культуры, но никто не голодал. Я не знаю на каких условиях, я еще был пацаном, когда мог у деда это узнать, но мне в то время было другое интереснее, но снабжали продовольствием колхозников неплохо. А потом еще свои огороды появились, картошка…
За два года выстроили огромную конюшню, она простояла даже до времени окончания мною школы, уже в 80-е ее на дрова разобрали. И сарай для коров выстроили — детям нужно было молоко.
И только потом лесоматериалы начали использовать для строительства жилья. Хватало лишь на маленькие домики в одну комнату. Никто из руководства колхоза себе не хапал, всем — одинаково.
Ставили в этих домиках русские печи. Топили даже еще во время ВОВ эти печи тем же бурьяном и кизяками (личный скот на подворьях уже завелся). Сараи для личного скота — саманные. Благо, у нас там, на штык лопаты копнешь — уже глина. Смешать ее с соломой — местный бетон. Навтыкать в землю жердин, оплести их лозой, сверху — «бетоном» — вот и сарай.
И мой дедушка, когда я с ним жил, мне почти каждый день говорил:
— Вы никогда так жить не будете, как мы жили. Нормальной жизни вы не видели.
Не в том смысле, что жизнь была плохой, ужасной. Наоборот…
Очень сильно помогал колхозу Климент Ефремович Ворошилов. Я в книге о нем писал, что если бы кто-то из современных писак даже во времена моего детства в нашем селе при стариках вякнул про Первого маршала то, что сейчас о нем закреплено в историографии, труп этого писаки оказался бы закопанным на нашем скотомогильнике. Конечно, Ворошилов помогал не только из-за того, что колхозниками были бывшие красноармейцы, армии нужны были лошади, а в Особом Дальневосточном военном округе с ними была проблема гораздо более тяжелая, чем в других округах. Конезаводство на Дальнем Востоке, в Приморском крае, в частности, до революции было не развито. В Приморье существовал конный завод Янковского, потомка сосланных при царе поляков, Янковский пытался вывести местную породу рысистой, но погоды его завод не делал. В основном, поголовье было помесью завезенных из центральной России крестьянских лошадок, якутских и монгольских пород. Пахать и таскать крестьянские телеги — еще туда-сюда, но даже в качестве верховых армейских плохо годились. Нужно было в кратчайшие сроки армии дать нормального коня.
Поэтому для колхоза имени «3-го полка связи» в Америке закупили 10 тракторов «Фордзон», десять колхозников были направлены на курсы трактористов во Владивостоке. Нужно было распахивать местную степь под фуражные культуры. Потом эти трактора будут переданы в МТС.
Как только была построена конюшня и накоплен запас фуража, ячменя и овса, колхозу выделили кредит на закупку племенного поголовья лошадей. Мой дед со своим товарищем, дедом Руденко, поехали в Москву, к Семену Михайловичу Буденному, по его распоряжению им было разрешено на конезаводах отобрать лошадей, каких они считают нужным. Купили донских, русских рысистых и тяжеловозов (какой породы были тяжеловозы я не запомнил). Потомство от закупленного племенного поголовья и местных лошадей давало уже нормального коня для армии. И верхового, и в упряжку для артиллерии.
И даже после войны, когда нужда армии в лошадях отпала, коневодство не стало обузой для колхоза. Табуны давали почти дармовое мясо, сдавали на мясокомбинат лошадей. Еще, конечно, обеспечивали себя рабочими лошадьми и продавали рабочих лошадей другим хозяйствам. И начали разводить спортивных, чистопородных. В колхозе была своя конно-спортивная секция. В городе Артеме — ипподром. Нормальный, с тотализатором. Сын деда Руденко, дядька Гриша Руденко — был лучшим жокеем, мой дед — на рысаках. Самыми богатыми мужиками на селе были — призы брали.
К началу войны колхоз уже прочно встал на ноги, за каких-то десять лет с нуля, с голой приханкайской степи. Причем, коневодство даже не было основным источником дохода. Уже было и несколько тысяч овец. И не просто на мясо, стригли шерсть, даже свои стахановцы-стригали были. Начали разводить коров. И не с местных беспородных начали, а закупили симменталок. Своя пасека, я помню, что дед говорил — 300 ульев. Свой птичник, куры-несушки и утки. Овощеводство, само собой. Кроме ячменя и овса начали выращивать гречку.
Зажили. И начали обзаводиться детьми. В 1936-м году родился мой дядька Вася, в 40-м мой отец, в 1941-м его погодок Петя (умер от простуды в 45-м), уже в начале войны, вскоре после его рождения дед ушел на фронт. Большинство мужчин колхоза были призваны в армию, они же все были сержантами и старшинами запаса, остались почти только те, кто работал в МТС.
В 45-м году мужики начали возвращаться с фронта. Работали, дедушка говорил, как бешенные. За считанные годы не только восстановили хозяйство полностью (хотя село, разумеется, в оккупации не было, но война, когда основная рабочая сила ушла, сказалась), но уже к концу 40-х стали бросать свои домишки, построенные в первые годы коллективизации, отстраивались заново, добротно. Стройматериалы колхоз и сам закупал, и зимой мужики ехали в тайгу, в Чугуевский и Анучинский районы края, заготавливали лес. Старые хибары бросали целыми улицами, строились, как сумасшедшие.
Мой дед сначала построил дом своей дочери, тете Любе, к свадьбе её. Молодые, тетя Люба и дядя Вася Гаврик, сразу после свадьбы въехали в собственный дом. Потом пришла очередь старшего сына. Тоже женился и «получил ключи».
Наконец, пришла очередь для своего дома, планировали, что младший сын, мой отец, останется жить со стариками. Но вместе с этой очередью пришла и хрущевщина. Колхозам запретили самим заготавливать лес, а государство его для индивидуального строительства не продавало.
Дед нашел выход — шлакоблок. Собирали где только можно золу, как-то ухитрились достать цемент… Как-то — купили ворованный в Хороле. Не красиво? А куда деваться, в халупе с одной комнатой продолжать жить? Строили 4 года, это все-таки не из бруса строить, но отстроились, дом получился очень хороший.
А государство в это время начало само строить жильё. Уже не для колхозников, уже совхоз был. Выстроили целую улицу двухквартирных домов, назвали улицу — Молодёжная. Несколько лет эти дома стояли пустыми. Молодые семьи категорически отказывались переезжать в эти дома, предпочитали оставаться в тесноте со стариками. Потом эти дома заселили уже новыми переселенцами из Украины…
Что в этих совхозных домах было такого неприятного для сельчан? Да такое впечатление, что в стране резко все, кто принимал какие-то государственные решения, стали дураками. Болванами. Сверху донизу. Реально, СССР стал страной дураков.
Начнем с… «розы ветров». Ветра на моей малой родине — штука очень неприятная, особенно зимой. Такой климат — почти постоянный ветер, часто сильный, в постоянном направлении, зимой в одном, летом — в противоположном.
Что будет, если улицы села спроектировать вдоль «розы ветров»? Конечно, постоянные поземки зимой и заметенная дорога. Первые поселенцы села, не имеющие никакого архитектурно-градостроительного образования, проложили улицы поперек направления ветра. И дома не лепили прямо к дороге, оставляли пространство метров в 15. А это пространство сразу засадили аллеями из ильмов[14], кленов и тополей, которые у нас нормально росли. Ветрозащитные полосы, своего рода.
А дома ставили узкой, торцевой частью по направлению к дороге, с тем, чтобы зимние ветра обдували узкую часть дома. И обязательно со стороны зимнего ветра — кладовая, чулан, холодное помещение. Тамбур перед стеной жилой части дома.
Что будет, если дом развернуть, так, чтобы он стоял к ветру длинной стеной жилой части? Его зимой будет выдувать. Вся стена промерзнет. Именно так поставили дома на улице Молодежной. И все остальные дома, которые потом строил совхоз. Я помню рассказы, как старики подходили к строителям, еще когда только они начинали заливать фундаменты под новые дома и возмущались:
— Вы что, сукины дети, творите?! Совсем ума нет?
— У нас такой проект!
Рассказывают, что даже коллективное письмо в крайком писали жители села о неправильной проектировке. Никакой реакции.
Поэтому, когда мы уже жили в одном из таких домов, стапливали за ночь три ведра угля, и все-равно утром уже был зусман[15]. А у деда — полтора ведра и утром в доме было тепло. А уголь по цене кусался. Это только у маразматиков, фанатов вкусной колбасы, в СССР всё было дешево, почти бесплатно.
Да еще и брус, из которого дом делали… И печи — обогреватель, у нас его называли — груба, в два колодца[16], больше нельзя было втиснуть — планировка такая. У деда и в других домах, которые при колхозе строили — три колодца…
Еще куда-то исчез… печной кирпич. Вроде был до середины 50-х годов. А потом исчез. И печи стали класть из обычного строительного, красного. А это две большие разницы, кто понимает. Одно дело, когда у тебя печка еще до утра остыть не успела, другое дело, когда через три часа после протопки к обогревателю даже спиной прислоняться — не согреешься.
Да многое что исчезло. Исчезла в селе артельная чайная. Мужикам после работы некуда стало зайти, пообщаться, рюмку или кружку пива выпить, бутербродом закусить, в шашки поиграть. Постричься в селе стало негде. Моя баба Таня стригла нас, пацанов, и всех мужиков-родственников сама ручной машинкой. И постоянно ругалась, что это ей приходится делать, раньше была парикмахерша-патентщица, у нее кабинет был в клубе. Там же работала модельерша-портниха. Она тоже исчезла.
В магазине исчезли черная и красная икра, осетрина и лосось, консервированные крабы, сыр…
Был анекдотический случай даже, завезли в магазин сыр с плесенью, продавца чуть не побили за бракованный товар. А то был советский сыр французских сортов. Умели делать и такой. Живая рыба исчезла в продаже. Полукопченная колбаса стала деликатесом, если вдруг привозили — давка чуть не с мордобоем. Да и обычная варёная — по праздникам.
Сегодня ругают нынешнюю варёную, а мой дед советскую называл говном, которое жрать невозможно. Честное слово, я не знаю и не понимаю, почему сейчас заставшие эту варёную советскую колбасу так по ее вкусу тоскуют. Это либо маразм и «раньше дефки были красивее», либо у кого-то была морковка слаще ананаса. Никакой разницы между нынешней варёной и советской лично я не чувствую. Нет, конечно, есть разная колбаса, но если ты на ценнике видишь, что она дешевле мяса, то почему ты ждешь от нее какого-то особенного вкуса? Ты идиот?
А по нормальной цене и нынче нормальная колбаса. Дорогая только? Как знать, если сравнивать с советскими временами. Они советские, конечно, только в кавычках. Если при четырехзвездном герое Брежневе мясо стоило 2 рубля, т. е., на зарплату в 200 рублей можно было купить 100 кг мяса, то теперь оно стоит 300 рублей пусть (свинина) в среднем, и на зарплату в 30 тысяч можно купить те же 100 кг. Но ты еще найди в СССР работу с зарплатой в 200 рэ! А потом еще и попробуй купить мясо за 2 рубля! Хотя бы костей с кусками мяса на них!..
Да, кстати, в некоторых сельпо ничего такого, что было в Ленинском, сроду не продавалось. В Старой Каштановке, например, на родине деда. Но какой смысл был завозить в магазин икру и французский сыр, если жители села — почти сплошь голодранцы. Кто их купит, они же протухнут?! Почему там были голодранцы — будет чуть дальше…
Пока не забылось. Бывшая одноклассница написала: помнишь Ляльку и какими футболистами вы были?
Лялька — это Андрюха Анненков. Младше меня на год. Маленький, потому и Лялька. Финтил так, что Месси может только плакать от зависти. Это было что-то невероятное, учитывая, что у нас на селе футбол был спортом номер один. Дальше об этом напишу. Играли все пацаны очень хорошо.
— Лялька, заманал! Пас дай! — постоянно ему кричали.
Мяч у него невозможно было отобрать, пока он вокруг себя толпу из команды противника не соберет и его элементарно кучей тел не задавят.
«Золотой мяч». Я в классе 7-м, кажется, был. Районные соревнования. Мы с Лялькой на двоих просто всех раскатывали. Он — дриблинг. У меня своя фишка была. Во-первых, я бегал и не просто бегал, на рывке меня догнать было невозможно. Даже гораздо старшие по возрасту пацаны только спину мою видели. Во-вторых, я не умел правильно бить по мячу. Бьют футболисты по мячу, чтобы удар был точным, внутренней стороной стопы. Я с детства учился бить неправильно — «пыром», носком. Точно ударить пыром почти невозможно, это нужно очень точно попасть в точку на мяче, но мяч в игре не неподвижен. Но я так учился бить лет с пяти. Поэтому бил точно. Нет, не настолько точно, как при нормальном ударе, но где-то близко. А удар «пыром» — жесткий, мяч летит совершенно с другой скоростью. Уже в институте, когда мы играли в спортзале, вратари после одного–двух моих ударов, принятых на руки, дальше от моего мяча уворачивались, а не ловили. И еще левша, ударная нога — левая.
Финал. Наша ленинская команда против команды пгт «Ярославского». А у них — ДЮСШ. Там футбольная секция. И еще они в бутцах, а мы в кедах. Я точно счета не помню. Кажется, 7–6. В нашу пользу. Лялька — нападение по центру. Я с правого края.
Андрюха в штрафной собирает вокруг себя толпу противников, крутит их, когда там соберутся почти все, инстинктивно все туда бегут отобрать у него мяч — пас мне. Передо мной или пусто или один–два человека, я их обвожу прокидывая мяч в сторону, так, чтобы они достать его не могли, а догнать меня, тем более с разворота — не реально. Удар «пыром» — вратарь ничего сделать не может, тем более, что играли на стандартном поле со стандартными воротами, пацан — это вам не габариты Дасаева.
