одственники, спасаясь от голода, хотя под фашистами село жило, практически, на одной картошке. Даже рацион белорусских партизан состоял почти из одной картошки.
Голодомор — это такая же сказка для недоразвитых детей, как и массовые расстрелы по приговорам «троек НКВД»…
Но не только про крестьянские огороды забыли те, кто нарисовал новейшую историю коллективизации. И этот холст для будущей картины о преступлениях партии перед крестьянством начали готовить, грунтовать гораздо раньше Перестройки, уже в конце 50-х годов в литературе появилось целое направление деревенской прозы, ее авторов назвали писателями-деревенщиками. Однако, о деревне, о самом крестьянском труде эти писатели имели представление на уровне… школьников. Никто из них даже не принадлежал к классовой прослойке сельской интеллигенции, к настоящей сельской интеллигенции — механикам, зоотехникам, ветеринарам, агрономам, экономистам. Тем более, не было среди них колхозных бригадиров и звеньевых. У них всех типичная биография: закончил школу, уехал в город учиться на «творческого интеллигента» и потом стал сочинять романы на деревенскую тему. В результате всех этих сочинений мало того, что уже к 80-м годам даже среди сельской молодежи стали популярны взгляды, что коллективизация погубила наследственного хлебороба-кормильца, так еще был серьезно искажен взгляд на крестьянина времен, непосредственно предшествующих коллективизации. Да даже раньше, чем писатели-деревенщики! Вы сможете вспомнить хоть одного героя романа «Поднятая целина» из числа станичной молодежи, за исключением батрачки, которую Давыдов хотел послать в город учиться? Даже в «Поднятой целине» молодежь исчезла почти полностью.
А ведь деревенские семьи были многодетными, и большую часть населения села составляла как раз молодежь, люди младше 30 лет, те, которые выросли уже после Октября, закончили школу, к 30-м годам уже менялось поколение на селе. По данным Всесоюзной переписи в 1926 году 60% населения села составляли люди младше 25 лет.
Село до 1917 года и село к началу 30-х — две большие разницы. У Шолохова в романе один «культурный хозяин», выписывающий журналы по агрономии. Ну, может быть, казачество было таким темным. Если же брать, к примеру, даже не губернии, близкие к промышленным центрам, а что-нибудь среднее, как Средне-Волжский край, то там в 1928 году выходило 21 крестьянская газета, из них 2 на татарском и 1 на мордовском языке, для крестьян издавались 8 журналов. Только своих, областных. 8 областных журналов! Только для крестьян! Это фантастический уровень периодической прессы даже для времен бровеносного маршала.
В каждой деревне, даже небольшой, была не только изба-читальня, но и уже почти везде были свои клубы, тем более, в более-менее приличном селе. И в них не только под гармошку плясала молодежь, и не столько там плясали, как собирались на лекции, которые читали приезжие агитаторы. И не только про политику партии лекции были. Там и агрономы, зоотехники из районов. Районные специалисты были обязаны читать эти лекции, просвещение населения в вопросах сельского хозяйства было для специалистов в те времена обязанностью. В каждом селе, за редким исключением, уже работали радиоточки. Там тоже не только «Интернационал» по утрам.
Все самое передовое в сельском хозяйстве тогда не просто пропагандировалось, а настойчиво пропагандировалось. Широко освещался опыт уже имеющихся совхозов и колхозов. В 1928 году по инициативе академика Ферсмана был создан Комитет химизации народного хозяйства, который тоже активно занимался распространением знаний, крестьян касались планы производства минеральных удобрений. В 1926 году началось строительство Сталинградского тракторного завода, это было грандиознейшее событие для тех лет, вся страна следила за строительством, страна, особенно село, ждало трактора. Да к концу 20-х трактора уже не были неизвестным для села чудом. И «Путиловец», и импортные трактора работали уже по всей стране, их еще было очень мало, но люди о них уже знали.
«Правда», 15 апреля 1925 года, «О комсомольском активе в деревне: Речь на заседании оргбюро ЦК РКП(б) 6 апреля 1925 г. И. В. Сталин»:
«Говорят об опасности колоссального роста комсомола в деревне. Говорят о наплыве крестьянской молодежи в комсомол. Нет сомнения, что некоторая опасность тут имеется. Но несомненно также и то, что комсомол может не бояться этой опасности, если он сумеет выполнить с честью поставленные выше задачи. 100 тысяч комсомольского актива в деревне — это такая сила, для которой не может быть опасным никакой наплыв крестьянской молодежи. Все дело в том, чтобы повести энергичную работу по политическому воспитанию этого актива. Все дело в том, чтобы умело направлять работу этого актива на дело укрепления союза рабочих и крестьян. Все дело в том, чтобы использовать этот актив для вовлечения крестьянства в новое советское строительство.»
С 1925 года начался резкий рост числа комсомольцев в деревне, ЦК ВЛКСМ в 1928 году выдвинул лозунг о стопроцентном привлечении в комсомол батрацкой молодёжи. Да уже заметная часть середняцкой молодежи состояла в комсомоле.