Когда ярославцы сориентировались, их тренер (а у нас его не было) стал орать, чтобы меня без присмотра не оставляли, мы тактику сменили. Лялька кружит также, даёт мне пас, я не рвусь к воротам, выжидаю когда ко мне бросятся и те, кого Лялька водил, и набрасываю ему в штрафную. Противник бежит назад, но уже не успевает. Андрюха тех, что перед ним остались, и вратаря, обводит и вкатывает мяч в пустые ворота.
Мы выиграли районные соревнования. До нас никто ярославцев в футбол не обыгрывал. На матче присутствовали два мужика. Из «Локомотива». Я запомнил только, что они были из «Локомотива», из какого именно — черт его знает. Искали кандидатов в спортивную школу-интернат. После игры начали смотреть меня и Андрюху. У меня сразу была проблема — длинные ноги. Неправильное соотношение длины ног и туловища. Дети же тоже, как щенки, иногда растут частями. При таком сложении — проблемы с устойчивостью, для футбола это очень плохо. Для футболиста даже лучше, чтобы ноги были чуть короче нормы. Да и по моей игре видна была эта проблема. При резких сменах курса движения я мог потерять равновесия и упасть, поэтому дриблинг у меня очень плохо получался.
А Андрюха мужиков очень заинтересовал, но у него был маленький рост для его возраста. Не взяли. Через год Андрей догнал в росте ровесников… но пошли папиросы, потом через год винишко, конопелька… Алкоголиком и наркоманом Андрюха не стал, но… а был талант без всяких вопросов.
Да, на краевые соревнования, как победители, мы не поехали, сами отказались. Сказали: «Чо позориться — в кедах играть». Поехали ярославцы.
Но не всё стало хуже после Сталина. Кое-что изменилось и в лучшую сторону. Но, в перспективе, это еще те изменения были… Периодически буду повторять для тех, кому трудно запомнить то, что он прочитал на предыдущей странице: я пишу о жизни в моем селе и о жизни моих родственников, что и как я видел и запомнил. Если у кого-то другой опыт, ради бога, вы о своем опыте и рассказывайте.
Хлеб изменился при Хрущеве в лучшую сторону. Я не пробовал, разумеется, хлеб, который выпекался в 50-е годы, но много раз слышал, как старики между собой в разговорах, вспоминая молодость, говорили, что раньше более-менее нормальным был только дорогой белый, они его ситным называли, и тот был хуже, чем при Брежневе. Но почему-то ругались и про канадскую пшеничку что-то говорили. Эти старики, многие из которых грамоте обучились в Красной Армии, понимали гораздо больше, чем большинство нынешних высокообразованных.
С хлебом всё было просто. Как только СССР начал закупки пшеницы в Канаде и США, так сразу хлеб стал вкуснее. В хлебопекарную промышленность пошло заокеанское зерно более высокого качества, чем советское, 1-го и 2-го сортов. Наше зерновое хозяйство еще не успевало догнать в этом плане Америку по качеству зерна, не те пока сорта еще были. Но и дальше не догнало — золотой запас ухнулся в карманы американских и канадских фермеров, а не на собственную зерновую отрасль.
Я точно не знаю, кто первый запустил эту мульку про то, что СССР покупал у американцев фуражное зерно, кажется, это был Андрей Паршев, автор «Почему Россия не Америка». Книга про то, что рыпаться и дергаться бесполезно, потому что у нас холодно, а в Америке тепло. Но идея про американское фуражное зерно зашла, как говориться, нашим коммуниздам, молящимся на портрет Брежнева, как на икону. А потом еще Ю. И. Мухин придумал, что Америку Советский Союз использовал как свой сырьевой придаток, выкармливая американским фуражным зерном скот на мясо. Правда, куда девалось всё это мясо — таинственная тайна.
И ныне по всем левацким «трубам» несётся эта субстанция про фуражное зерно из США и Канады. За одну эту субстанцию всех наших коммуниздов справедливо определить в категорию клинических идиотов и полусбрендивших придурков. Они сами себе диагноз поставили.
Дело в том, что СССР никогда не закупал в США кукурузу, основную фуражную культуру у американцев. Покупали только пшеницу и одну лишь пшеницу. А про фуражную пшеницу можно узнать только из былин об Илье Муромце. Там богатыри своих богатырских коней за особые заслуги в деле защиты киевского князя кормили пшеницей. Но кормить кур и свиней пшеницей — про это даже былин и сказок никому в голову не пришло сочинять. Только нашим коммуниздам. Сказочные…!
Сегодня много пишут и говорят о том, почему российский хлеб стал таким невкусным. Про разные ГОСТы, про масло, которое в галлюцинациях сказочных… в СССР клали в тесто шматами… Всё это ерунда и любой пекарь, даже любая хозяйка, выпекающая у себя на кухне пирожки, вам скажет: из нормальной муки, даже замешав тесто на одной воде, бросив его на сухую сковороду, получится вкусная, ароматная лепешка. А если мука из пшеницы 3-го или 4-го класса, то хоть какие дрожжи, хоть масло лопатами — все-равно выйдет то, что мы сегодня покупаем в магазинах, примерно то, что было в булочных при Сталине. Даже в частных пекарнях, специализирующихся на дорогом хлебе, вы не купите такой хлеб, который мы ели в детстве.
В том хлебе была внушительная доля муки, полученной из сортового заокеанского зерна, поэтому почти невозможно было удержаться, когда несешь его из магазина домой, чтобы не обгрызть углы буханки по периметру. Корочка, натертая чесноком и посыпанная солью — вау!
Поели хлебушка. Золотого почти в прямом смысле этого слова. Тот брежневский золотой хлебушек до сих пор нам отрыгивается нынешним. Как не могли в СССР выращивать нормальную пшеницу, так и сегодня она у нас преимущественно 3-го и 4-го класса. Можно гадать, сумели бы мы своё зерновое хозяйство, если бы к власти не пришли антисталинисты, хрущевско-брежневская мразь, развить до уровня, позволяющего иметь хорошее сырье для хлебопекарной промышленности, но коль золото стало уплывать заокеанским фермерам, а не своему хлеборобу, то теперь остаётся только сочинять сказки про фуражную пшеницу.
В 1961 году мой отец, Григорий Павлович Балаев, отслужил срочную и, наконец-то, дед решил исполнить свою мечту — посетить с визитом вежливости малую родину, пензенское мордовское село Старая Каштановка. Да, Пенза — это не Мордовская АССР, но там были села с таким, почти исключительно, этническим составом населения. Сам дедушка и баба Таня были мордвой настолько же, насколько и русскими. Метисы — гыыы! И оба знали по несколько слов из мордовского. Но когда получали паспорта в сельсовете, завербовавшись в Ленинград, им туда мордовскую национальность вписали. А потом и моему отцу вписали ее, а потом и мне. Еще пацаном я бате выговаривал: «Не мог сказать, чтобы тебе в паспорт написали — русский? Что это за нация — морда какая-то?!». А предкам было как-то наплевать на национальность, думаю, если бы им туда вписали и «удэгеец» они бы даже внимания не обратили.
Вот лучше бы сидели дома или поехали в Гагры, меньше потом в жизни проблем имели бы. Хотя, судя по другим семьям односельчан, кардинально ничего не изменилось бы.
Для компании дед взял с собой в путешествие младшего сына, моего отца. И в Старой Каштановке к моему отцу пришла любовь. К моей будущей матери.
Перед возвращением домой дед отбил бабе Тане телеграмму: «Встречай нас с невесткой». Через день получил ответную: «Два дурака»…
Мне мать потом рассказывала, что когда приехали в Каштановку Паша Балаев с Гришей, и пока они там гуляли, поили деревню шампанским, местное начальство, из тех, кто участвовал в раскулачивании Балаевых, убежало в соседнее село и там пряталось. Помнили, как дед обещал их передавить. Конечно, не из-за раскулачивания, собственно. Вы уже, наверно, поняли, что там раскулачивать было некого, и так все разъехались, бросив хозяйство. И не из-за кулацких червонцев, которые за иконой лежали. Вместе с этими червонцами украли и деньги, которые Павел Карпович скопил во время службы старшиной. Именно кража этих денег так возмутила деда.
Про тех своих односельчан на малой родине Павел Карпович много чего говорил, всё это «много» можно в одно слово вместить — терпилы.
Их с отцом Старая Каштановка поразила. Они такого не ожидали. Сами представьте, вы уехали из обжитого села, на край света, в голую степь, несколько лет жили в землянке, топили кизяками и бурьяном, хлестались на работе, сами новое село отстроили, хозяйство подняли, наконец, зажили. У вас и дом уже оцинкованным железом крыт, и в клуб вы ходите в галстуке и тут — такое! Там, где не надо было начинать с землянок!!!
Избы, крытые соломой! Во многих — полы земляные. Вши! Вши у народа! «Чушки» — так называл дед старокаштановцев.
В чем причина? Проклятый сталинизм?! Что-то до Ленинского «проклятый сталинизм» не дотянулся. Наверно, далеко было тянуться.
А всё дело в том, что приехали в хорольскую степь начинать с землянок не кто-нибудь, а бывшие красноармейцы…
…Два эпизода. Уже при совхозе, когда конеферма стала конюшней, а дед был уже на пенсии, его совхозное начальство попросило поработать конюхом. Лошади еще тогда были нужны в хозяйстве. Дедушка на работу и с работы, и на обед домой, ездил на коне, ставил его на ночь в сарай и насыпал полведра ячменя ему. Своего, разумеется. Баба Таня ругалась:
— Ты не в колхозе уже!
Дед только отмахивался. Иногда, пообедав, он брал меня, своего любимого внука, с собой в конюшню. Сажал на седло перед собой и мы галопом — по селу. Радости было у меня!
Утром дед выдавал скотникам молочной фермы лошадей для работы, сбрую и телеги. Вечером принимал назад. Один раз я был свидетелем случая, почти напугавшего меня, мне лет 6 было. Скотник сдавал коня и сбрую и на плече лошади дед заметил свежую потертость. Молча снял с гвоздя на стене кнут и мужика им. Того с ног сдуло. Конечно, крик от боли, рубашка на груди треснула, кровь.
— Больно? А коню как? Сейчас еще добавлю.
И мой дед не был исключением. Его сосед и потом родственник — дети поженились, дед Бабенко, работал при колхозе в МТС трактористом, а потом в совхозе. Он получил первый трактор «Беларусь» с кабиной. Это примерно 57–58-ой годы. И работал на нем уже даже на пенсии, лет десять–пятнадцать. Когда окончательно уходил на пенсию и сдавал трактор, за этот «Беларусь» чуть не дрались. От нового отказывались, этого старичка хотели. Он через 10–15 лет эксплуатации как будто только что с конвейера сошел. Причем, дед Бабенко был ударником и передовиком, орденоносцем.
Это совершенно другое отношение к собственности и работе. «Колхозное — это моё». Привычка даже при совхозе сохранялась. В Старой Каштановке таких привычек в народе не было.
Моя мать, Мария Алексеевна, в девичестве Чекашова, как раз в это время гостила у своей матери, Ксении Яковлевны Чекашовой. В 15-летнем возрасте мать завербовалась на разработки торфа в Калининской области и сбежала из каштановской нищеты. Потом работала на стройках Калинина. Всю жизнь вспоминала те годы, как самые счастливые. На танцах с отцом и познакомились.
Родилась мать в 1936 году, последней в семье. Все старшие — братья, пять человек. Отец матери был вторым мужем бабы Ксении, куда первый делся — не знаю, честно говоря. Какие-то смутные воспоминания о рассказах, о каком-то несчастном случае.
Старший сын, дядя Саша Адманзин, был от первого мужа. Отчим парнишку не очень жаловал. Перед войной Сашу выпросили себе дальние бездетные родственники, уехавшие в Сталинград. Дядя Саша, наш с братом любимый дядька, много рассказывал о почти сказочной жизни в Сталинграде, о том, какая у них была умная немецкая овчарка, сама в магазин за хлебом ходила с запиской и деньгами за ошейником. Дядя Саша нас с братом и заразил собаками, своими рассказами.
В 1942 году, во время эвакуации, он попал под бомбежку. Мальчишку покалечило сильно, переломы рук и ног, да еще сильная контузия, после которой он всю жизнь страдал от периодических эпилептических припадков. Стал инвалидом. Всю жизнь прожил с матерью и раньше ее умер.
К 1961-му году остальные братья уже жили своими семьями. Удачней всех судьба обошлась с дядей Егором, вторым по старшинству после дяди Саши.
Дело в том, что Старая Каштановка — Пензенская область, а не Мордовия. Там не было мордовской школы. Попробуйте своего ребенка из вашей русскоговорящей семьи, который не знает никакого языка, кроме русского, отдать сразу в английскую школу. Думаете, он станет экспертом в английском языке? Думайте. А уж другие предметы пролетят мимо его сознании, почти не задев мозга. В семье бабки Ксении говорили исключительно на мордовском. А дядю Егора тоже выпросили себе одинокие старики, его дедушка и бабушка по отцу, жившие в Мордовии, он там пошел в мордовскую школу. Результат — закончил институт (уже не мордовский, конечно), работал агрономом сначала в МТС, потом в совхозе. Все остальные дети, включая мою мать, остались полуграмотными.
На отца матери, Алексея Чекашова, бабка получила в начале войны похоронку. Через какое-то время он приехал домой долечиваться. В 1942 году снова ушел на фронт и уже из-под Сталинграда пришла вторая похоронка, окончательная. Бабка осталась одна с пятью детьми на руках. Нуждались очень сильно. Особенно сильно голодали в 1946 году. Из листьев и коры пекли лепешки, потом едва не умирали от запоров. Причем, не вся деревня голодала. Некоторые очень даже не голодали, особенно колхозная верхушка.
Такого в Ленинском даже представить себе нельзя было. Спалили бы нахрен. С фронта пришли бы мужики и убили. В Ленинском все одинаково жили во время войны, дружно. Да и после войны то поколение так жило. Отношения между стариками села были почти родственными, братскими. Да многие потом и породнились, переженив своих детей.
А моя мать была старше отца на 4 года, засиделась в девках, что для тех лет — ничего особенного. Но была очень красивой и выглядела, как городская, а не каштановская чухонка. Батя сразу на нее и запал. Мать, если ей верить, не особенно и горела желанием за Гришу выходить. Она уже к городу привыкла и опять в деревню возвращаться, тем более куда-то на край света, желанием не горела. Но тут в процесс вмешалась Ксения Яковлевна и начала пилить дочку: выходи, да выходи, они богатые и меня потом к себе заберешь.
Конечно, богатые. Гусары. Сами потом дед и отец это вспоминали и смеялись: шампанское ящиками в сельпо покупали.
Сыграли в Каштановке наскоро свадьбу и поехали. В Ленинском уже нормальную свадьбу сыграли.
Вроде всё складывалось хорошо. Старики Балаевы в невестке души не чаяли. Пылинки с нее сдували. Они и планировали, что младший сын с женой при них останутся. Но тут невестка вскоре загрустила, затосковала по матери. И дед с бабкой сжалились. Купили хороший дом и «выписали» свою сватью в Ленинское. Еще и торжественную встречу ей организовали…
Соврал. Мать не была последним ребенком у бабы Ксении. Предпоследним. Самым младшим был дядя Петя. Вскоре после переезда бабки в Ленинское, начавшей жаловаться, что ей тяжело вдвоем с инвалидом дядей Сашей (врала, дядя Саша хоть и инвалидом был, но работяга каких мало), к ней переехал и младший сын с женой тетей Тамарой, она в школе работала учительницей английского языка. Черт дёрнул тетю Тому ехать жить к свекрови!
А в 1964 году родился я. Первый сын своих родителей. Привезли из роддома, глянули — вылитый дед Балаев. Дедушка сразу и сказал: это мой внук, мой наследник. И через год случилась мистическая история. Как баба Таня с матерью мне рассказывали. С их слов.
Надумали меня крестить. Не в церкви, конечно, у бабы Тани и икон не было. Вот баба Ксения — та верующей была. Просто небольшое застолье и назначение крёстных родителей из хороших знакомых. В крёстные напрашивалась тётя Нюра, соседка. Ее домик, еще довоенный, был, если стоять лицом к дороге, слева от дома деда. Одинокая женщина, муж погиб на фронте. Жгучая брюнетка, очень красивая, высокая… Если помните фильм «Они сражались за Родину» — статуя. Монумент, а не женщина.
Баба Таня не согласилась взять её в крестные. Тетю Нюру недолюбливали бабы, катили на нее бочку, что она ведьма. Рассказывали, что если она приходит в гости, пройдет через веранду, там обычно молоко охлаждаться оставляли, то молоко сразу прокисало.
Ладно, покрестили, я даже не помню, кто моими крёстными были. И вскоре я неожиданно заболел двусторонней крупозной пневмонией. Чуть больше года мне было. Едва не умер. Вылечили. Вскоре снова — двусторонняя пневмония. И так четыре раза. Большую часть года провел в районной больнице.
И тут баба Таня смекнула, в чем дело. Перекрестили, позвали в крёстные тетю Нюру. И как рукой всё сняло. Бабушка потом говорила, что у меня глаз нехороший, сглазливый, ведьма по наследству передала. Все Балаевы голубоглазые, я тоже родился с голубыми глазами, но после крещения они у меня поменяли цвет на какой-то зеленый. И родился беленьким, резко потемнели волосы. А тетя Нюра, якобы, сказала, что она мне свою силу передала, поэтому ей нельзя жить рядом со мной и куда-то уехала.
Мистика, правда? Уже после смерти бабушки я узнал, какая это мистика была. Сначала дед рассказал, потом мать подтвердила.
Маман с бабкой как-то недоглядели и оставили меня после купания на сквозняке. Не заметили приоткрытой форточки в комнате. Пока лязгали языками, у меня уже — жар. Дедушка пришел с работы — они с компрессами бегают. Дедушка быстро нашел машину и отвез меня в больницу. Вернулся домой и началось! Огребли все. И бабка. И мать. И отец пробовал встрять — тоже досталось. Избил всех и довольно сильно. Потом загнал всех в угол, достал из сундука свою шашку (подарок от Буденного за победу в конных соревнованиях) и сказал:
— Если внук умрёт, я вас всех, курв, порубаю.
Вот и вся мистика. Потом я перерос свою болезненность, всё прошло. Помогли прямые переливания отцовской крови. А цвет глаз — чего вы хотите, если в роду деда даже черкесы были… А почему тетю Нюру не любили бабы и обзывали ведьмой — догадайтесь сами.
Да, про тётю Нюру еще. Кроме нее в селе были еще две вдовы, бабушка Курочкина, она потом, когда мы в совхозный дом переехали, была нашей соседкой, и еще одна бабушка — фамилии не помню. Хоть тетю Нюру (почему я ее тетей называл, а не бабушкой — даже не знаю) и не очень любили бабы, но если дед резал свинью, баба Таня сразу лучший кусок несла соседке. И когда мы жили в новом доме, мой отец, уже сильно пьющий к тому времени, пахал на тракторе огород бабушке Курочкиной. Она пробовала отблагодарить его бутылкой водки. Он не взял. Если что-то вдова солдата попросила, просто одинокая бабушка — отказать, да еще и плату взять — это никому в голову не приходило.
Для посмеяться. У матери же в Пезенской области еще братья остались. И оттуда два моих двоюродных брата попали служить на КТОФ. Почему-то в отпуска они не к родителям ездили, а к бабке гостить. Первый приехал Толька, но я тогда был классе в третьем, еще пацан совсем. Он со мной не общался, разумеется. А вторым приехал Лёшка. Причем за три года службы Лёшке два раза давали отпуск, два раза приезжал. Я уже был в седьмом классе, уже на танцы в клуб ходил.
Лёшка, сразу, как только мы с ним познакомились, начал интересоваться у меня насчет местного женского пола, планировал, кажется, начать половую жизнь:
— Как в вашей дерЁвне насчет девок? Есть красивые или одни доярки?
Ыыыы! Посланец развитой цивилизации! Моё село дерЁвней назвал! Ладно, собираемся вечером в клуб, Лёха свой флотский клеш наглаживает, я смеюсь:
— Ты что, в форме на танцы пойдешь?
Он не врубается:
— А что? Пусть на моряка подводного флота посмотрят, дерЁвня.
Ну-ну, герой с атомного ракетоносца (он правда служил на атомоходе), щас тебя доярки увидят и все штабелями попадают.
Пришли в клуб. Падения местного слабого пола штабелями перед морским волком не наблюдалось. Ноль реакции. «Товарищ моряк, разрешите вас пригласить на тур белого танца» — не было. Нужно было самому приглашать. Приглашалось плохо, девчонки только хихикали. Морская форма впечатления не производила. Лёха сам решил проявить инициативу, но выбрал тактику «вы — дерЁвня, а я моряк с городу почти Владивостоку, я мир повидал и его подводные глубины, я чрезвычайно более высок в развитии и кругозоре по сравнению с вами». Т. е., стал вести себя по-козлячьи.
Кто-то из местных взрослых парней, я не помню кто точно, кажется Толька Оберемок, подошел ко мне:
— Петька, это твой брат? Скажи ему, чтобы вел себя прилично или сейчас схлопочет.
— Да набуцкайте, чего меньжуетесь, — я сам считал, что таких нужно учить.
— А теть Маша ругаться не будет?
— Фингалов только не наставьте.
Лёшку набуцкали. И объяснили, что насчет дерЁвни он не совсем прав. На следующие танцы он форму уже не надевал. Хотел ленинских формой удивить! Это тебе не Пензенская глубинка! У нас в 5-ти километрах полк морской стратегической авиации и, вообще, военных больше чем в Пензенской области кур…
Но насчет половой жизни в отпуске, конечно, был пролет. Хоть Лёха и был моим братом, но — деревня деревней, он нашей молодежи был неинтересен, девчонкам особенно. С парнями потом поладил. Даже выпивали вместе. Но огонь страсти ни в ком из местных Джульетт не зажег.
«ГНИЕНИЕ. СССР после Сталина». Черновые отрывки из будущей книги.
13 декабря, 2022 https://p-balaev.livejournal.com/2022/12/13/
…Как-то летом, после первого класса школы, я бегал на улице по лужам во время дождя босиком. Взрослым, мне самому сейчас, этого не понять, что это был за кайф. Глинистая хорольская грязь и по ней босиком! Что нас в этом так привлекало?! Любимая пацанячья забава, как только дождь, так мы босиком — по лужам, месить грязь. Поросята.
Я свою последнюю гряземесиловку запомнил. Мать шла на обед с работы и увидела:
— Ну-ка, быстро домой! Сейчас ты у меня получишь!
И всыпала мне конкретного ремня. Чтобы запомнил. Запомнил. После этого по лужам — только в резиновых сапожках, а это совсем не то. Никакого удовольствия. И вообще скоро родители нам запретили босиком по улицам бегать, всем сельским ребятишкам. Да мы и сами стали бояться. Еще на лугу за домом в футбол босиком играли, пока мой двоюродный брат Вовка Гаврик там не напоролся на кусок стекла от разбитой банки и не распорол себе ступню до кости. Мы даже не подумали, что там это стекло откуда-то могло взяться.
Как вы уже поняли, босячили мы не от нищеты и родители запрещали босячить не из-за того, что кто-то мог подумать, будто у нас детям обуть нечего. Стало опасно, буквально за год-два после того, как Брежнев окончательно уничтожил еще один пережиток «культа личности» — старьевщиков, как их у нас называли, работников Вторсырья. А если еще точнее, до 70-х годов сбором и переработкой мусора занимался Госснаб, потом это передали в созданный «Союзглаввторсырье». И в селах некуда стало девать мусор. Совсем некуда.
Исчезли старьевщики еще до того, как я пошел в школу, когда мои родители жили отдельно от деда с бабкой, их уже не было, в 1969 году они у нас исчезли, вымерли, как класс. До этого два раза в неделю, в определенные дни и часы, на селе хозяйки внимательно смотрели на улицу, баба Таня, когда у нее накапливалось достаточно всякого мусора, мне наказывала:
— Петя, сегодня старьевщик будет, не пропусти.
Еще бы пропустить! Я играл в песочнице перед воротами дома и внимательно смотрел, когда на нашу улицу въедет большая, высокая, на резиновом ходу пароконная телега с дядькой, который мне очень нравился, потому что называл меня по-взрослому Петром Григорьевичем. Как только появлялась, бежал к бабушке:
— Баба Таня, баба Таня! Едет!
Мы с бабушкой брали по два старых ржавых ведерка с уже рассортированным мусором, она с тяжелым, я с лёгким, и шли его сдавать. Если совсем точно — продавать. Дядька на весах взвешивал отдельно битое стекло, металл (черный отдельно, цветной — отдельно), бумагу, ветошь, кости (кости из борща сдавали!)…, на счетах высчитывал, сколько это по цене и расплачивался с бабушкой. Бабушка деньги почти никогда не брала, потому что здесь же, на месте, дядька взамен денег предлагал разные нужные хозяйкам мелочи — крышки для консервации, закаточные машинки… А еще у него был ящик с целым сокровищем, он его открывал и там чего только не было: воздушные шарики разного цвета, простые и со свистком, глиняные свистульки, цветные карандаши и краски, пластилин и еще леденцы-петушки.
— На что у нас сегодня Петр Григорьевич заработал? — говорил дядька: — Что ему бабушка купит?
Заодно с мусором старьевщик принимал и стеклянные бутылки, банки, и целые и если горлышко, как обычно было, чуть с надколом — как битое стекло. Всё, конечно, за копейки, но зато за эти же копейки у него можно было взять разную полезную в хозяйстве мелочь и детям игрушки. Поэтому люди к мусору относились очень серьезно, никто ничего не выбрасывал, сортировали. Ржавый гвоздь никто не выбрасывал, бумагой печки не растапливали. А уж чтобы выпить из бутылки водку и тут же ее зашвырнуть куда-нибудь (а у нас почва каменистая — свой камешек она найдёт) — такого не было. Самому не надо — поставь аккуратно, кому надо — тот подберет. Даже если у нее горлышко — надколото. Кто помнит то время, то знает — очень часто при откупоривании на горлышках появлялись небольшие сколы.
И тут как-то вдруг дядька-старьевщик сказал бабушке:
— Последний раз приезжаю. Наш трест закрывается. Не будет тебе больше, Петр Григорьевич, шариков и свистулек.
Баба Таня опешила:
— Как? А куда мусор девать?
— Да вот не знаю! У самого дома хозяйка ругается на Лёньку матом.
Лёнька — это будущий маршал Советского Союза…
Нам сегодня это даже представить невозможно — за кости из борща деньги платили. За мусор, за который мы сегодня сами платим. Как такое может быть — тебе нужно от мусора всякого избавиться, и тебе же за него еще деньги заплатят?! Варварство и дикость! Цивилизованные люди на мусоре зарабатывают наоборот, ты им должен, этим цивилизованным людям сам платить, чтобы они твои кости из борща, старые тряпки и битое стекло забрали.
Так сегодня этот мусор, хоть за плату, но худо-бедно вывозят. Мусорные баки стоят. А тогда его перестали принимать от сельского населения во Вторсырье, но и вывозом не озаботились. Просто наплевали на это. И вокруг села стали постепенно расти свалки. То, что можно было сжечь, люди сжигали, но куда, например, девать битое стекло?
Стеклотару начал принимать магазин. Один день в неделю в определенный час. Очередь и ругань в очереди. Этот определенный час проходил, продавщица склад тары закрывала на замок и уходила торговать в зал, и там за время ее отсутствия уже очередь скапливалась. Сдать пустую бутылку стало проблемой, в городах так вообще должность приемщика стеклотары стала хлебной. Там такса была: сдать по госцене — ну, попробуй, сдать без проблем — чуть дешевле прейскуранта.