Деревня образца 1929 года ничего общего не имеет с деревней образца до 1917 года. Да ведь уже культурная революция произошла! И она, в основном, касалась именно деревни. Деревня стала грамотной, значительная часть молодежи в ней была заражена, в хорошем смысле этого слова, коммунистической пропагандой. Заметен в деревне был актив из бывших красноармейцев, отслуживших в армии уже после окончания Гражданской войны…
Во второй половине 30-го года, года перелома, ОГПУ зафиксировало 1352 массовых выступления по всему СССР против колхозов. Массовые выступления почти всегда — это толпа недовольных какими-нибудь перегибами, которая расходилась накричавшись. На сотни тысяч сел и деревень, это — тьфу! Капля в море. Даже если их прикидывать по числу колхозов, которых в 1932 году было 211 тысяч. Пусть в 1930 их было порядка 100 тысяч — и то, на сто колхозов один «бабий бунт». Именно «бабий бунт», ОГПУ давало сведения, что зачастую в этих массовых выступлениях их активную часть составляли женщины.
И положение женщины на селе к началу коллективизации изменилось кардинально, это уже не была та русская забитая баба. Она даже «бунтовала» наравне с мужиками. И женское колхозное движение было еще активней.
Советская деревня, особенно ее русская, украинская и белорусская части, предколлективизационного периода — это настоящая Атлантида. Мы о ней почти ничего не знаем. Заваливать этот «материк» пеплом вранья с дикими представлениями о нем стали, как я уже писал, со времен появления «деревенской прозы», которая на самом деле ничего общего с реальной сельской жизнью не имела, представляла из себя интеллигентскую гниль уровня декадентства. В результате коллективизация в нашем сознании закрепилась в виде собрания в клубе бородатых темных мужиков в шапках-треухах, в клубах дыма от самокруток, которых активисты типа литературного Макара Нагульнова с помощью крепкого слова и нагана сгоняли в колхозы.
В. М. Молотов давал цифру по кулацким хозяйствам в пределах 5% от общего числа крестьянских хозяйств. Современные исследователи считают, что Молотов завысил эту цифру раза в два. Современным исследователям интересно коллективизацию представить в виде репрессий невиноватого крестьянина. 5% кулацких хозяйств. Это те, кто мог активно сопротивляться коллективизации. И то, как выше уже приводились примеры — там часть стремилась от этих своих хозяйств куда-нибудь подальше свалить. А у 95% населения села никаких даже поводов не было не принимать новую форму хозяйствования. Да 33% хозяйств было бедняцкими, тем коллективизация нужна была чтобы элементарно выжить, да половина середняцких хозяйств балансировали на уровне бедняцких — какая к черту могла быть насильственная коллективизация?..
А теперь, почему и зачем я написал эту статью. Дело в том, что уже после выхода «Мифа о Большом терроре» мне начали приходить письма читателей с просьбой написать отдельную книгу о коллективизации с разоблачением Голодомора. Я раньше только отмахивался от таких просьб, вроде бы утихло, но вот стоило только снова чуть коснуться этой темы, так опять:
«Петр Григорьевич, с интересом читаю ваши книги, и, на мой взгляд, теме коллективизации и раскулачивания, вопросам о собственности при социализме и коммунизме необходимо посвятить отдельную книгу. А еще мы все с вами знаем, что коллективизация и раскулачивание вызвали голодомор, да да, тот самый, тему которого педалируют наравне с темой большого террора. А тему голодомора нужно разобрать также тщательно, как и тему большого террора, чтобы выбить еще одно звено, еще одну опору из-под антикоммунистической пропаганды. Описать, что реально, на самом деле происходило в первой половине 1930-х годов, восстановить картину тех событий, написать обо всем вышеперечисленном отдельную книгу. Заранее благодарен.»
Поэтому я в этой статье постарался показать всю сложность проблемы коллективизации, если ее рассматривать в качестве темы для книги. Начиная с того, что нужно изучить вопрос социально-политических изменений советского села от периода революции до начала коллективизации, ведь большевики, раздав землю для обработки крестьянам, не плюнули на села, да и не могли плюнуть, потому что это тогда было 80%, как минимум населения страны, работа партии и правительства с сельским населением шла непрерывно и очень напряженная. Политика партии в вопросах кооперации, какое внимание этому еще Ленин уделял! Уже этот отдельный вопрос — отдельная огромная монография. И его обойти нельзя, не имея представления о том, что из себя представляло село на момент начала коллективизации, мы не сможем разобраться и в самих процессах коллективизации. А пока историография дает нам об этом, даже в работах историков советского периода, упрощенную схему: кулак — противник колхозов, колеблющийся середняк и бедняки — костяк коллективизации. Схема эта работала, правительству нужно было выбрать, как тогда разумно делалось, главное звено и за ним вытянуть всю проблему. Но в жизни всё далеко не всегда укладывалось в схему. Процессы в советской деревне после революции и до коллективизации были настолько глубокими и охватывали все слои сельского населения, что происшедшее простой схемой описать невозможно.