А если мужики сели где-нибудь в тенёчке, открыли бутылку портвейна и надкололи горлышко? Такую стеклотару уже не принимали, значит, бутылка полетела в кусты или траву. Да пацаны неаккуратно откупорили бутылку лимонада…! То, что ничего не стоит, всегда улетит в кусты, хоть какие лекции читай в Доме Культуры про то, что природу загрязнять не хорошо.
Так, еще при многоразовом герое Брежневе, в наше село начала приходить цивилизация…
Я, кажется, понимаю, откуда у таких, как у борцов за русскую пролетарскую революцию из эмиграции Коммари и Лопатникова, страстная любовь к дорогому Леониду Ильичу. Первый жил в Ленинграде, второй — москвич. Столичный город — это столичный город, это не обычный областной центр, тем более — не сельская глубинка. Возбуждать массовое недовольство населения у себя под носом власть пока не желала. Еще было живо и в деятельном возрасте поколение тех людей, которые отлично помнили сталинские времена, если бы, как в 1991-м году, продовольствие для московских магазинов вместо прилавков оказалась бы на свалке, то опустевшие прилавки привели бы не к демонстрациям за «рыночные реформы», совершенно другие лозунги были бы. Поэтому Коммари и Лопата помнят благословенные брежневские времена, а всякие дефициты, как явление, у них появились только при Горбачеве. Мои земляки брежневские времена помнят совершенно по-другому.
Хрущева просто ненавидели. Никаких чувств к нему старшее поколение моего села, кроме ненависти, не испытывало. Совершенно никаких. Если произносилась эта фамилия, то к ней обязательно присоединялись эпитеты в три этажа. И ненавидели не за антисталинизм. С клеветой на Сталина со стороны Хрущева и ЦК тогда была интересная ситуация. До народа доходило только невнятное о «культе личности» и «коллективном руководстве». Мало кто даже знает сегодня, что даже реабилитация троцкистов проводилась почти в полной тайне от народа. Специально откройте роман К. Симонова «Живые и мертвые», там на Сталина навешаны несправедливые репрессии в отношении командного состава армии. А фамилии репрессированных там есть? Вот то-то же — ни одной. Даже в переизданиях Большой Советской Энциклопедии в сведениях о Тухачевском, Якире, Гамарнике… — молчок. Только года жизни. А почему их жизни на этих годах оборвались, и сведений о реабилитации — нет. И в выходивших биографических изданиях в «Жизнь замечательных людей» о всех реабилитированных не было сведений об их осуждении и реабилитации. Боялись.
Больше того, подозреваю, что и Солженицына выслали не за то, что он «Архипелаг ГУЛАГ» написал, а за то, что он его РАНО написал. Еще не время было. Этому пасквилю еще пока можно было только за границей гулять по мозгам.
Ненависть Хрущев вызвал к себе тем, что при нем люди моего села стали быстро беднеть. Сначала технику МТС сбросили на колхоз, доходы колхоза ушли не в карманы колхозников, а на покупку тракторов и комбайнов. Сразу же упали заработки механизаторов, потому что реорганизация МТС привела к бардаку. А механизаторами была основная часть мужского населения села. Еще отказались от трудодней, зарплату стало авансировать государство, вместе с «палочками» ушло и натуральное наполнение этих «палочек». Лари в кладовках колхозников, засыпанные гречкой, просом, ячменем и овсом, 30-литровые фляги с медом из колхозной пасеки (дед на трудодни получал их две) ушли в прошлое. Вместе с этим исчезли с подворий свиноматки, их нечем стало кормить, сократилось поголовье личных коров в разы. При колхозе у деда было три коровы, осталась одна. И не потому, что баба Таня постарела и не успевала за ними ухаживать, кормить нечем было. Ухаживать она вполне успевала при колхозе, работала в полеводческой бригаде, там выработать минимум трудодней можно было за один полевой сезон, и тот — прерывистый, при Хрущеве в колхозе и при Брежневе в совхозе такое уже не прокатывало, на работу нужно было ходить каждый день, 8 часов отрабатывать за зарплату в 60–70 рублей. Тут да — времени на большое личное хозяйство уже не хватало. Но не только времени, сено на трудодни не выдавали, потому что трудодней уже не было, а накосить его мужику, который тоже каждый день работает, на три коровы — нереально. Дальше и сенокосы совхоз запахал, его и косить почти негде стало. Приходилось у совхоза покупать, если у него излишки оставались. И остальные корма, зерно, приходилось покупать.
Когда Хрущева сменил Брежнев, сначала народ ему симпатизировал. Все-таки дорогой Леонид Ильич осудил волюнтаризм предшественника. Симпатия жила недолго. Оказалось, что осудить осудил, но ничего не изменил. Всё так и осталось, а с кормами для личных хозяйств стало еще хуже, теперь государство из совхозов стало выгребать почти всё под метелку. Да и совхоз — государственное предприятие, его продукция государству и принадлежала.
Старики, дед и его ровесники, при Брежневе стали уходить на пенсии. И тут им насчитали пенсии по 20 рублей. Как я помню из проклятий стариков в адрес «дорогого», в расчет пенсий не вошел колхозный стаж, только рабочий в совхозе. Хотя, не ручаюсь, что это точно.
В колхозе тоже пенсии были небольшими. Но пенсионер при колхозах оставался колхозником, мог и подработать, трудодней накопить, на них получить корма в конце года, да еще колхоз своих пенсионеров обеспечивал сеном, углем, дровами, выделял стройматериалы на ремонт домов. А при совхозах всё это стало кусаться по деньгам.
А тут еще дети поженились, внуки пошли, а у детей тоже стало с материальным вопросом не очень чтобы, нужно было помогать, приходилось из мизерной пенсии и уже жиденьких доходов от личного хозяйства откладывать. В результате для себя оставалось только на самое необходимое, только на продукты и то в ограниченном, как сегодня говорят, ассортименте. А насчет обнов одежды, чего-то из мебели — всё, на это денег уже не было. Не только мои деды и бабушки, все старики села на пенсии себе уже ничего из одежды не покупали. Практически ничего, только что-то из нижнего белья. До самой смерти донашивали почти исключительно только то, что себе до выхода на пенсию купили. А это — если не совсем нищета, то бедность на её грани. Крутое пике из зажиточных колхозников.
Только Брежнева возненавидеть даже не успели, пока к нему копилась «народная любовь», это бровастое чучело стало вешать себе на грудину звезды Героя Советского Союза одну за другой. И всё это непотребство транслировалось на всю страну. Вся страна смотрела, как оно, с видом хорошо поддавшего алкаша, взасос с такими же ублюдками из Политбюро принимало награды, которые люди кровью зарабатывали. Раньше, чем Брежнев заработал себе народную ненависть, к нему народ стал испытывать презрение и омерзение. Фронтовики матом ругались при очередном его награждении.
Это сейчас наши коммунизды трындят, что Лёня был геройским фронтовиком. Только фронтовики «слегка» скептически смотрели на геройство этого «красивого молдаванина» в политотделе армии. Потом «красивому молдаванину» пришлось сочинять про себя байки почти как о Моисее. Только Моисей 40 лет водил геройский еврейский народ по пустыне, а Лёня 40 раз раз геройски плавал на «Малую Землю».
А когда оно себе прицепило маршальские погоны, тут уж только плевались. Бились об заклад, успеет оно себе генералиссимуса присвоить или раньше от водки в ящик сыграет.
Да, в моем селе старики считали «маршала» не больным какой-то болезнью, от которой он едва языком ворочал, а элементарным алкашом. Если на эти фото посмотреть, то только очень пламенная любовь и эротическое обожание мешает увидеть на них человека, прилично хряпнувшего «Столичной»:
Да и навешать на себя Звезд Героя больше, чем их было у самых прославленных наших летчиков-асов, в каждом вылете рисковавших жизнью, мог только человек, уже ничего не соображающий, на стадии алкогольного распада личности. Он уже элементарно не понимал, что это его не героем в глазах народа делает, а посмешищем. А окружение было частью, уже из таких же, спившихся на охотничьих запоях в Завидово, частью из тех, кто специально многократному «герою» подыгрывали…
«ГНИЕНИЕ. СССР после Сталина». Глава 1. Предки. — Черновые отрывки из будущей книги.
17 декабря, 2022 https://p-balaev.livejournal.com/2022/12/17/
Мои бабушки, баба Таня и баба Ксения.
Если верить рассказам деда, то его женили весьма оригинально. Женился дедушка очень рано, в 16 лет. Крестьянских парней в то время старались женить, как можно раньше, руководствуясь принципом — «пока не избаловался». Судя по тому, что Павла Карповича его дед решил сделать семейным человеком сразу, как только узнал, что внук стал ночами пропадать на сельских посиделках молодежи, причины ранней женитьбы не имели под собой никакого экономического смысла, навроде рабочих рук в хозяйстве. Скорее, это была профилактика ситуации по типу драмы, как у Шекспира, между Монтекки и Капулетти. С натяжкой, конечно, но именно так. Парень стал на девчонок заглядываться, можно было дождаться первой любви, а потом получить проблемы, что чувство вызвала какая-нибудь дура, с которой и муж хлебнет лиха, и семья, в которую она войдет.
Даже если до свадьбы дело не доводить, запретить молодым строить планы насчет любви до гроба, то существовала опасность, что потом придётся разгребать трагедию «всё равно его не брошу, потому что он хороший», да еще, дело молодое — достаточно дурное, парень в пылу обоюдной страсти испортит девку…
Как бы то ни было, но когда глава семьи узнал, что его внук днем ходит, как сонная муха, из-за того, что до утра где-то у плетня в разнополой компании лясы точил, так сразу нашел свата и сватью, все, вместе с «принцем», погрузились в тарантас и поехали в воскресный день подбирать ему невесту по домам, где были девки примерного такого же возраста.
Принцип выбора невесты был очень интересным. Дед Павла Карповича искал внуку будущую жену не красивую, не богатую или еще какую, а чистюлю.
В одном доме печка в саже, только зашли вместе со сватами, здесь же, без разговоров — «на месте — кругом! Шагом марш!». В другом всё вроде хорошо, уже за стол сели, но вредный дед заметил, что занавески мухами засижены — помолвка отменяется, хозяева опозорены, поиски продолжились.
И так по деревне ездили с осмотрами, пока не выбрали подходящую кандидатуру. Баба Таня была полусиротой, жили вдвоем с матерью, бедненько, но зато в домишке была такая чистота, что придраться ни к чему не получилось. Никаких «любовей-морковей», сговорились, родители согласны, мнением молодых никто не интересовался, чуть ли не на следующий день свадьбу сыграли.
Когда дедушка мне, 16-летнему оболтусу, это рассказывал, я смеялся:
— Деда, тебя, как теленка, на веревочке… А если бы баба Таня тебе не понравилась?
— Она мне и не понравилась — нос картошкой и старая, на два года старше меня. Но времена такие были, внучок. Ничего хорошего, конечно, не было в этом. Потом привыкли, любил я ее и теперь люблю.
Это дедушка мне рассказывал уже после смерти бабы Тани…
Наша любимая бабушка Таня. Самая любимая бабушка у всех ее внуков. У всех внуков же были еще бабушки, у Балаевых — по материнской линии, у Гавриков — по отцовской, но у всех любимой была баба Таня, все в доме деда кучковались.
Причем, никаких «сю-сю-сю» от бабы Тани никто из нас никогда не видел. Нельзя сказать, что бабушка была какой-то особо строгой, но с ласками ни к кому из нас не приставала, а за баловство — и хворостиной по жопе от нее прилетало нам не раз. Но никто не обижался.
А какие вареники она делала с нашей приморской вишней! А бабушкин борщ! Простая рисовая каша на соевом масле с сахаром — всё улетало! Что бы бабушка ни готовила — всё вкусно, все добавки просили. Мы, пацаны, всегда и старались в доме деда собраться к обеду, особенно на каникулах, я с братом Славкой и двоюродные наши братья Вовка Гаврик и Юрка Балаев.
Дедушка во главе стола. Бабушка разливает в эмалированные миски борщ или суп, первое обязательно ели деревянными ложками… Обязательно кому-нибудь из нас прилетало ложкой по лбу от деда за разговоры и шалости за столом. Домострой. Хорошо, когда у человека есть дедушка и бабушка…
Вторая бабушка, родительница моей матери, Ксения Яковлевна так и не стала нам с братом близким человеком. Мы её не любили. Мне даже стыдно в детстве немного было, что у меня есть вторая бабушка, но я её воспринимаю, как чужого человека, и ничего с собой не мог поделать, как бы ни старался, ничего не получалось.
Ксения Яковлевна, как и баба Таня, была из бедной семьи. Её ещё подростком отдали работницей в богатый дом, потом рано выдали замуж. Из рассказов матери — жилось очень трудно и в работницах, и первое замужество было неудачным, муж избивал.
Трудно пришлось в войну — на руках остались шестеро детей. Правда, самому старшему уже было 17 лет, и еще за ним шли двое погодков, уже работники. Баба Таня, когда призвали дедушку, осталась с 4-мя совсем маленькими, старшей, тете Любе, 11 лет было. Т. е., ей совсем не легче приходилось.
Вообще, бабе Тане в жизни не легче приходилось, намоталась с дедом, когда он был на сверхсрочной, по гарнизонам и углам, потом землянка в приморской степи. Даже детей долго не решались заводить. Конечно, муж с войны живым вернулся — много значит. Наверно, из-за живого мужа у Ксении Яковлевны к своей сватье была такая неконтролируемая злоба, замешанная на зависти. Несмотря на то, что с ней, почти в буквальном смысле, последним куском поделились.
Когда отец с матерью поженились, и стали жить у деда, мать сначала пошла работать в полеводческую бригаду совхоза, а скоро ее перевели на ферму дояркой. Свекор со свекровью вокруг молодой невестки чуть не ламбаду танцевали, не знали, чем угодить, лишь бы молодым было хорошо, лишь бы они с ними жить остались. Мой отец — последний сын, а последыш, понятное дело, самый любимый и дорогой, это и на невестку распространилось.
Что моей матери не хватало, я не знаю, но она и нам, детям, рассказывала сказки, про то, как на стариков Балаевых ишачила. Проблема только в том была, что я уже помнил кое-что, съехали мы от стариков, когда мне шестой год шел, как бабушка с дедушкой вокруг нее: «Маша-Маша, всё ли тебе хорошо, красна девица?». Утром встала, печь топится, завтрак на столе, с работы пришла — по хозяйству все сделано, щи варить не надо, стирать не надо, в туфельки переобулась и с мужем — в клуб. В кино и на танцы.
Да так бы со стариками и жили, но здесь с родины начали приходить письма от Ксении Яковлевны с жалобами на тяжелую жизнь, на плохое здоровье, что все её бросили и она одна с инвалидом дядей Сашей мучается. Моя мама загрустила-запечалилась.
Свекор со свекровью на грусть-печаль невестки откликнулись по глупости доброй души. На все сбережения, которые у них оставались, присмотрели хороший дом, со всей обстановкой, и купили его для своей сватьи, дед поехал в Пензенскую область и перевёз в Ленинское Ксению Яковлевну и дядю Сашу.
Вскоре к бабе Ксении приехали её сын дядя Петя с женой тетей Томой. Потому что с нового места бабушка стала и ему писать письма, что ей одной трудно с инвалидом дядей Сашей.
И почти сразу в дом стариков Балаевых пришла беда. Моя мать начала ныть, что ей неудобно жить со стариками, захотелось собственного дома. Да еще отца настрополила — как им будет хорошо и счастливо жить своим домом, отдельно.
Для стариков это было самой настоящей бедой. Баба Таня плакала: «Чего вам не хватает? Чем я тебе, Маша, не угодила?». Я плакал вместе с бабушкой. Дед злился и кричал: «Катитесь хоть к чертовой матери, внуков я вам не отдам!». Последние внуки — еще дороже и любимей последних детей.
Закончилось это тем, что как только появился свободный, на продажу, хороший дом, его купили, вложив в покупку опять всё накопленное родителями и стариками. Сразу со всем хозяйством (корова, поросенок, куры), мебелью и посудой. Живите.
Уже когда я, учась в 9-м классе, жил у деда, у него спросил:
— Дедушка, как ты мог додуматься привезти сюда эту каргу старую?
Получил сразу подзатыльника за «каргу старую». Это удивительно!
У бабы Тани и дедушки даже икон в доме не было, а не то, чтобы они когда перекрестились. Атеисты. Ксения Яковлевна — и зевнувший рот с молитвой крестила, весь угол в доме — в иконах с лампадами. Книжечки с молитвами и поминальниками, раз в год обязательно ездила в церковь в Уссурийск. Набожная — дальше некуда. Когда приходишь к ней проведать… Когда мать со скандалом погонит: «Бабушку не любите, проведать не можете сходить!», первое, что от бабы Ксении слышишь:
— Вы к Балаевым не ходите, вас там не любят, там любимые Гаврики, а вы там не нужны…
Никогда ни одного плохого слова я не слышал от бабы Тани и дедушки в адрес Ксении Яковлевны. Даже больше, баба Таня ещё мне наказывала: «Петя, ты и вторую бабушку не забывай, проведывай, она же вас тоже любит, скучает».
Из-под палки только! Нельзя сказать, что Ксения Яковлевна не любила внуков. К каждому нашему приходу — пирожки и блины, чем-нибудь старалась обязательно угостить, да еще гривенников в карман засунуть, но… Во-первых, нам после стерильной чистоты в доме деда было неприятно, что у бабы Ксении в доме грязновато. Не совсем срач, конечно, но грязновато. Эти алюминиевые вилки с засохшим на них яичным желтком и сейчас перед глазами. Хорошо, что мать прожила со стариками 6 лет и её приучили к чистоте. У бабки даже пахло в доме неприятно. И все её пирожки нам были невкусными. Даже не потому, что они были, собственно, невкусными, угощение обязательно сопровождалось наездом с её стороны на дедушку и бабу Таню, нам старались внушить, что мы для них чужие и там нам не рады.
Боже, сколько нужно было иметь ума, чтобы такое говорить мне?! Я же родился в том доме, и пока родители не переехали, я спал даже только с дедушкой и бабушкой, засыпал под сказки, которые они мне рассказывали! Любые нехорошие слова в их адрес у меня вызывали неприязнь к сказавшему эти слова.
Наверно, вы уже поняли, что и появившееся желание матери уйти от стариков в собственный дом — это баба Ксения. Её «агитация».
К ней же еще и дядя Петя, её сын, с женой переехали. Тетя Тома, учительница английского в нашей школе, не смогла со свекровью ужиться. Постоянные свары. Кто инициатор — думаю, понятно. Закончилось это тем, что однажды дядя Петя психанул, где-то с мужиками напился, сел пьяный на мотоцикл и разбился насмерть. Однажды дядя Саша поругался со своей матерью при мне и прямо ей сказал:
— Ты и Петра угробила, это из-за тебя он разбился.
Тетя Тамара почти сразу же после похорон с годовалым сыном Олежкой уехала. Оборвала все связи со свекровью и её родней, о ней и о моем двоюродном брате больше мы никогда ничего не знали…
Главное, останься мои родители жить со стариками, их жизнь была бы совсем не той, которой им пришлось нахлебаться. И судьба моих родителей — не что-то особенное, выпадающее из общего ряда. Напротив. Она показательна, как закономерность.
Молодые, отделившись от стариков, даже не представляли, в какую каторжную петлю они сами засовывают свои головы. В ту петлю, которую им намылила Партия, уже в 61-м году, на своем 22-ом съезде переместившая Советскую власть, орган диктатуры пролетариата, в один ряд с общественными организациями, профсоюзами и комсомолом.
Первыми начали ломаться, конечно, мужики. Женщины к подобному устойчивей, но и их устойчивость оказалась не бесконечной…
И совсем «случайно», конечно, судьбу моих родителей и почти всех их земляков, ровесников, не повторили те семьи, в которых молодые остались жить с родителями — Волошины, Щербаки, Примаки, Тереховы.
И дело было не в том, что родители приглядывали за своими уже семейными детьми, просто у них в жизни был хоть какой-то просвет, кроме каторжной работы от зари до темна каждый день без выходных. На хозяйстве же старики были!
Интересно и то, что стариков их самостоятельная семейная жизнь не сломала. Родители моих родителей, то поколение, были совсем другими людьми. И причина этого — одна. Когда я уже во время Перестройки слушал рассказы каких-то пердунов про то, как они горбатились от зари до зари в колхозах, у меня уже тогда к этим пердунам было два вопроса:
1. Они точно помнили, о каком конкретно периоде своей жизни вспоминали? Склероз им эпохи не сдвинул?
2. А над чем они в колхозах так упорно трудились, где они себе работу в них находили?…
Наверно, вы сильно удивились словам о том, что в колхозе было работы не столько много, чтобы там от зари до зари впахивать? Привыкли-то совершенно по-другому жизнь колхозника воспринимать. Но это только потому, что антиколхозная политика ЦК КПСС, начатая еще при Хрущеве, завершившаяся при Брежневе полной ликвидацией колхозов, в результате чего часть их была прямо преобразована в совхозы, а от другой колхозного осталось только вывеска на конторе хозяйства, сопровождалась и упорной антиколхозной пропагандой, рисовавшей жизнь крестьян в них полной трудностей, лишений и каторжной работы.
Но даже если вы с сельской жизнью и сельским хозяйством никогда не сталкивались, стоит только немного своей головой подумать и окажется совсем несложным понять, что на самом деле было с тяжелым каторжным трудом от зари до зари в колхозах.
Подавляющее большинство крестьянских хозяйств до коллективизации — однолошадные. Между ними прослойки безлошадных батраков и кулаков. Но как раз однолошадники — основной состав будущих колхозников. Одна рабочая лошадь, коровенка, пара овец, свинья и несколько кур, небольшой огород— это в подавляющем числе крестьянских послереволюционных и доколхозных хозяйств.
И чем такой крестьянин занимался, какие работы он выполнял? Конечно, обработка своего земельного надела, на котором выращивались хлебные злаки. Вспашка, боронование, сев, прополка, если поле засорено, жатва, вязка скошенного в снопы, потом обмолот. Обычный период для всех этих работа — с начала мая по сентябрь, 5 месяцев примерно. И все эти работы не занимают все пять месяцев. Месяц не пашут — за месяц у тебя к июню земля высохнет, засевать ее бесполезно будет, ничего не взойдет. И не сеют месяц. Неделя — при самом максимальном допуске. Все эти работы, вместе взятые, от силы полтора месяца занимают. Еще заготовка сена, даже если с двумя укосами — месяц, в самом лучшем случае. Вот эти два с половиной летних месяца — самый напряженный рабочий период у крестьянина. Здесь — от зари до темна. Но это только половина самой горячей поры — весенне-летнего сезона.
Нельзя сказать, что половину лета крестьянин совсем ничего не делал — в хозяйстве, даже однолошадном, всегда работа найдется, но это мелкая работа по хозяйству, она совсем не трудна. Бабам и детишкам — ещё огород, уход за скотиной.
А после окончания полевого сезона мужику почти совсем нечего делать из серьезной работы, кроме заготовки дров. Пусть еще две недели. Ну, ещё навоз из-под своей коровёнки вывезти в поле и там разбросать — пусть еще неделя, если совсем это не спеша делать, больше курить, чем работать.
И всё. Остальное — мелкая суета по хозяйству, с большей частью которой женщины справлялись. Фактически, полгода у крестьянина-единоличника было выходных. И не оттого, что он ленивым был, ему занять себя нечем было. Круглый год работали только кулаки, как это ни удивительно.
Только не надо путать кулака времен Советской власти с кулаком времен Энгельгардта, который писал, что у этого сельского буржуя на руках и мозолей не было. Не надо думать, что Советская власть даже до коллективизации допустила бы существование в деревне целого слоя буржуинов, который жил почти исключительно ростовщичеством и спекуляцией. Всем этим кулаки в советское время занимались, но это был подсобный, если можно так выразиться, промысел, не основной. Основное было — скот. Аренда земли у безлошадников, да и не все однолошадники всегда успевали свой надел обработать по различным форс-мажорным, не редким в сельской жизни, обстоятельствам, попадали к кулакам в долговую кабалу, позволяла накапливать запасы кормов и содержать большое поголовье домашнего скота. Уход за этим скотом и давал круглогодичную занятость самим членам кулацких семей, да еще и батраков нанимали не только в полевой сезон. И продажа этого скота, мяса, наравне с хлебной спекуляцией — основной доход кулаков.
Поэтому кулацкая пропаганда была основана на том, что кулак-труженник круглый год работает, а бедняк ленивый и всю зиму на печи лежит. Как вы понимаете, бедняку на печи лежать приходилось совсем не потому, что он был ленивым. А мой дед и его братья, представители кулацкой семьи, не горели желанием оставаться кулаками, как я уже писал, горбатиться на хозяйстве весь год без выходных. Скота у них было столько, что они были обеспечены круглогодичной работой, на печи лежать у них времени не было. Да, это достаток, но он доставался и кулакам ценой нелегкой.
Это нужно осознавать, чтобы понять, почему вдруг подавляющая часть молодежи, за редкими исключениями, детей кулаков, после раскулачивания не стала врагами Советской власти. Даже наоборот. Это старшее поколение, как мой прапрадед, за своё хозяйство держалось с животным упорством, молодежи, их детям, уже почти поголовно грамотным, учившимся в школах, всю жизнь крутить быкам хвосты, не зная выходных, совсем не улыбалось. Тем более, на фоне того, что тогда в стране происходило.
Мой дед умер в 1986 году, он еще не застал время, когда повылазили эти потомки кулаков, которые стали гневно клеймить большевиков за раскулачивание их предков. Хотя, судя по их рассказам, эти предки у них являются плодом болезненных процессов в мозгах шизанутых. Мой дед их точно шизанутыми назвал бы. Все его воспоминания о кулацком хозяйстве Балаевых были в стиле — да на хрен оно нужно! Раскулачили — и хорошо.
Но с началом коллективизации, даже если учесть, что кулаков выслали, их хозяйство отошло колхозу, у основной части крестьянского населения, у тех, кто вступил в колхоз, работы-то не особо и прибавилось. Лето в СССР не стало в два раза длиннее, два урожая не стали, как в Китае, собирать, полевой сезон остался прежним. Обобществленный кулацкий скот — это десятки голов, крупного рогатого, особо трудозатратного в содержании, а не сотни, для масштабов даже небольшого колхоза — тьфу!
А после того, как на село пошла техника из построенных тракторных заводов и заводов сельскохозяйственного машиностроения, занятость для колхозников стала проблемой. Основную часть сельскохозяйственных работ на себя взяли МТС. Самим колхозникам осталось совсем немного — заготовка сена, овощи (посадка, прополка и сбор урожая), мелкие хозяйственные работы, уход за скотом в маленьких фермах.
Когда вы читаете и слышите о необходимом для колхозника минимуме трудодней, что вы сразу думаете? Что этими актами правительства хотели заставить людей больше работать в общественном хозяйстве? Не совсем так.
Например, моя бабка Ксения Яковлевна, при всём ее скверном характере, ленивой не была, она на огороде и умерла от инсульта, но её ещё в Старой Каштановке исключили из колхоза за невыработку минимума трудодней. Работать не хотела в колхозе? Как же! Работы не было. Работа в том колхозе была только для блатных, приближенных колхозного начальства. Они там, фактически, паразитировали на государстве. Им государство выделило землю, землю обрабатывает МТС, забирая за обработку часть урожая, остальная часть остается в колхозе. Почти ничего делать не надо — зерно и корма дармовые почти. Часть ушла государству по обязательным поставкам — получили деньги. Остальная часть зерна — на кормежку личного скота. Продали мясо — получили еще деньги. А развивать колхозное животноводство — лишняя морока, и так колхозная верхушка в шоколаде. А кому работы не хватило — это их личное дело.
Так вот, минимумом трудодней решались задачи не только стимулирования трудовой активности колхозников, и не столько это, как стимулирование колхозов на расширение производства, особенно животноводства, что давало круглогодичную занятость, да еще — чтобы не держали в деревнях население, которое нельзя работой обеспечить. Лишнее население должно было уходить на стройки индустриализации, становиться городским.
В Ленинском, в колхозе имени 3-го полка связи, руководство было не таким, как в Старой Каштановке, оно расширяло производство — отары овец, птичник, молочно-товарная ферма, пасека. Но даже при всем этом, при обеспеченности всех колхозников необходимым минимумом трудодней, бóльшая часть жителей села была занята только на сезонных работах. Баба Таня зимой только изредка ходила в контору отмечаться, вдруг какая-то работа нарисуется — лишний трудодень не помешает. Минимум она за лето вырабатывала, и то не каждый день ходила на прополку. Всё лето капусту и огурцы не пропалывают. Трудодень — это не 8 часов работы в день, это объем работы.
Дед на конеферме работал каждый день и то — с утра 2–3 часа и вечером столько же, времени оставалось у него и жены для личного хозяйства достаточно, чтобы оно каторгой не стало.
Самыми занятыми были работники в животноводстве, там — нет сезонов, там — круглый год, но там и деньги были серьезными, туда люди рвались, попасть в доярки или телятницы — заслужить нужно было.
Я не знаю, как в других местах, но в моем селе работники молочно-товарной фермы дома коров не держали, если, конечно, не жили со стариками-пенсионерами, которые ухаживали за личным скотом. А зачем их держать, если после дойки ты наберешь бидончик молока на ферме, учётчик это тебе отметит, и принесешь его домой? Это же колхозное молоко, колхоз сам им распоряжается. А попробуй ты в совхозе возьми молока с фермы домой!
Да уже и молоко на ферме стало таким, что нужно было быть совершенно не брезгливым, чтобы сделать его глоток, здесь же не проблевавшись. Организовали производство!
То молоко, которое продавалось из бочек в городах в брежневское время, некоторые думают, что оно прямо из фермы. Ага, парное, тепленькое! Ага, после сепарации, очистки и охлаждения.
Жаль, что этих дятлов нельзя привести за ухо на молочную ферму тех времен и показать, что остается на марле, если через три-четыре её слоя процедить это молоко. Такие маленькие коричневые крупиночки… А предварительно лучше дать выпить кружку этого молока. И посмотреть на реакцию после процеживания.
Да еще показать им, как доярка, загнанная словно лошадь, вся в поту и мыле, молоко из маститного вымени не сдаивает руками в отдельную посуду, а подключает к нему доильный аппарат, и потом этот гной — в общую емкость. Доярка — не вредитель, просто у нее времени не хватит для ручного сдаивания. Ей столько коров в группу насовали, что работать только бегом приходилось…
А теперь очень показательный документ:
«СОВЕТ НАРОДНЫХ КОМИССАРОВ СССР. ЦЕНТРАЛЬНЫЙ КОМИТЕТ ВКП(Б).
ПОСТАНОВЛЕНИЕ от 13 апреля 1942 года № 508
„О ПОВЫШЕНИИ ДЛЯ КОЛХОЗНИКОВ ОБЯЗАТЕЛЬНОГО МИНИМУМА ТРУДОДНЕЙ“.»
1942 год. Война. Значительная часть мужчин ушла на фронт, а страну и армию кормить надо было. И тут началась зверская эксплуатация крестьян, им зверски повысили обязательный минимум трудодней, полюбуйтесь на это зверство:
«Повысить на время войны для каждого трудоспособного колхозника и колхозницы обязательный минимум трудодней в году:
а) до 150 трудодней в хлопковых районах;
б) до 100 трудодней в Московской, Ленинградской, Ивановской, Ярославской, Горьковской, Калининской, Вологодской, Тульской, Рязанской, Смоленской, Архангельской, Мурманской, Кировской, Молотовской, Свердловской, Читинской областях, Хабаровском и Приморском краях, в Карело-Финской ССР, Коми, Марийской и Якутской АССР, в высокогорных зерновых и животноводческих районах по списку Наркомзема СССР;
в) до 120 трудодней для всех остальных районов СССР.»
Если даже по-глупому думать, что трудодень — это рабочий день, то даже во время войны обязательный минимум для моих родных мест — 100. А чтобы ударником стать, нужно всего полгода на работу ходить?
Конечно, Сталин не был на всю голову больным, чтобы заставлять колхозников ходить каждый день на работу и работать каждый день по 8 часов. Кроме работы, человеку еще 8 часов поспать нужно. Остается 8 часов. В городе — сходить в магазин, сварить пищу, постирать и прочие мелочи. В городе можно каждый день по 8 часов работать на предприятии или в учреждении.
В деревне — нельзя. Хотя, нет, можно, но тогда крестьянину нужно продавать мясо, молоко, яйца, овощи в магазине. Либо в деревне произойдет именно то, что произошло при Брежневе. Справедливости ради, и в городе происходило подобное и почти по тем же причинам…
После переезда от деда с бабкой, мои родители устроились на очень хорошую работу на ферме — на откорм бычков. На двоих взяли две группы и началась у них самостоятельная жизнь. По следующему распорядку: подъем в 6 утра. Бегом в сарай, мать доить корову, отец таскать скоту воду, корм, чистить навоз, если зима — еще быстро затопить печку, быстро позавтракать, накормить детей и уже пора бежать на работу.
Два часа обеденного перерыва — прибежали домой, быстренько пообедали. Если лето — мать бежит на пастбище доить корову (когда купили мотоцикл, ее отец возил), покормить поросят, кур, уток и на огород. Зимой тоже дел хватает и со скотом, и печку затопить нужно, в морозы три раза топили. Но зимой немного полегче, все-таки на огороде пахать не нужно.
К семи вечера родители приходят домой с работы, начинается опять хозяйство — чистить, поить, кормить, доить. Корова, теленок, поросята — это вам не кролики и не голуби на балконе. Это вполне так нормальная работа. Водопровода в сарае нет, выпивает корова сразу пару ведер воды — ее не из крана набрать нужно, а притащить в этих ведрах часто не из такой уж близи. И сена корова не как кролик ест, скирда — в конце огорода (надеюсь, объяснять не нужно, почему подальше от дома). Матери еще нужно приготовить ужин и обед на следующий день, кое-что постирать по мелочи (большая стирка — это отдельный день выбирать нужно, потому что вода, опять же, не из крана. И канализации нет. Мало на стирку воды натаскать, её, уже грязную, и вынести нужно). И во дворе постоянно для отца какая-нибудь мелочевка есть, что-то по мелочи нужно делать… Всё бегом, шустренько. Часам к девяти, в лучшем случае, вечера, разгреблись, сели ужинать. Выдохнули. Пора спать ложиться. А хочется еще по телевизору какую-нибудь постановку посмотреть — часик посидели, посмотрели, поговорили, прямо перед телевизором и засыпать стали.
Это еще хорошо, когда дети чуть подросли. И в магазин сходят, и по хозяйству что-то сделают, полы, хотя бы, подметут и помоют. А если дети маленькие — совсем тяжело. А детский садик на другом конце села — нас с братом зимой в детский сад не водили, иначе мать вообще ничего не успевала бы. Сидели с братом дома сами, главное, чтобы спички не нашли.
Но зимой, хоть и возня с печкой, все-таки легче. Летом — совсем труба. Летом работы у сельских жителей навалом. Да даже посуду помыть в сельском доме — это не в городе в раковине под краном.
И это каждый день. Каторга. Другого слова не подберешь. Можно, конечно, было бы задать вопрос моим родителям: «На хрена вам это хозяйство нужно было, если с ним — каторга?». Они бы пальцем у виска покрутили: жрать-то чего будешь? Кто тебе в магазине молоко и картошку продаст?
И особенность моего села в том, что его основали бывшие красноармейцы и переселенцы, почти все ровесники. И дети у них почти одновременно рождались. И взрослели почти одновременно. Поколение моего отца на селе почти одновременно, с разрывом в год-два женилось и стало жить самостоятельно. И водка накрыла село буквально за год-два почти полностью. Резко, разом. Исключение составляли только те молодые семьи, которые от стариков не съехали, как я уже писал.
Можно, конечно, осуждать наших отцов. А вы сами сколько лет этой беспросветной каторги выдержали бы?..
Первые осмысленные воспоминания детства у меня с 4-х лет. Спусковой механизм был, который их включил. Как-то летом дедушка приехал вечером с сенокоса и позвал меня:
— Петька, смотри, какого я тебе зайца привез.
Ставит на пол хозяйственную сумку на молнии, в которой он брал себе на сенокос обед, открывает молнию, а там — косулёнок. Размером с зайца. Ух, ты! Вот это были радость и счастье. Год мы с Мишкой, так назвали косулёнка, не разлучались. Он всегда или за бабой Таней ходил, она его выпаивала молоком из бутылочки с соской, или за мной. Если бабушка давала мне горбушку хлеба, натертую чесноком или посыпанную сахаром — Мишка никогда доесть не даст, обязательно отберёт, нахаленок. Куда я, туда и он. Малину с куста в саду рву и ем, он её отбирает у меня, я до рта донести не успеваю, еще и лягался, если я его отталкивал. А я из Мишки хотел воспитать верховую косулю, когда он подрос, но получалось плохо, он не хотел скакать со мной верхом, сбрасывал. Но всё равно не обижался за то, что я его объезжал, всё равно везде за мной таскался. Его не привязывали, тем более, никуда не закрывали, рос на воле. Его даже наш цепной огромный лохматый и свирепый пёс Шарик, уже старый кобель, не трогал. И Мишка собаки не боялся. Я с Шариком тоже дружил, бабушка в первый раз сильно испугалась, когда увидела, что я к Шарику в будку залез, пёс все-таки очень злым к чужим был, потом привыкли к этому. И с Мишкой мы ходили в гости к Шарику. Как в одном мультфильме. Пока косулёнок еще не очень сильно вырос, он тоже со мной в будку залазил. Мы с Мишкой в будку, а Шарик из нее — на улицу. Наверно, про себя нас называл на своем собачьем языке идиотами.
К следующему лету Мишка вырос и всё чаще стал перепрыгивать через забор и бегать по улице. Набегается и возвращается, назад во двор запрыгивает. Баба Таня дедушке говорила:
— Смотри, убежит.
— А я что сделаю? Убежит, так убежит, — дедушка махал рукой.
Ну в один прекрасный день Мишка и пропал, не вернулся. Дедушка приехал с работы на коне, посадил меня с собой в седло и мы поехали искать Мишку по селу. Не нашли, так он и пропал, наверно, убежал к своим сородичам. Косуль у нас тогда в полях еще много было. И фазанов тоже. А до войны и сразу после нее еще целым бедствием были — волки. Я в своем детстве их уже не застал, их истребили.
Кстати, про Шарика. Когда я учился в классе 6-м или 7-м вышла книжка Рябинина о собаках, кажется, «Воспитай себе друга»[17], там был рисунок кавказской овчарки. Я показал его деду:
— Дедушка, смотри, у нас Шарик такой был.
— Так Шарик тоже из волкодавов. Я их сюда парочку щенков, кобелька и суку, привез, Шарик внук их. Уже от местных собак.
Я совсем не помню уже подробностей, а, может, просто не догадался тогда деда расспросить, где он щенков взял, помню только, что когда дед с бабой Таней собирались в Приморье, им сказали, что здесь много волков в степи, он и взял с собой щенков волкодавов. Что это была за порода, где он их достал — не знаю. Или не помню или дед не рассказывал.
Уже когда я работал ветврачом в нашем совхозе на институтской практике, мне дядя Гриша Руденко рассказывал, что мой дед очень хорошо зарабатывал охотой на волков. Тогда государство платило хорошие деньги за убитого волка. Со слов дяди Гриши, дед на коне с собакой-волкодавом догонял волка и перебивал ему спину ударом кнута, а волкодав додавливал раненного хищника.
Я за правдивость рассказа дяди Гриши Руденко не ручаюсь. Он мне такого про дедушку понарассказывал! Нужно учесть, что дед вёл конноспортивную секцию, пацанов учил, а дядя Гриша был у него любимцем, самым способным жокеем. Поэтому по рассказам дядьки Руденко — мой дед герой всем героям. Что там было правдивого в рассказах, а что приукрашено…
Но вот то, что дед был кавалеристом от бога — это точно. Ему уже больше 70 лет было, когда он на моих глазах на спор с мужиками на коне на полном скаку встал на седло ногами и так скакал, стоя на седле. Больше 70 лет!
А волки вплоть до 60-х годов были проблемой. Мало того, что скот резали, особенно овец, их тогда у нас в селе и в колхозе много было, так еще и на людей нападали. У нас в Ленинском жила учительница начальных классов, которая работала в Старой Бельмановке, в 5 километрах от нашего села. Как-то зимой она на вечерний автобус опоздала, добраться было до Ленинского не на чем, и решила пешком дойти. Уже темно было. За ней волчья стая увязалась. Вдоль дороги стояли небольшие копёшки сена, она поджигала копёшку, волки отходили, она переходила к следующей. Уже у самого Ленинского сожгла последнюю копну и волки её съели, утром нашли у дороги куски одежды и остатки скелета.
Уже когда мой отец со службы в армии вернулся, в 1960 году, у деда перед Новым Годом резали свинью, осмолили, зашли в дом погреться и по стопочке выпить, дед, мой отец и дядя Вася Гаврик. В дом со двора забегает баба Таня:
— Мужики, волк во дворе!
И это почти в центре села! Оголодавший серый прибежал на запах свинины, проскочил во двор через лаз в воротах для собаки. Шарик серого загнал в угол между стеной дома и верандой, дальше цепь не пускала. Дядя Вася Гаврик на спор, ради развлечения, взял этого волка голыми руками, связал ему веревкой пасть и лапы. Отморозки. Развлечения у них были. Дядя Вася в танковом десанте служил во время войны. Бедные фрицы!
И рыси гоняли фазанов по полям и в село иногда заскакивали. Отец рассказывал про случай — сразу после войны, зимой. Как-то, уже смеркалось, баба Таня зашла с улицы в дом, еще в старом доме жили, с русской печкой, и вместе с ней в дом проскочила рысь, сразу на печку запрыгнула. Рысь — не тигр, но тоже мало приятного. Лежит на печи и шипит. Страшно всё-таки. Хорошо, что скоро дедушка с работы пришел, взял тулуп, набросил его на эту кошку, вынес во двор, вытряхнул из тулупа и дал пинка валенком.
И, конечно, лошади в моем детстве… Я сейчас боюсь, когда вижу лошадь, даже приближаться к ней. Я не лошадей боюсь, я себя боюсь. Боюсь, что потеряю голову и заведу себе лошадь, а это мне в нынешней жизни как бы немного лишнее…
«ГНИЕНИЕ. СССР после Сталина». Глава 2. Родители начали жить самостоятельно.
6 января, 2023 https://p-balaev.livejournal.com/2023/01/06/
Уже потом, будучи взрослым, вспоминая как началась самостоятельная жизнь моих родителей, я стал понимать, что они себя очень сильно переоценили. Нельзя было им обоим идти на такую тяжелую работу, как откорм бычков. Они рассчитывали, что если вместе будут работать, то у них будут хорошие показатели и они смогут хорошо заработать.
Такой ерундой в годы СССР во время Брежнева очень многие страдали. Партия же внушала, что каждый получает по труду, от каждого зависит его благосостояние. На деле выходило далеко не так. Особенно хорошо об этом знают те, кому довелось работать в строительстве. «Я каменщик 86-го уровня и 35-го разряда, я как приду на стройку, как начну кирпичи класть, только успевай подавать!». С таким настроем много людей приходило работать. Бац! Пришел! Быстро начал класть качественно кладку. Бац — закончился раствор. На следующий день привезли раствор, закончился кирпич. Сиди, кури, получай по среднему. Дождался кирпича, сломался кран, нечем его на высоту подавать. Опять простой… В конце месяца распишись в кассе за «стахановский» заработок. И качать права, что тебе начальство не обеспечивает фронт работ — бесполезно. Вредителей в СССР уже ликвидировали при Сталине, ради тебя новых искать никто не будет.
В совхозах такая же картина была. И мои родители также по-идиотски попались на это. Молодые, здоровые, работящие, им казалось, что это другие работают плохо, спустя рукава, пьют и прогуливают, а вот они как возьмутся, как покажут…
А работа была очень тяжелая. Иногда отец утром брал нас с братом с собой, чтобы меньше одних дома оставлять. Летом-то мы к бабушке с дедушкой или в детский сад ходили, а зимой дома сидели. Родители зимой приходили уже затемно с работы, нам с братом в темноте было страшновато, мы залазили под кровать и там тихо сидели, чтобы Бабай нас не нашел. У вас был в детстве такой Бабай?
Если же зимний день был не очень холодным, то мы напрашивались с отцом на работу. Он утром с нами шел на конюшню сначала, там дедушка ему выдавал пару коней, телегу, сбрую, батя запрягал коней в телегу и мы уже ехали на ферму. Кони у бати были постоянными — два жеребца серые в яблоках, как близнецы, помесь орловских рысаков, остатки роскоши от прежней конефермы. Звери! По блату.
На ферме отца уже ждала мать, они вдвоем брали вилы, специальную секиру и ехали к силосному бурту. Там нужно было сначала этой секирой нарубить пласты силоса (вилами его просто так не возьмешь, он спрессованный) и загрузить телегу им. Насколько я помню — 3 телеги пароконных. Примерно 5 тонн. Загрузить мало, надо было еще и разгрузить, разбросать по кормушкам. Пока бычки едят с утра силос — вычистить из-под них навоз, в сарае был уже ленточный навозоудалитель-транспортер, но все-равно — упаришься со скребком.
Потом нужно ехать за сеном… До обеда управились, прибежали домой, быстро борщом накидались, по дому еще, там тоже хозяйство, быстро всё переделали и снова на ферму. После обеда уже силос не возили, на ночь — сено и комбикорм. Комбикорм нужно было на складе загрузить в мешках на телегу, привезти, разгрузить, насыпать на сено в кормушках. Мешок комбикорма, а чаще это не комбикорм был, а ячменно-овсянная сечка — 70 кг.
Молодые, здоровые — что там эти 70 кг?! Как-то вечером дома отец матери показывает: что там у меня на животе за шишечка появилась? А это грыжа белой линии живота у него вылезла. Ладно, шишечка, так шишечка, черт с ней, еще с полгода с ней поработал. Но однажды мать ему подаёт с телеги мешок, он его на плечо не совсем аккуратно взял и тут же сел… Отвезли в районную больницу, прооперировали.
К тому времени и у матери уже в паху что-то начинало её беспокоить. Бросили к чертовой матери этот откорм, отец пошел трактористом, мать телятницей. Уже телятницей и она себе заработала ущемление грыжи. Да это было среди работников фермы, как насморк. Обычная история.
Заодно со здоровьем организмов они и здоровье в семье погубили за эти два года. И толком ничего не заработали.
В месяц на двоих получали 250 рублей в среднем. Прикол в том, что они и с грыжами продолжали бы работать, но заработки всё больше и больше стали падать на откорме. Они пришли на ферму как раз в то время, когда разбег, начатый колхозом, закончился и начинался совхозный спуск с горы…
Оплачивались рабочие совхоза на откорме скота по сдельщине — за привесы. Каждый месяц бычки прогонялись через весовую, учетчик считал, сколько они в весе прибавили и потом рассчитывали зарплату.
Вроде бы всё справедливо. Как поработаешь, так и заработаешь. Сдельщина — штука хорошая. Если она — сдельщина.
Чтобы было понятней, представьте, что вы решили для себя откормить бычка или поросёнка. С чего вы начнёте? Конечно, с приобретения животного. Будете искать продавца. Вы купите больного рахита на откорм? Зачем он вам, только корма зря переведёте, а они, если не прямо денег стоят, если сами у себя на огороде выращиваете и сами сено косите, то — ваш труд?
Некоторые граждане, особенно среди тех, кто решил бросить городскую жизнь и на лоне природы заняться крестьянским хозяйством, ранее о нем не имея представления, покупаются на дешевизну — приобретают на откорм выбракованных животных. Да и среди коренных сельчан такое случается совсем не редко. «Не гонялся бы ты, поп, за дешевизной». Надеются, что они так будут за рахитиком с букетом хронических болячек ухаживать, что оно у них выправится и как начнёт расти и жиреть! Бывает, что и повезёт. Но почти всегда не везёт. За мою ветеринарную практику, в том числе и когда я уже не работал ветврачом, но жил на селе, случаев везения я почти не помню. Приходили ко мне, даже уже как к бывшему ветеринару и почти плача просили совета: что с ним, этим теленком или поросенком делать, только жрёт и ни черта не растёт, может укол какой ему?
Укол нужно самим этим гражданам делать. От глупости. Как и моим родителям, которые решили заработать на такой «сдельщине». Им же никто не предоставлял права выбирать бычков себе в группу, каких дали — таких и откармливайте.
Но это только начало — качество молодняка. Дальше — корма. У себя на подворье вы сами определяете, чем и в каком количестве вы будете кормить своих животных, вы сами себе зоотехник и кормозаготовитель. Здесь уже — настоящая сдельщина и начинается. Ошибётесь, сами виноваты.
А если вы работали в совхозе, то не могли прийти к заведующему фермой и сказать ему:
— Мне нужно для откорма столько то сочных кормов, грубых и концентрированных, я посчитал, выдайте, что хочу, чтобы я нормально откормил животных и заработал себе денег.
Вам за такие претензии, если не сразу карету из дурдома вызовут, то, гарантировано, объяснят, что зоотехники уже посчитали на основе «научно обоснованных» данных, утвержденных правительством, сколько чего тебе нужно и сверх этого ни навильника сена, ни мешка комбикорма не получите.
Мой же батя не возил силоса и сена своим бычкам сколько он хотел и мог. Каждая телега — через весовую, учетчик отметил — проезжай. Лишнего сегодня загрузил — завтра недогружай. Свободен. Сено не нравится, прелое и черное? Вместо силоса (про силос — отдельная песня) хочешь кормовой свеклы? Может тебе еще и специальный комбикорм для КРС?
Примерно такая же картина, как и сдельщина в строительстве — сколько тебе кирпича и раствора привезут, столько кладки и положишь, но получать будешь за выработку.
В управлении сельского хозяйства, исходя из наличия техники, трудовых ресурсов, семян, удобрений, посчитали, какие корма и сколько должны вырастить и собрать кормозаготовители. Получили за это свои оклады и отправили указания в совхозы. Кормозаготовители вырастили и собрали что смогли и как смогли. Получили за это свои деньги. Зоотехник, исходя из того, что кормозаготовители вырастили и собрали, посчитал раскладку, получил за это свой оклад.
А теперь ты бери телят, которых тебе дают, корма, какие дают и в количестве, которое без тебя определили, и получай за привесы, которые от тебя никак не зависят.
Это вам не колхоз, в котором, если животноводческая бригада не получила прибыли, денег за проданное мясо за вычетом затрат, то и кормозаготовители на трудодень ни хрена не получат и зоотехник будет лапу сосать…
Силос. Наверно, нужно начать вообще с кукурузы. То, что с этой культурой происходило на моей малой родине, нормальному человеку может показаться шизофренией. Да это и выглядело, как шизофрения. Или как преступление, совершаемое с особым цинизмом.
Сегодня принято ругать Хрущева за то, что он кукурузой засадил всё до Полярного круга. Такое есть. Но у нас в Хорольском районе кукуруза вполне себе ничего так росла. Все жители ее на огородах выращивали. Не очень много, по паре соток, и еще обычно по краям грядок наряду с подсолнухами высаживали кукурузу. Культура очень выгодная. И молодую варили, сами ели, штука вкусная. И вызревшую лущили на корм домашней птице. А сами стебли связывали в снопы и они, высохшие, на огороде стояли до зимы, зимой рубили топором на три части и клали в кормушки коровам, коровы с удовольствием объедали листву, а бодыли — в печку.
Климат и почвы для кукурузы у нас были, можно сказать, идеальными. До двух метров в высоту вымахивала. Когда мы уже жили в совхозном доме, сразу за нашей улицей было совхозное поле почти в 500 гектаров, на нем всегда совхоз кукурузу высевал. И она там была не хуже, чем на огородах. И початки нормальные были. Летом сейчас у нас в магазинах продаётся молодая кукуруза в початках, ее покупают варить. Так вот, эти початки мелкие по сравнению с тем, какие у нас кукуруза давала.
Казалось бы, вот она — кормовая зерновая культура для условий сельского хозяйства приханкайской низменности! Уж, во всяком случае, ее урожайность с ячменем и овсом несравнима. И еще один плюс у неё был. Поля с ячменем и овсом у нас были очень сильно засорены полынью и амброзией, что на качестве зерна и на урожайности сильно сказывалось, а кукуруза сорняки забивала. Они почти не росли рядом с ней — не хватало света. Животноводство можно было завалить кукурузным зерном по горло. Дешево и сердито. Кроме зерна, измельчай стебли — и неплохие грубые корма в довесок к сену.
Но у нас ее выращивали только на силос, который, даже качественный, как сочные корма использовать можно лишь в ограниченных количествах из-за высокого содержания в нем молочной кислоты. Много давать даже хорошего силоса корове — её гарантированно гробить, расплата — ацидоз рубца, преджелудка коровы. Но получить качественный силос — очень трудно. Технология его получения требует серьезных затрат. Нормальный силос можно получить только в силосной башне, а это — капитальные вложения и не совсем маленькие.
Конечно, можно силос делать и в силосных траншеях, бетонированных. Траншея — это еще куда ни шло. Только жаль, что погода не подчинялась указаниям партии относительно сельского хозяйства. Залитая дождем траншея во время укладки в нее силосной массы и силос получается говно говном. Но траншей в совхозе не хватало, сами по себе траншеи тоже еще сделать нужно — хороший бетон с арматурой. Поэтому половина силоса заготавливалась просто в буртах. Получалась вонючая полугниль мерзкого поносного цвета, а качественный силос — зеленый, с запахом моченных яблок.
Я даже сейчас, вспоминая детство и работу в совхозе почти явственно чувствую этот запах полугнилого силоса. Знаете, как мы в детстве определяли, если ехали на автобусе в районный центр, что в салоне находится кто-то из работников фермы? По запаху силоса. Он не только в одежду, в кожу въедался. На свинарнике свой специфический запах, а вот коровники пахли не навозом, а силосом, его аромат перебивал всё…
Только замена сочных кормов силосом — это ещё полбеды. Было бы не так страшно, если бы этим всё ограничилось. Почему был выбран кукурузный силос вместо кормовой свеклы, например, понятно. Одно дело — свеклу посеять, вырастить, убрать, сохранить, другое дело — кукуруза. Трудозатраты разные. Кукурузу посеяли, одна междурядная обработка и на этом до уборки её на силос — всё. Больше, практически, ничего и не нужно. А свекла не даёт такую ботву, которая заглушит сорняки, её пару раз обязательно прополоть нужно, потом еще корнеплоды убрать, для этого специальный комбайн нужен, потому что вручную такое дело требует соответствующее наличие трудовых ресурсов, свеклоуборочных же комбайнов едва хватало для тех предприятий, которые выращивали свеклу на сахар.
А с трудовыми ресурсами на селе к началу 70-х годов было плоховато. Уже отгремела фанфарами хрущевская семилетка (1959–1965 гг.), когда за семь лет в стране было построено столько же промышленных предприятий, сколько за весь сталинский период. Но производительность труда, при удвоении числа предприятий, даже по данным самой объективной в мире статистики, выросла только на 40%, следовательно, промышленности в кратчайшие сроки требовался такой приток трудовых ресурсов, который город дать был не в состоянии. Главный резерв рабочих рук — село.
В 1964 году был снят такой известный художественный фильм «Председатель» с М. Ульяновым в главной роли, те, кто его смотрели, знают, что там главный конфликт председателя колхоза с районным начальством заключался в том, что из колхоза молодежь рвалась в город, а председатель отказывался отпускать её, не выдавал справок для получения паспортов, потому что отток молодежи ставил крест на развитии колхоза.
Подлость создателей фильма заключалась в том, что представленный в нём конфликт был помещен на первые послевоенные годы, изображен период «культа личности», во время которого из нищих, якобы, колхозов трудовые ресурсы стали уходить в город. Председатель, которого играл актёр Ульянов, с этим боролся изо всех сил, едва за борьбу в застенки НКВД не угодил. И как только развенчали «культ личности», так борьба победой председателя и закончилась, колхоз стал развиваться и расцветать.
Но только не показали в фильме, что случилось с трудовыми ресурсами на селе, когда началось освоение Целины. Или вы думаете, что в те зерновые совхозы, которые в спешном порядке создавали в Казахстане, поехала работать трактористами исключительно городская молодежь? Как раз основную часть целинников составляли механизаторы МТС, молодежь сельская. И на новые предприятия промышленности уезжала из села молодёжь, в подавляющем числе, потому что семейные люди срываются с обжитого места всегда крайне неохотно. А если молодежь из села уехала, то кто будет работать на полях и фермах, когда подойдёт срок смены поколений, когда их родители станут уходить на пенсию?
Разумеется, и до Хрущева с Брежневым село было резервом рабочих рук для промышленности. Только оно давало рабочие руки в промышленность тогда, когда на селе резко, в основном за счет механизации обработки почвы, выросла производительность труда, из села уходили лишние для него трудовые ресурсы, а не необходимые.
Я приведу выдержки из отчетного доклада ЦК Г. М. Маленкова 19-му съезду КПСС:
«Теперь, когда восстановлен и превзойден довоенный уровень посевных площадей, единственно правильной линией в деле увеличения продукции земледелия является дальнейшее всемерное повышение урожайности. Повышение урожайности — главная задача в земледелии…
Главной задачей в развитии животноводства и впредь остается увеличение поголовья общественного колхозного и совхозного скота при одновременном значительном повышении его продуктивности…»
Ничего заумного и непонятного Георгий Максимилианович не говорил. Всё достаточно просто и логично. 20 млн. демографических потерь за время войны (которые потом Хрущев превратил в прямые, в погибших) создавали достаточно напряженную ситуацию с трудовыми ресурсами, единственный путь увеличения выпуска продукции сельского хозяйства (да и промышленности) — увеличение производительности труда, интенсификация. На экстенсификацию идти было самоубийством для экономики, этот путь привел бы к неизбежному её банкротству. В конце концов, и привёл.
В промышленности главное направление при интенсификации — механизация и автоматизация. В сельском хозяйстве — повышение урожайности и продуктивности животных.
Но можно, конечно, интенсифицировать производство, заставив рабочего обслуживать не один станок, а два. А можно, дав рабочему станок с производительностью в два раза выше прежнего. Разница есть? В первом случае вам придётся уже и руды добывать и обогащать в два раза больше, чтобы потом из нее выплавить металла для двух станков. Такая интенсификация вам обойдётся не экономией одних рабочих рук, а увеличением их. Получив экономию трудовых ресурсов на конечном производственном цикле, вы их затратите по пути к нему еще больше.
То же самое в сельском хозяйстве. Молоко, к примеру, работа доярки — это конечный производственный цикл. Можно вместо одной коровы доярку заставить доить две, а можно оставить ей одну буренку, но с удоем в два раза выше.
А теперь я вас удивлю. В 1941 году Омское областное государственное издательство (ОГИЗ) выпустило книгу «Славный путь народов севера. К десятилетию образования Ямало-Ненецкого национального округа», из раздела о сельском хозяйстве округа:
«В 1938 году совхоз, имея 99 коров, в том числе 50 беспородных и 49 метисов ярославской породы, получил по 2 226 литров молока от каждой фуражной коровы, сохранил 97,8 проц. молодняка и обеспечил получение среднесуточного привеса в 666 граммов на голову. Доярки совхоза Е. Ф. Ульянова и С. И. Крюкова раздоили беспородных коров до 2500–3000 литров молока в год. Примеры эти тем более разительны, что в 1936 году совхоз имел удой от одной фуражной коровы всего в 651 литр. Работники совхоза не только закрепили достигнутые успехи, но и обеспечили дальнейшее повышение продуктивности поголовья. В 1939 году совхоз получил от каждой фуражной коровы по 2 518 литров молока, сохранив 99 проц. родившихся телят и поднял средний суточный привес телят до 700 граммов на голову.
Доярки-стахановки Е. Ф. Ульянова, С. И. Крюкова, М. И. Мельникова и К. Ф. Баева надоили в среднем от каждой закрепленной за ними фуражной коровы по 3 000 литров молока.»
Вот так выглядит ситуация, аналогичная той, как если одному рабочему дать вместо одного станка два с прежней производительностью. Только вместо станка — корова. А потом удивляться, почему токарь вытачивает почти один сплошной брак и ещё после работы стал за воротник закладывать…
Пока запомните, что в 1941 году в совхозе на Крайнем Севере страны от почти беспородных коров умудрялись надаивать по 3000 литров молока. А сейчас я напишу кое-что такое, что заработаю проклятия от апологетов брежневского СССР. Только предварительно читателя ещё раз предупреждаю, я сам убежденный коммунист. И не просто, как К. Сёмин или К. Жуков, про коммунизм потрындеть, а член коммунистической организации, которая ставит своей целью восстановление Советской власти. Приготовились? Валидол приготовили?
Так вот, нынешние ностальгианты по вкусному советскому молоку ругают изо всех своих ностальгических сил нынешнее российское молоко, отказывая ему, если так можно выразиться, в естественном, от коровы, происхождении. Они убеждены, что молоко, которое мы покупаем в магазинах — фальсификат. Почему? Потому что советское прокисало и из него можно было делать простоквашу и творог, а нынешнее может долго храниться. Кстати, и нынешнее тоже прокисает. Даже в ненарушенной упаковке. Если не верите — проделайте такой эксперимент. Проблема советского молока, которое прокисало очень быстро, по сравнению с нынешним, всего лишь в уровне пастеризации, а если ещё точнее, в изначальной, до того, как оно поступило с фермы на пастеризацию, его загрязненности.
А из чего можно фальсифицировать такое количество молока, которое сегодня имеется в продаже, я лично представить себе не могу. Единственное, что можно использовать для фальсификации — соевая масса. Но у нас и не выращивается столько сои, и не импортируется ее столько, чтобы соевым молоком заставить все прилавки магазинов.
Вдохните и выдохните. Вы покупаете в магазинах молоко натуральное. И сметану натуральную. Часть его, конечно, вырабатывается из порошка, сухого молока, это если нужно транспортировать его до получателя на дальние расстояния. Жидкое молоко болтать в цистернах по дальней дороге нельзя, взбалтывание стимулирует рост остаточной кисло-молочной флоры после пастеризации, поэтому сначала молоко перерабатывается в порошок, а потом, после транспортировки ближе к получателю, порошок — в жидкое молоко.
Но ведь у нас сегодня в селах число коров уменьшилось так, что в некоторых их даже ни одной головы не осталось. Правда, ведь? Так откуда взялось то молоко, которое стоит в магазинах и является вполне доступным для нынешнего российского населения продуктом? Нет, если кто-то считает, что нынешнее российское молоко населению не по карману, то с этими гражданами я спорить не буду, я с психами в споры предпочитаю не ввязываться.
А причина нынешнего молочного изобилия очень проста. Дело даже не в том, что при капитализме производство такое офигительное, а при социализме паршивое. Просто, если специально не вредить и саботажем не заниматься…
В 70-е и 80-е года в СССР было такое трудовое движение на селе — клуб доярок-трехтысячниц. Далеко не массовое, но каждое хозяйство старалось иметь пару таких ударниц, и каждая такая доярка обвешивалась орденами за трудовую доблесть во весь бюст. За то, что в «развитом социализме» от породистых коров надаивала столько же молока, как в 41-м году доярка Ямало-Ненецкого совхоза от беспородной.
А вы слышали что-нибудь о клубе доярок-пятитысячниц? А о доярках, которые уже надаивают по 8000 литров молока от коровы и которых за это никто особо и не награждает? Правильно, не слышали, если подразумевать под такими доярками тружениц села времен Брежнева. Таких не было. 8000 литров от одной коровы — это для СССР был уровень ВДНХ, дюжина бурёнок на всю страну.
Замахните стакан водки и закусите её валидолом: клуб доярок-пятитысячниц и даже 8000 литров на корову — реалии нынешнего российского животноводства… А если я сейчас напишу, что не на ВДНХ, а во вполне обычных хозяйствах нынешние доярки надаивают и по 11 000 литров от коровы, то некоторым любителям таскать гвоздики на могилу Брежнева, совсем плохо станет, могут и инфаркты случиться. И не просто от одной какой-то коровы-рекордистки, от каждой из коров в группе…
И теперь официальная статистика, эти цифры вы легко сможете найти сами в интернете: в РСФСР было на 1990 год — 20,6 млн. голов, в РФ по состоянию на 2021 год — 7,8 млн. голов. Почти в три раза! Казалось бы, это такая катастрофа, при которой молоко, даже во времена СССР не всегда свободно стоявшее в бутылках и пакетах на витринах, теперь должно стоить, как французский коньяк. Но ничего такого не случилось. Что же у нас, собственно, с производством самого молока произошло?
В РСФСР его надаивали 55,7 млн. тонн. Если прикидывать по сокращению поголовья коров, то сейчас в РФ его должно быть примерно 18 млн. тонн. Но статистика производства молока даёт цифру в 32,2 млн. тонн на 2020 год. Это еще при условии, что в СССР со статистикой производства молока происходили весьма интересные вещи, которые приводили к тому, что она завышалась, так, например, в нее включалось молоко, произведенное для внутрихозяйственных нужд. Например, корова отелилась, первые недели большая часть молока от нее уходит на выпаивание теленка, вот это молоко показывается, как произведенное для внутрихозяйственных нужд и уходит в общую статистику. И не только это. Партия показывала завышенные цифры статистики, чтобы показать, как она заботится о благе народа. И советские предприятия были заинтересованы показывать ВСЁ и даже чуть больше. Вспомните только про эпопею с мясом, когда при Хрущеве догоняли и обгоняли Америку.
Нынешний же производитель заинтересован в обратном — скрыть часть продукции от налогообложения. Или вы думаете, что только производители водки в этом заинтересованы?
Но будем ориентироваться на статистику. Поголовье коров сократилось на 60 процентов, а производство молока на 40. А это значительный рост производительности труда в молочном животноводстве. Если прикинуть, сколько каждая корова давала молока в РСФСР — 2 700 литров и в РФ — 4 120, то рост весьма значительный — 52%.
Правда, у меня есть очень большие сомнения насчет надоев в 2 700 литров на корову в РСФСР. В 1990 году я как раз на практике работал ветврачом Ленинского отделения совхоза «Хорольский», в одном из самых крепких хозяйств края, если не в самом крепком, недаром его директор ушел начальником управления сельского хозяйства крайисполкома Приморского края. А Ленинское отделение было даже лучше, чем само Хорольское, в центральной усадьбе. И у нас в отделении в 1990 году оставалась одна доярка-трехтысячница, коммунистка и орденоносица, тётя Валя Терехова, две других уже сдулись. Тётя Валя мне плакалась:
— Петя, я не знаю, что делать, таких тёлок дают, что я с ними и 2000 на следующий год не вытяну.
— Тёть Валь, вода же не закончится.
— Да я и так уже столько лью, что Шароватиха (учетчик на ферме) рычит на меня, — тетя Валя смеялась.
А по совхозу средний надой на корову колебался в пределах 2000 литров. Это еще было рентабельно. Совхоз еще концы с концами сводил, хотя большинство доярок уже были на тарифе, потому что на сдельщине их держать было нельзя, на сдельщине их заработки упали бы ниже 70 рублей.
В 1991 году я приехал главным ветврачом в самое сильное хозяйство Пограничного района Приморского края, в совхоз «Богуславский», а вот там надои на корову были уже 1200 литров на корову, там молочное животноводство стало убыточным. До Богуславки я работал в совхозе «Барановский» Пограничного района, тоже не последнее хозяйство — 1100 литров на корову. Так Приморский край — самое благоприятное место по природным условиям для ведения сельского хозяйства на Дальнем Востоке. Про то, что было в Хабаровском крае, Амурской области я даже писать не буду.
Но наверно, если у нас в крае с молоком были такие проблемы, то общая по РСФСР статистика по его производству вытягивалась совхозами и колхозами какой-нибудь Рязанской области, где надаивали от коровы по 4–5 тысяч литров?! Гыыы!..
P.S. Если вы начали думать, что даже совхозно-колхозная система времен Брежнева не была способна залить страну молоком и завалить маслом, то вы ошибаетесь. Даже те совхозы и колхозы, которые были на грани банкротства, имели все возможности для этого. Но дело в том, что директивные указания Партии и правительства, по сути, были направлены на запрет увеличения производства продукции. Почти прямо предписывалось производство не увеличивать, а сокращать — экономику нужно было обанкротить. Но про это будет дальше…